*1006. Первая мировая война

[Иван Зацарин]

http://histrf.ru/biblioteka/book/o-v...pienskom-liesu
11 ноября 2016

О важной разнице двух похабных договоров. К 98-летию встречи в Компьенском лесу

Сегодня в прошлом

Вот уже пару лет в российском экспертном сообществе наблюдается известный перекос: валом специалистов по ситуации на Донбассе, не меньше – экспертов по Сирии и Ближнему Востоку в целом (поскольку там же прицепом Турция, Иран, Ирак, курды, туркоманы и бог весть кто ещё). А вот специалистов (и материалов) по экономическому развитию Сибири и Дальнего Востока, например, значительно меньше. Хотя казалось бы, что нам ближе – Ближний Восток или Дальний?

Сегодня, когда мы справляем 98-ю годовщину капитуляции, дипломатично называемой перемирием, стоит поговорить о том, что обе мировых войны Германия проиграла по одной причине: там считали, что армия на войне важнее государства.

Как Германия дошла до жизни такой

Известная римская пословица утверждает, что горе побеждённым. К окончанию Первой мировой эта фраза подходит лучше всего.

Как мы помним, завершающий этап войны начался для немцев и их союзников совсем неплохо. Опасное наступление генерала Брусилова (1916) спустя месяц после начала выдохлось. Затем российский император и вовсе отрёкся от престола, и в течение 1917 года Восточный фронт для центральных держав фактически перестал существовать. Как раз благодаря этому Германия и продержалась против держав Антанты в 1917-1918 годах, так как получила возможность перебросить войска на Западный фронт, и даже наступательные действия Великобритании и Франции приносили им скорее потери, чем успехи.

Однако, даже несмотря на это, война манёвра уже превратилась для Германии и союзников в войну на истощение. Армия, а главное экономическая мощь США работали на Антанту.

Решающий успех был достигнут в ходе так называемого Стодневного наступления (8 августа-11 ноября 1918 года). По значению, эффекту и концентрации войск (с учётом разницы во времени, конечно) его можно сравнить с операцией «Багратион» во время Великой Отечественной. Да и Брусиловский прорыв, был бы он как следует осуществлён и поддержан соседними армиями, достиг бы, пожалуй, сходных результатов.

В результате Амьенской и Сен-Миельских (8 августа-19 сентября) операций силы Германии были вытеснены с территории Франции. В конце сентября силы Антанты прорвали оборонительную линию Зигфрида, отступление германской армии местами стало беспорядочным, генералитет посоветовал кайзеру Вильгельму II добиться от Вудро Вильсона хотя бы временного перемирия. Однако условием было немедленное отречение.

То, что Германия продержалась ещё почти полтора месяца – заслуга её грамотного командования и тактики выжженной земли. Послевоенный размер назначенных репараций, выплачивать которые Германия закончила только в 2010 году, был в немалой степени обусловлен тем, что наступление союзников немецкие войска пытались сдержать подрывом мостов, тоннелей, разрушением ж/д полотна.

В период с 30 октября по 11 ноября 1918 года вообще уместилось столько событий, что человек, уехавший, скажем, отдыхать в деревню и не читавший газет, вернулся бы в другой мир. Сначала капитулировала Турция, вслед за ней – Австро-Венгрия. Это оставило Германию в одиночестве (Болгария вышла из войны задолго до этих событий, 29 сентября). 5 ноября войска Антанты прорвали фронт. 8 ноября начались переговоры в Компьенском лесу, а с 8 на 9 ноября в Германии произошла революция.

Для получения более выгодных условий перемирия немецкое командование задумало послать свой флот в самоубийственную атаку на англичан. Матросы отказались выходить в море, подняли мятеж, увели корабли (немецкая вариация броненосца «Потёмкин»). Когда информация об этом дошла до Берлина, гарнизон города перешёл на сторону советов, спешно формируемых при участии социал-демократов.

Отличие Компьена от Бреста

Две революции, произошедшие в России и Германии в ноябре с разницей в год, довольно похожи. И всё же между ними есть одно важное различие.

Сегодня имеет определённое распространение тезис о том, что большевики революцией украли у России победу, которая уже практически была в кармане, только руку протянуть. Однако большевики вместо этого предпочли унизительный Брестский мир. Этот мир критиковали не только противники большевиков, в самой партии также была весьма напряжённая дискуссия по этому поводу. И, как в других похожих случаях, дело решил авторитет Ленина.

В историю Брестский мир вошёл с эпитетом «похабный». Что несколько неверно. Похабными были его условия – утрата Прибалтики, Финляндии, Украины, территорий на Кавказе, Черноморского флота, выплата 6 млрд золотых марок репараций. Всё это так. Однако сам мир, несмотря на тяжесть условий, похабным не был. Мир позволил нам сохранить государство, в противном случае все эти восстания броненосцев и гарнизонов, были бы в России. Причём не в том организованном виде, в каком они имели место, а в виде неупорядоченного бунта. В результате своего рода аналог Компьенского перемирия заключала бы с нами Германия. Примерно тогда же, когда был подписан и Брестский, может парой месяцев позже. Страны Антанты, в свою очередь, не преминули доказать Германии, что и в Компьене умеют выдвигать похабные условия.

Кстати, не слишком известный факт. Кроме заключения Брестского мира большевикам нередко пеняют, с каким коварством они его разорвали. Мол, только-только пошатнулся германский орёл, а в Москве уже заявили, что ничего выполнять не будут. Это немного не так. Разрыв Брестского мира – одно из обязательных условий Компьенского перемирия, Германия с ним согласилась, как и со всеми прочими, и разорвала его первой, когда немецкая делегация в пресловутом вагоне подписала все выдвинутые ей условия. Ну а мы покончили с Брестом уже вдогонку, 13 ноября.

Так протянете ноги, старый вы дуралей!.

Размышляя о разнице между Компьеном и Брестом, нужно отметить следующее:

1. «Руку протянуть» – слишком зыбкая и опасная характеристика. Германия после исчезновения фронта на Востоке тоже думала, что ей осталось только руку протянуть. А в результате протянула ноги.

2. Есть расхожее определение Первой мировой как войны, которая обрушила четыре империи. Это верно, но с оговоркой. Одна из них, Российская, обрушилась самостоятельно. Но уже через некоторое время восстановила если не влияние, то хотя бы работоспособность и адекватность государственных институтов. Между манящей, но призрачной победой и государством большевики выбрали государство. Со своей, конечно же, мотивацией («война за классово чуждые интересы»). И всё же это был единственно верный выбор, чем бы он ни обосновывался.

***

Сказать, что там было потом легче – так ведь не было. Мы, как и Германия, прошли через разруху, гиперинфляцию. Однако при всей похожести условий, было одно важное различие: Бресткий мир подписывала молодая, но всё же власть. А Компьенское перемирие, а затем и Версальский мир – не слишком жизнеспособный кадавр из старого генералитета и перепуганных парламентариев. Поэтому период, когда мы поступились своим суверенитетом, был совсем недолог: несколько месяцев 1918 года. А так, конечно: победа в кармане – только руку протяни.

[Эдуард Эпштейн]

https://russian.rt.com/science/artic...ka-somma-bitva
18 ноября 2016, 18:43

18 ноября 1916 года на северо-западе Франции у реки Сомма закончилось одно из крупнейших сражений Первой мировой войны. Начиная с 1 июля, с обеих сторон погибло около 1 млн человек: французов, англичан, немцев. RT рассказывает о наиболее значительных эпизодах битвы, о роли авиации и самом раннем в истории боевом применении танков, а также о том, какое отношение к событиям на Сомме имеет автор «Властелина колец».


© Library and Archives Canada

«Мясорубка» испортила планы Антанты

В декабре 1915-го и марте 1916 года во французском городе Шантийи состоялись конференции стран — участниц блока Антанта. По итогам длительных переговоров делегации от Франции, Великобритании, Российской империи и примкнувшей к ним Италии впервые с начала войны приняли согласованные планы военной кампании на основных направлениях, занятых войсками Германии и её союзников. Русская армия с июня переходила в наступление на оборонительные рубежи Австро-Венгрии, Болгарии и Османской империи на Восточном фронте. Англо-французские войска в июле приступали к взлому германской линии обороны на Западном фронте.

Хотя Первая мировая считается преимущественно войной позиционной, к началу 1916 года германская армия ещё продолжала, выражаясь языком военных стратегов, удерживать инициативу. В феврале немцы устроили у французского города Верден настоящую, как впоследствии назовут эту битву историки, «мясорубку». По словам начальника Генерального штаба Германии Эриха фон Фалькенхайна, «около 90 французских дивизий, то есть примерно 2/3 общей вооружённой силы Франции, были перемолоты на мельнице Вердена». Столь крупные потери повлияли на дальнейший ход событий на Западном фронте.

По изначальному замыслу англо-французского командования, союзные войска силами 5 армий, состоявших из 64 дивизий, должны были 1 июля перейти в наступление и прорвать германскую оборону у реки Сомма, использовав при этом 50% тяжёлой артиллерии и до 40% авиации, имеющихся у них на этом рубеже. Но из-за больших потерь у Вердена французы смогли направить в район Соммы лишь 18 дивизий 6-й армии генерала Эмиля-Мари Файоля, в то время как английское командование выставило 16 дивизий 4-й армии генерала Генри Роулинсона и 3-й армии генерала Эдмунда Алленби.

Маршал Фердинанд Фош и генерал Дуглас Хейг руководили ходом операции. Согласно плану, союзные войска рассекали оборону немцев на фронте шириной в 70 км, а затем принимались громить 2-ю немецкую армию под командованием генерала Карла фон Бюлова и генерала Макса фон Гальвица. К началу операции союзные войска Антанты имели в своём распоряжении 32 пехотных и 6 кавалерийских дивизий, 2189 орудий, 1160 миномётов и 350 самолётов. Германское командование располагало 8 дивизиями, 672 орудиями, 300 миномётами и 114 самолётами.
«За всю жизнь у меня не было лучшей охоты»

Подготовка к началу наступления длилась 5 месяцев. На оперативном участке вдоль берега реки Сомма англичане и французы проложили 250 км обычных и 500 км узкоколейных железных дорог, построили 6 аэродромов, 150 бетонированных площадок для артиллерии особой мощности, водопроводную сеть и 13 эвакуационных госпиталей. Наступление на германские оборонительные рубежи проходило в несколько этапов: с 24 июня союзники вели артиллерийский обстрел вражеских позиций, а 1 июля уже союзническая пехота пошла в атаку. На первом этапе французские войска действовали успешнее, чем их британские союзники. Армии генерала Эмиля-Мари Файоля удалось захватить в северных районах Соммы несколько сильно укреплённых позиций немцев и ряд населённых пунктов. Англичане действовали менее успешно из-за недостаточного боевого опыта. Большую часть британских экспедиционных сил на этом участке фронта составляли «китченеровские» формирования, собранные из гражданских добровольцев, для которых участие в битве при Сомме стало первым серьёзным опытом. Но в то же время на стороне Англии, например, воевал и 1-й Ньюфаундлендский полк, в состав которого входили королевские канадские войска. Из-за дезорганизации и сильного сопротивления немцев этот полк был почти полностью уничтожен. Один из немногочисленных выживших в первые дни боёв при Сомме солдат и офицеров полка — Артур Рели — вспоминал:

«В окопе перед нами были лишь клочки травы, и всё. Каждому солдату на спину прикреплялись специальные треугольники из олова. Они отражали солнечные лучи, и артиллерия таким образом могла увидеть наши спины и понять, как далеко мы находимся от окопов».

В первые июльские дни битвы союзники потеряли около 6 тыс. убитыми, тогда как немцы — около сотни человек. Несмотря на многочисленные потери, английские и французские войска постепенно продвигались вглубь германских оборонительных рубежей. В течение июля союзнические войска пытались вытеснить немцев сразу с нескольких позиций, и с большими потерями им это удалось. Но к 17 июля германское командование перебросило в район Соммы с других фронтов дополнительно 13 дивизий, а к концу июля — ещё 9 дивизий. В состав немецких дивизий входили авиационные соединения, которые регулярно обстреливали окопы английских и французских солдат и весьма успешно воевали с противником в небе. Немецкий лётчик Манфред фон Рихтгофен так рассказывал о своих воздушных боях:

«За всю жизнь у меня не было лучшей охоты, чем в ходе битвы на Сомме. Утром, как только я поднимался, первый англичанин уже был сбит, а последнего эта участь настигала после заката. Это похоже на Эльдорадо для лётчиков. Каждый раз, когда мы поднимались в небо, происходило сражение. Нередко мы выигрывали по-настоящему крупные бои. Английских машин насчитывалось 40–60. Они вызывали нас на бой и никогда не уклонялись от него. Французы же всячески пытались избежать встречи с противником в воздухе».
«Танки неуклюжие и очень шумные»

К началу сентября союзнические войска продвинулись на несколько километров вглубь позиций немецкой армии, прорвав третий эшелон обороны. Немцы оперативно перебросили в район боевых действий войска под командованием кронпринца Рупрехта Баварского и не дали продолжить наступление англичанам и французам. 15 сентября в районе деревни Курселет командование союзников впервые в истории военных сражений задействовало танки. Массовая атака бронированных машин повергла немцев в шок. Благодаря 18 танкам англичанам за 5 часов удалось продвинуться на 4 км вперёд. Один из солдат 24 батальона 1-го Ньюфаундлендского полка так описывал свои впечатления о новейшем оружии того времени: «Первые танки были ужасны. Я провёл за ездой в нём всего лишь 5 минут и был счастлив, когда наконец выбрался оттуда. Они были неуклюжие и очень шумные».

Применение первых танков оказало довольно сильное психологическое воздействие не только на немецких солдат. Английский поэт Зигфрид Сэссун так описал появление танков в своём стихотворении «Атака»:

«Отражена на лицах лишь растерянность.

Беги на смерть, спеши на смерть, на смерть ползи...

Грохочет пульс, скрежещет сталь, в грязи

Надежда тонет... Боже, помоги?».

В бою, начавшемся 15 сентября, также впервые принимали участие войска Новой Зеландии. Они являлись частью британского экспедиционного корпуса. В своих мемуарах о боях на Сомме старший сержант новозеландской дивизии Сесиль Мальтус рассказывал:

«Мы находились в тяжелейших условиях. Вокруг была одна грязь — о подобии одеяла и мечтать не приходилось. С трудом удавалось засыпать каждую ночь. Мы мечтали о сухой одежде и тёплой ванне. Но мы постоянно были утомлёнными, нас тошнило от всего».
«Немецкая армия потерпела поражение»

К началу октября германское командование окончательно прекратило наступление на Верден и полностью сосредоточилось на обороне своих рубежей в районе Соммы. Последней позицией, которой удалось овладеть союзническим войскам, стали высоты в районе реки Анкр. Но сил на дальнейшее продвижение у англичан и французов больше не было. Из-за плохой погоды, упадка духа и слабеющего сопротивления с обеих сторон все наступательные действия на Сомме были прекращены. В результате за 4,5 месяца боевых действий войскам стран Антанты удалось продвинуться лишь на 10 км вглубь фронта общей протяжённостью в 35 км.

Число погибших в сражении с обеих сторон составило примерно 1 млн человек: около 200 тыс. французов, 400 тыс. англичан и более 400 тыс. немцев. С точки зрения отвоёванных у неприятеля территорий исход битвы сложился не в пользу стран Антанты, но потенциал германской армии был значительно ослаблен. В конце декабря 1916 года в одной из лондонских газет появилась депеша, в которой Дуглас Хейг, командовавший британскими войсками при Сомме, по 38 пунктам раскритиковал действия союзников и подробно разобрал все их ошибки. При этом британский военачальник счёл нужным подчеркнуть: «Несмотря на то, что немецкая армия является одной из самых сильных европейских и мировых армий, а также несмотря на их неприступные оборонительные рубежи, она потерпела в этом году поражение на Сомме».
«Властелин колец»

Первую мировую войну прошли многие будущие знаменитости. Не миновал её и создатель мира Средиземья, автор трилогии «Властелин колец» Джон Роналд Роуэл Толкин. В июне 1916 года его батальон был отправлен во Францию и впоследствии принимал участие в битве при Сомме. Перед началом боевых действий Толкин прошёл трехнедельную подготовку в британском военном лагере. В качестве офицера-связиста будущий писатель отвечал за коммуникации между фронтовыми командирами и армейским командованием. В первые дни сражения на Сомме Толкин оставался в резерве, но уже в августе-сентябре 1916 года ходил в атаки на удерживаемые немцами деревни. Впечатления, полученные писателем во время боёв, отразились в его будущих литературных произведениях, в частности во «Властелине колец». В одном из своих писем Толкин признался: «Мертвецкие болота и окрестности Мораннона (ворота в Мордор. — RT) многим обязаны Северной Франции после битвы при Сомме».

[Борис Юлин]

https://youtu.be/-ZO-_-R5zTk
Борис Юлин и Дмитрий Пучков начинают новый цикл бесед о Первой мировой войне – причём в первую очередь именно о её военной составляющей. Хотя, конечно, известно, что вооружённые силы – это аргумент державы для реализации своих политических и экономических амбиций, поэтому без этих аспектов, хоть и коротенечко, тоже не обойдётся. Сегодняшний рассказ – о том, как Россия в преддверии 1914 года строила свой военный «паровой каток» для войны нового типа, и чем симметричным в это время занимались её союзники и противники…

[Иван Зацарин]

http://histrf.ru/biblioteka/book/khi...ghazovoi-ataki
22 апреля 2017

Химическое медиа-оружие. К 102-летию первой газовой атаки

Сегодня в прошлом


«Я могу авторитетно сказать, что они [Сирия] сохранили часть химического оружия», – такое заявление в конце текущей недели сделал министр обороны США Джеймс Мэттис на пресс-конференции в Тель-Авиве. Что ж, было бы наивно считать, что США просто так отпустит Асада с такого хорошего крючка.

Сегодня, когда мы справляем 102-ю годовщину газовой атаки Германии в Первой мировой войне, стоит поговорить о том, как принцип «холоп не должен иметь оружия» реализуется в современной большой политике.

Война меняется

Зачем вообще нужно было кого-то травить именно во время Первой мировой? Дело в том, что с момента последней крупной всеевропейской войны, затеянной Наполеоном, как раз миновало сто лет. Можно, конечно, и более мелкие конфликты посчитать, вроде Крымской войны или франко-прусской 1870-1871 годов, но они так быстро завершилась, что тогда мало кто понял, что к чему.

И вот спустя сто лет оказалось, что, скажем так, сумма технологий человекоубийства, появившихся за последние сто лет, круто изменила сам характер массового человекоубийства. Именно массового. Не когда пулемёт Максима, условно говоря, отвезли в Африку и опробовали там на зулусах. Опробовали. Эффективно. Отлично, значит, для большой войны покупаем много пулемётов.

Нет, так это не работает. Нельзя понять, что война изменилась, война стала иной, до самой войны. Технологии цепляются друг за друга словно зубцами, создают комбинации. Тот же пулемёт прицепили к биплану – теперь можно косить пехоту с воздуха, окоп не спасёт. Можно наставить орудий на бронеплатформы – получить бронепоезд и обстреливать обозы и войска противника там, где он не ждёт обстрела. Всё это породило феномен позиционной войны – зарытых в землю войск с несколькими полосами окопов, блиндажей в которые можно отступать при необходимости. Плюс артиллерия, минные и проволочные заграждения. Эра танков к тому времени не наступила, и эффективно прорвать такую оборону получилось за всю войну разве что у Брусилова.

Не такой уж и феномен, на самом деле. В XVIII веке уже бывало нечто подобное, называлось кордонной стратегией, успешно побивалось Румянцевым и Суворовым, которые использовали против неё быстрое перемещение войск, концентрацию и натиск – то же, что и Брусилов.

Но не каждый офицер Суворов или Брусилов. Не говоря уж о том, что для прорыва к 1915 году следовало собирать уж слишком крупные силы, гораздо большие, чем в XVIII веке.

А если отравить врага?

Работает, но результата нет

Перед войной использование такого оружия предусмотрительно запретили. Но и немцы не лыком шиты: в конвенции говорилось о снарядах, начинённых газом. А снарядов немецкая армия никаких не использовала (Боже упаси!). Просто подвезли на позиции в районе реки Ипр, напротив стыка 2-й английской армии и 20-го французского корпуса, 180 тонн хлора в баллонах. Дождались попутного ветра, открыли, и пошли вслед за облачком.

Первый блин комом, а первый опыт массового отравления врага получился бессмысленным и беспощадным. Около 5 тыс. солдат и офицеров союзных войск умерли в результате отравления хлором. Бессмысленно же потому, что накрыло и своих. А главное, никакого (даже местного успеха) химическая атака немцам не дала: в прорыв вводить было некого, союзники вскоре ликвидировали дыру в обороне, раздали солдатам марлевые повязки, обучили правилам поведения при атаке. А вскоре и сами стали травить немцев газами.

Дальше пошло по нарастающей: более смертельные газы, более эффективные средства защиты. Кроме примитивного хлора стороны успели обменяться за время войны фосгеном, хлорпикрином, ипритом. Но результат в целом соответствовал характеру той войны: горы трупов без видимого результата. Одних только погибших от газов за всю войну насчитывалось около 90 тыс. человек, причём ни одной стороне это не принесло видимой пользы.

После войны химическое оружие запретили ещё раз, уже жёстче. Позднее запреты расширялись и совершенствовались – вплоть до обязательств уничтожить накопленные отравляющие вещества (ОВ). Люди внезапно стали гуманными?

Нет, люди лишь внимательно анализировали опыт. Опыт показал, что химическое оружие сильно зависимо от погоды: ветра, влажности, температуры, которые могут ослаблять их действие, разлагать ОВ. Во-вторых, средства защиты быстро совершенствовались. давали действительно неплохую защиту от газа. Зачем тогда он нужен, проще накрыть пехоту обычным артогнём (кстати, потери от химатак в среднем не превышали потери от огня артиллерии). В-третьих – с ним одна морока: производить, хранить, перевозить, использовать на позициях, дожидаясь попутного ветра – везде свои нормы безопасности, плюс отдельный род войск под него содержать нужно. Не говоря уж о том, что газ – совсем не эксклюзив. Немцы начали первыми, но у них за всю войну около 50 случаев применения, а у британской армии – 150. Драка всегда менее привлекательна, если можно получить сдачи.

Именно такими были реальные мотивы его запрета, а вовсе не абстрактный гуманизм.

Первое виртуальное оружие

Чтобы не возникало соблазна, химическое оружие постепенно стало нерукопожатным. Всего чуть более сотни лет назад оно ого-го как активно использовалось всеми основными участниками мировой войны, уважаемыми мировыми державами. Сегодня химическое оружие – скорее удел сценаристов и гениев зла, которых они придумывают во время мозговых штурмов. Совсем недавно, в конце XX века, отдельные медиа-плохиши вроде Саддама Хусейна всё-таки решались применять «химию». И где теперь тот Хусейн, я вас спрашиваю? Поэтому даже плохиши знают и выполняют общие правила игры. Тот же Ким Чем Ын, если и грозит стереть в пыль США и Южную Корею – то конвенциональными ядерными ракетами.

Вместо этого химическое оружие превратилось в куда более опасный вид вооружения: оно стало медиа-оружием. Достаточно лишь подозрения в его применении – и подозреваемый автоматически поражается во всех мыслимых правах, включая право на жизнь. Его можно свергать, натравливать мировое общественное мнение, пытать и вешать. Он не человек даже – двуногое прямоходящее.

К сожалению, новая функция химического оружия – служить телевизионным жупелом и разводным ключом демократизации – означает, что в ближайшей перспективе оно не исчезнет, несмотря на все мыслимые конвенции по его нераспространению и уничтожению. Ведь в чём тогда обвинять неправильных ближневосточных диктаторов? В том, что они промахнулись и накрыли артогнём или авиаударом больницу/лагерь беженцев/мирное селение? США со своими сверхумными боеприпасами чудят подобное постоянно, на это даже перестали обращать внимание – настолько рядовое событие. Не распинать же из-за этого американского президента под вопли негодующей толпы?

На второе любопытное следствие скорее стоит обратить внимание более спокойным странам. В мире постепенно происходит новая смена поколений оружия. ОМП в его нынешнем виде пока не потеряло актуальности (как сдерживающий фактор, как средство увеличения СЧВ и авторитета на мировой арене) и для тех держав, которые надеются организовывать мировой порядок в текущем веке. Однако как только право диктовать свои законы остальному миру можно будет подкрепить без опоры на традиционное ОМП – оно тут же станет таким же нерукопожатным, как химическое оружие сейчас. Если условную Россию нельзя ядерной триады лишить, значит, нужно придумать что-то более современное, а ядерное оружие отправить в утиль. Химоружие стало первым не только из-за известных неудобств использования, но и из-за простоты производства. При известной сноровке его могут производить даже квазигосударственные образования и террористические группировки. Вполне вероятно, что XXI век – последний, когда владение ядерным оружием будет легальным с точки зрения международного права.

***

А раз так, то ядерный щит пока послужит, но искать ему замену стоит уже сейчас.

[Евгений Ихлов]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58FB6CEB3FC2B

Памятник солдатам Первой мировой в Москве. Источник - nikola-khamovniki.ru

22-04-2017 (18:30)

Державы рвались к войне, но превалировали внутриполитические и идеологические мотивы
update: 22-04-2017 (23:09)

! Орфография и стилистика автора сохранены

Заметки на полях доклада академика РАЕН Юрия Борисовича Магаршака "ПЕРВУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ НАЧАЛА РОССИЯ" на международной конференции в Москве.

Рассуждения о вине государств и государственных деятелей за начало Великой войны (Первой мировой) нельзя вести без уточнения ее исторического контекста.

Отметим для начала, что в роковое лето 1914 года европейская цивилизация, включая европеизированные слои Российской империи, была, как сейчас модно говорить, "гибридной".

Оглядываясь на прошедшие два столетия, мы видим, что примерно с 1830 года Западная Европа вступила на путь непрерывной либерально-прогрессистской эволюции. Эта эволюция для нас, после кошмаров "уколоченного века" (1914-1991), воспринимается как некий Эдем, как образец правильного и плавного развития, внутри которого, разумеется, происходят провалы и кризисы, но потом они же и исправляются по испытанному способу "пожар ей послужил немало к украшенью". Поэтому крах этого 84-летнего периода - от Парижской революции июля 1830 до военного кризиса июля 1914 - воспринимается так трагически, что хочется срочно найти кучку "политических проходимцев" и заклеймить их, как погубителей прогресса и гуманизма.

Но когда я назвал это период "гибридным", я исходил из того, что он был "либерализмом в стадии становления", переходом от феодально-сословного и клерикального традиционалистского социума к социуму, к которому подходят два определения - "открытое общество" и "массовое общество". В ходе этого перехода церковь и аристократия быстро теряли свое прежнее значение. В результате церковь превратилась в ретранслятора государственных националистических идеологий, а аристократия вытеснялась преимущественно в военную и дипломатическую сферы, уступая политику партиям, юристам и литераторам, а хозяйственную сферу - быстро растущим предпринимательскому и среднему классам.

Это привело к одновременному существованию на международном уровне двух этологических систем - основанной на все более кодифицированном конвенциональном, и обычном - наследии традиционного общества и "аристократических предрассудках". Изменяя масштаб, это как параллельное существование в наше время гражданского и уголовного кодексов и - "воровского закона". Тем более, что ключевые положения неписаного аристократического кодекса и "понятий" довольно близки, благо они имеют общий генезис от варварских военно-демократических обычаев. Все это очень важно для изучения событий, приведших к войне.

Строго исходя из норм тогдашнего международного права, войну начали Центральные державы. Двуединая монархия объявила войну Сербии, подвергла артобстрелу ее столицу - Белград, - а затем, переправив через Дунай по понтонам авангард, город оккупировала (ненадолго). Второй рейх объявил войну Российской империи и нарушил нейтралитет Люксембурга и Бельгии, оккупировав их без объявления войны. Два формально переданных Османской империи германских крейсера - линейный "Гёбен" и легкий "Бреслау" - без объявления войны обстреляли российские военные корабли на рейде Севастополя.

Готовясь к войне, кайзер в декабре 1913 года предложил своему августейшему коллеге - бельгийскому королю Леопольду II - прилегающий кусочек Франции и ее колонии - в обмен на свободный пропуск немецкой армии. Король впал в шок, но, как аристократ, не только не разгласил доверительную информацию будущим жертвам, но и не помог "сливу" в прессу, что могло бы предотвратить многое. Однако, кроме рыцарственности, Леопольд обладал и мудрой сдержанностью, поэтому не стал огорчать Вильгельма II пылкой клятвой, что и он, и его славный народ костьми лягут на защите священных рубежей родины. Хотя в следующем августе бельгийцам Льежа лечь костьми действительно пришлось... А двуличный Вильгельм через год выпустит брошюрку о том, как "предательская позиция снюхавшейся с Анантой Бельгией" вынудила его ввести мирные немецкие войска для защиты суверенитета маленького королевства.

Более того, предъявленный Российской империи кайзеровский ультиматум свернуть ее мобилизацию точно также лишил бы царя статуса главы великой державы, как и исключительно вербальный ответ Путина на американский ракетный удар лишил его претензий на великодержавность. Поэтому этот ультиматум был выдвинут именно в расчете на его отклонение. Такой же очевидный смысл имел ультиматум Парижу - дать гарантии невмешательства в войну (в случае его принятия был заготовлен и второй - дать возможность разместить немецкие гарнизоны в крепостях Туль и и Верден).

Поэтому, когда в текст Версальского договора было вставлено признание Берлина, Вены, Будапешта, Истамбула и Софии (атаковавшей в 1915 году Сербию) агрессорами, то юридически это было обосновано.

Но исходя из военно-политических реалий того времени, провокатором войны выступил Петербург. Однако его роль была такая же, как у шкета, которого банда гопников подсылает затеять конфликт с прохожим-фрайерком, чтобы потом выскочить из-за угла в качестве благородного защитника мальца. Роль банды принадлежала Парижу и Лондону.

Такие тезисы полагается доказывать.

Надо понять, что на рубеже веков военный прогресс сделал бессмысленным все дипломатические слова, но обострил ответственность за действия. Широкая сеть железных и шоссейных дорог, развитая система военного учета и организации мобилизаций, всеобщий переход (кроме англосаксов) к массовым призывным армиям давал возможность за несколько дней развернуть на границе с потенциальным супостатом миллионную армию.

Пропустивший день-два был обречен разворачиваться уже перед лицом стремительно наступающего противника или положить в приграничных боях кадровую армию (как это произошло с Российской империей в сентябре 1914 года - но тут деваться было некуда: апрельское 1905 года тайное соглашение с Францией обязывала наступать на Второй рейх уже через две недели после объявления мобилизации, а в июне 1911 года французы уточнили союзникам их оперативные направления - Алленштайн и привисленская крепость Торн).

Поэтому в случае серьезного обострения каждая страна планировала мгновенно начать мобилизацию: "промедление смерти подобно". При этом все великие державы, кроме Британии, имели только наступательные стратегические планы. Лондон, не имея большой армии, ошибочно рассчитывал обойтись морской блокадой и "оттягивающими силы" десантами в глубоком тылу противника (например, несостоявшийся десант в Померании или состоявшийся, но провальный под Галлиполи в Дарданеллах в 1915).

Это как ситуация с баллистическими ракетами - если ты открыл шахты и начал заправку (ее выдают дымки, твердотопливные ракеты имели худшую точность и меньший забрасываемый вес), то - пускай, иначе через полчаса над твоими позициями уже взорвутся термоядерные заряды противника.

Надо обязательно учесть, что при очень хрупкой социально-политической ситуации - оттесняя консервативный истеблишмент и окончательно аристократию и клерикалов, на пороге власти стояли левые либералы и правые социалисты, явно выступающие против милитаризма - провести мобилизацию миллиона людей и лошадей (в период полевых работ!), продержать без толку месяц в палаточных городах и казармах на границе, а потом - пардон, обознались - вернуть домой, означало политическую катастрофу. В Российской империи, например, хорошо помнили, каким революционным шквалом пронеслась по Сибири демобилизованная армия на рубеже 1905-06 годов.

И главное, еще один раз такое провернуть не позволят.

Таким образом, все военные и политики понимали - объявление мобилизации означает войну, в которой "белые начинают и выигрывают". Поэтому мир, начиная с первого марокканского кризиса марта 1905 года (Берлин чисто из вредности хотел сорвать базовое соглашение Антанты - обмен французского влияния в остающимся монопольно британским Египте на зону влияния на Марокканский султанат), сохранялся только до тех пор, пока одна из держав не начала бы мобилизацию, и дальше начиналась цепная реакция.

Исходя из этого, Берлин понимал, что объявление тесно координирующей свои действия с Парижем Российской империей в связи с Балканским кризисом мобилизации в округах, охватывающих Пруссию - Варшавском, Виленском и Санкт-Петербургском - означает, что Второй рейх осужден на заклание.

Население Франции (и мобилизационный потенциал) в два раза ниже германского, поэтому любое провоцирующее поведение Антанты говорило лишь о начале реализации планов по нанесению по Второму рейху встречного удара - с основным расчетом на российские силы.

Обратим внимание, что о необходимости объявить войну формальному виновнику кризиса - Вене, уже атаковавшей Белград, - Петербург вспоминает лишь через неделю.

Для генералов и дипломатов из аристократических кругов юридическое крючкотворство не значило ничего - на них готовы неспровоцированно напасть, и надо бить первым. Если громила вывинтил из трости стилет - джентльмену надо срочно применять свой браунинг.

Такая же логика в кризисе после Сараево. В Вене знают, что сербская разведка создана российской (как Штази - КГБ) и поэтому, вызнав у пойманных на месте преступления "младобоснов" точные доказательства причастности ведомства полковника "Аписа" (Драгутина Дмитриевича), императорско-королевские сановники делают логический вывод о российском следе. С учетом того, что все знают ненависть царского двора к терроризму, и совершенно невозможная по тем представлениям ситуация, когда один монарх "заказывает" наследника другого монарха, следующий закономерный вывод - убийство кронпринца и его супруги - чешской графини, скорее всего, начало реализации старых панславистских планов. Причина покушения также понятна - только что, в мае, Франц-Фердинанд дает интервью о намерении сделать славян третьим имперским народом и короноваться в Загребе (что превратило бы его в центр консолидации славян Южных Балкан, оттеснив убогий Белград). К слову, одновременно в России появляется явно исходящий от военного министра Сухомлинова текст, лживо утверждающий что российская армия не только полностью восстановилась после Японской войны и революции, но стала одной из лучших в мире, отменно насыщенной артиллерией, пулеметами и радиосвязью.

Это бессмысленное вранье было расценено Берлином и Веной как неприкрытая угроза. (Если бы во времена Джонсона и Никсона советский министр обороны, например, Гречко или Устинов, заявила бы подобно недавнему вяканью маршала Шойгу, что 96% стратегических сил СССР приведены в полную боевую готовность, это было бы очевидным поводом обсудить возможность нанесения американского превентивного ядерного удара. Другое дело, что слова Сергея Кужугетовича и слова Дмитрия Федоровича - несопоставимы; чем и живы).

Но пафос моих рассуждений заключается в том, что все развитие Европы XIX века вело к мировой войне. В конце 1867 года Герцен предрекает, что попытки утопить демократическое и социалистическое движение в национализме неминуемо приведет к новым чудовищным европейским войнам - "7-летней и 30-летней". Но все неслось в битву - для борьбы с гидрой социализма Достоевский проповедует "Царьграднаш". Во Франции и Германии одновременно -"Эльзаснаш", в Италии - "Триестнаш" ("Италия Неискупленная"). Церковь стала рупором милитаризма и национализма.

А аристократам на военной и дипломатической службе для легитимации своего статуса и отражения попыток гражданского контроля необходимо было поддерживать перманентное состояние эсхатологического ожидания великой битвы. И спустя сорок лет после утраты Францией Эльзаса война за него казалось куда актуальней, чем через двадцать.

Таким образом, мы видим, что к первой после 1815 года общеевропейской войне вели и превращение воинствующего национализма в настоящие государственные идеологии, и стремления доминирующей в высших военных и дипломатических кругах аристократии ко все большему обострению международных отношений, поскольку кризисная обстановка консервировала их статус "жрецов войны и мира".

При этом к войне готовились очень странно. Например, для немцев стало необычайно важно романтическое строительство огромных кораблей-дредноутов, на которые уходило несусветное количество стали и электроэнергии. Но в реальности Флот Открытого моря всю войну простоял в Киле, выйдя лишь раз - для Ютландского сражения с британским Великим флотом. Главной же ударной мощью Второго рейха стали подводные лодки. Каждый военный аналитик понимал, что судьба франко-германской войны решится на пространстве от Арденн до Парижа. Однако программ строительства военных грузовиков с хорошей проходимостью и броневиков - не было, ведь "шоффёр" - так не романтично. Романтично - это когда впереди командир на лихом коне, а за ним пылит героическая пехота (особенно - пуалю в красных шароварах). Тут не смейтесь: самая грандиозная французская предвоенная парламентская битва шла за то, чтобы не допустить замену живописных красных штанов, чего требовали "масоны" - либералы и социалисты, говоря, что сии штаны - излюбленная мишень, и не понимая, что они - "дух Франции" (так и писали). За десять лет до этого в Российской империи военные также сопротивлялись замене белых солдатских рубах гимнастерками.

В итоге отсутствия должной автомобилизации в Германии, смертельно уставшие после непрерывного марша с боями солдаты, получив, после неудачи на Марне, приказ окопаться, заснули в окопах мертвым сном - и пока они почивали, свежие французские резервы, переброшенные Ланрезаком на парижских такси, создавали линию обороны, продержавшуюся до марта 1918 года.

Опыт Августовского Приграничного сражения показал, что знаменитый шлифтеновский план обхода через Бельгию был маниакальными бредом, достойным швейковского кадета Биглера, поскольку немцы разгромили французов в лобовом столкновении, и если бы имели в Лотарингии силы, отправленные на Париж через Льеж (в Малаховку через Одессу), то вслед за взятием Туля взяли бы и полуокруженный Верден, одним этим успешно завершив войну, поскольку таким образом Саар, Рейн и Рур были бы защищены от французского вторжения, и можно было бы спокойно разбираться на Восточном фронте. Хуже того, пройдя Бельгию, можно было достаточно далеко пройти по побережью Канала и, немного отклонившись к востоку, занять ключевой центр коммуникаций - Амьен, поскольку было необычайно важно осложнить логистику поставок снабжения и подкреплений через порты. В реальности же немцы вынуждены были пытаться уже в октябре рваться пешкодралом к побережью - но от стен Парижа.

Поэтому надо понять - теракт в Сараево (желай Вена разгромить Сербию, она спокойно могла это сделать, вмешавшись во Вторую Балканскую войну на стороне союзной Болгарии на год раньше) и антигерманская мобилизация через месяц могли быть воспринято Дунайской и Германской империями как совершенно неспровоцированный "прыжок" России на них (это если перейти на арго) - сигнал к большому "махалову". Французский "План-17", предвосхитивший направление американского удара марта-апреля 1945 года (от Рейна на Эльбу) был им, разумеется, известен. Как и российская "Берлинско-Одерская операция".

Если говорить о подоплеке войны, то все рассуждения о переделе мира надо оставить на совести марксистских авторов. Да, в тогдашнем мире с точки зрения экономической границы глобальных империй были непрозрачны (их вскрытие - огромное достижение рузвельтовской дипломатии). Но представьте себе, какие перекройки глобуса могли компенсировать издержки мировой войны? Вот отобрали у Франции ее кусок Марокко (об Алжире, Тунисе и Индокитае речь не шла бы в любом случае). Могли значительно проще отобрать у Испании ее часть Марокко. И получили бы многолетнюю войну с племенами рифов - в дополнение к войне с готтентотами в Намибе. Второй рейх в полтычка мог получить колонии - отнять их у беззащитных португальцев, например, или выменять на Лотарингию Камбоджу (Эльзас - сакрален - он отторгнут от немецких земель агрессией разорителя Пфальца - Солнцекороля).

Тотальный разгром Франции мог принести победителю еще и виноградники Бургундии (что тут же разорило бы рейнских виноделов). В тогдашнем мире войны приносили очень небольшие территориальные изменения с очень высокими издержками.

Поэтому, говоря о том, что все державы неукротимо рвались к общей войне, необходимо добавить, рвались - но бескорыстно. Точнее, так -превалировали сугубо внутриполитические и идеологические мотивы.

Хуже того, созданная уходящим аристократически-клерикальным истеблишментом "матрица военного патриотизма" фактически создавала необходимость для всех последующих генераций, входя в политический класс, присягать ей на верность.

Отдельно надо сказать о российской маниакальной идее "Константинопольнаш".
Мотивов было три. Обеспечить свободный экспорт хлеба через Проливы в Англию и Германию. Но совместный альянс Петербурга на выбор - с Берлином или Лондоном - мог легко убедить Истамбул соблюдать свободу коммерческого судоходства. Для этого связываться с турецко-армяно-греческим муравейником совсем не было нужды.

Другой мотив - водрузить на Айя-Софии православный крест - и этим "остановить историю", преобразить политизированную и коммерционализированную империю в некий Святой Третий Рим.

Третий - прорваться в Левант, создать Великую Русскую Сирию (включая Палестину). Но с опорой на православных Палестины (ливанские католики-марониты - какая опора?) такой проект не осилить. Единственный способ для Петербурга укрепится в Леванте был, опередив Лондон, стать гарантом еврейского национального очага. Но традиционный госантисемитизм времен двух последних Романовых был дополнен этническими чистками 1915-16 года ("военными погромами"), проводимыми частями великого князи Николая Николаевича и патологического антисемита генерала Брусилова. Поэтому козырь дружественной еврейской колонизации Леванта Российская империя использовать и не стала, и не могла бы.

Тем более, что выяснилось, что в 1915 году один из организаторов армянского геноцида и арабской резни - наместник Турции Ахмед Джамаль-паша - предлагал Петербургу и Парижу сделку: в обмен на Истамбул (отходит Российской империи), он будет признан как пожизненный наследственный правитель всеми территориями Османской империи, кроме Западной Анатолии (т.е. включая турецкий Курдистан и Западную Армению до побережья). Причем министр Сазонов это поддержал и продавливал французов.

Таким образом, единственной связной целью Великой войны для Петербурга был именно крест на святой Софии. Ибо федерализация Дунайской империи была вопросом решенным, но Россию на этот праздник жизни никто не ждал.

Если проводить параллели, то это как если бы Советская армия и армия ГДР в 50-70-е годы планировали бы прорыв до Рейна - но только для того, чтобы водрузить красный флаг над домом Марксов в Трире, считая, что после это все жители СССР и Восточной Германии волшебно преобразятся и будут охвачены пафосом коммунистического строительства на самом деле.

Осталось понять, почему война началась именно так, и можно ли было ее предотвратить.

Очень оппозиционно настроенное российское общество "горячим" летом 1914 года могло принять только войну в защиту сербских братушек. Войну во имя защиты Парижа никто бы не понял - чай, не XVIII век с его манией поддержания геополитического равновесия.

Франция могла решиться на войну только в условиях немецкой агрессии или защищая верного союзника, который уже стал объектом немецкой воинственности.

Австро-Венгрия - только при нападении на нее или при крайнем злодействе, например, убийстве представителя династии. Просто воевать, чтобы впихнуть в себя еще и озлобленных и культурно чуждых сербов - миль пардон!

Великая Британия - только при угрозе континентальной гегемонии у своих берегов. Влезать в драку бошей с лягушатниками?!

Таким образом, был реализован единственный алгоритм, при котором вхождение в войну не стало бы запалом если не революции, то острого кризиса, окончательно лишающего консервативные круги влияния.

Теперь о предотвращении войны. Варианты.

Вена и Берлин принимают предложение Петербурга о мирной конференции по типу марокканской летом 1911 года. Но это означает, что Вену и Белград делают равновиновными в кризисе. Это по тогдашнему выражению германской дипломатии - создать суд над дружественной Австрией. Достоинство не позволяет! Тем более, что большинство судей - уже Антанта.

Петербург громогласно заявляет, что объявление войны Сербии - для него казус белли. Но это - публично расписаться в поддержке антимонархического теракта! (Как сейчас Москва расписалась в поддержке газовой атаки на Хан-Шейхун).

Лондон заявляет, что нарушение Германией нейтралитета Бельгии - это война на самом деле. Но тут окажется, что ряд министров много лет вел секретные переговоры с французами по втягиванию Англии в войну! Формально ведь никакого военного союза с Парижем нет. Тут же раскол кабинета и дичайший скандал - глава правительства лорд Асквит не ведал и не гадал о тайных шашнях своих министров, адмиралов и генералов с Франций!

Видите, какие важные соображения!

[Eвразия Daily]

https://eadaily.com/ru/news/2017/05/...itvy-pri-artua
9 мая 2017
09:19

9 мая 1915 года в ходе Первой мировой войны на западном фронте началось совместное наступление войск Антанты на позиции германской армии в северо-восточной Франции. Эта наступательная операция, получившая название Второй битвы в Артуа, продлилась вплоть до 18 июня и окончилась полной неудачей.

Чтобы остановить германское наступление в районе Ипра, начавшееся 22 апреля 1915 года, союзное командование решило провести наступательную операцию в Артуа. Примечательно, что враждующие стороны преследовали в данном случае одинаковые цели — противники стремились переломить тенденцию, при которой война все больше принимала характер длительного позиционного противостояния.

Именно с целью вернуть боевым действиям маневренный характер германское командование начало наступление на Ипре, поставив целью прорыв позиционного фронта Антанты. И ту же задачу попытались решить союзники, начав 9 мая 1915 года Вторую битву при Артуа. Согласно плану, английская армия должна была наступать на Нев-Шапель, французская ― на Аррас, чтобы выйти к Дуэ и захватить господствующие высоты западнее города. Для поддержки наступления предусматривались также вспомогательные удары отдельных частей английской, французской и бельгийской армий.

Казалось, что наступательной операции в Артуа обеспечен успех, так как на довольно узких участках фронта удалось сосредоточить мощные ударные группировки союзников. Французская армия, начав наступление на фронте в 20 км, должна была прорвать участок в 10 км, британская армия наступала на фронте в 10 км, и должна была прорвать 6-километровую полосу обороны немцев. Союзники имели двукратное превосходство над германской армией на участке прорыва.

С 9 мая началась артиллерийская подготовка, которая оказалась весьма успешной, почти на всем участке прорыва. Окопы первой полосы германских позиций были сравнены с землей, пулеметы большей частью уничтожены, а укрытия и убежища разрушены. Наступавшие в первый же день углубились на 2−4 км, в оборону противника, а наибольший успех продемонстрировала дивизия генерала Петена.

Однако французское командование оказалось не готово к высокому темпу наступления и не смогло обеспечить быстрое продвижение тыловых частей вслед за наступающими войсками. В результате чего за два дня многие части оторвались от тылов на большое расстояние (до 12 км.), и были вынуждены прекратить продвижение и даже частично отойти назад.

Этим немедленно воспользовалось германское командование, которое с 11 мая начало спешно подтягивать резервы к участкам прорыва. К 15 мая число германских дивизий возросло до 20. Поскольку подкрепления перебрасывались с района Ипра, германскому командованию пришлось прекратить наступательные операции на том участке фронта. Поэтому можно сказать, что одну из целей наступления в Артуа командование Антанты все же сумело достичь.

Но главная задача решена не была — после того, как немцы подтянули резервы, новые атаки французской армии уже не принесли значительных результатов. А наступление английской армии в районе Нев-Шапеля и вовсе провалилось — заняв только первую линию окопов и продвинувшись всего лишь на 600 м, английские войска остановились. К 25 мая генерал Китченер Френч отдал приказ прекратить атаки.

Французская армия с 16 июня по 18 июня, провела ещё одно наступление, однако несмотря на большие потери добиться существенных результатов не удалось. В итоге второй операции в Артуа, за 6 недель французы заняли территорию в 7 км по фронту и 3−4 км в глубину, а англичане — 6 км по фронту и 900 м в глубину. Потери союзников составили около 130 тыс., потери немцев — 70−75 тыс. В ходе сражения союзники израсходовали огромное количество артиллерийских снарядов (более 2 100 000). Однако задача прорыва не была выполнена.

При этом, хотя германское наступление на Ипре было сорвано, союзникам не удалось оттянуть хотя бы часть германских сил Восточного фронта на Западный. Последнее позволило австро-германским войскам нанести поражение русской армии в Галиции (май-июнь 1915 года) и в итоге взять Львов.

С военной же точки зрения неудачное наступление войск Антанты в Артуа наглядно показало бесперспективность оперативного локального прорыва ограниченными силами на отдельно взятом участке фронта.

[Русская планета]

http://rusplt.ru/ww1/history/hod-per...oda-12252.html
23 августа 2014, 12:36
Первая мировая, История

Павел Пряников, Сергей Волков и Константин Залесский (слева направо). Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»
На второй публичной дискуссии «Русской планеты» историки ответили на вопрос, почему провалился немецкий блицкриг, была ли готова к войне Россия и что послужило причиной Февральской революции

Русская планета

«Русская планета» в рамках спецпроекта, посвященного 100-летию начала Первой мировой войны, провела вторую публичную дискуссию, посвященную ходу войны. На предыдущей обсуждались причины этого глобального конфликта.

Участие во второй дискуссии приняли доктор исторических наук, профессор Сергей Владимирович Волков и научный сотрудник Российского института стратегических исследований, специалист по истории Германии Константин Залесский. Ведущий — главный редактор РП Павел Пряников.

Павел Пряников: Мы продолжаем цикл заседаний нашего дискуссионного клуба о Первой мировой войне. Наша тема сегодня: «Первая мировая война: ход событий».

Сегодня у нас принимают участие два историка. Это, как и на первом дискуссионном клубе, доктор исторических наук Волков Сергей Владимирович. И сегодня еще у нас принимает участие доктор исторических наук Залесский Константин Александрович.

Начнем мы с одного из главных вопросов. Унемцев и австро-венгров насчитывалось чуть больше 6 млн солдат на начало войны. А у противостоящей им коалиции —России, Франции, Англии — было чуть больше 10 млн. Четыре миллиона разница. Мой первый вопрос: на что рассчитывали немцы, имея такое соотношение войск по сравнению с союзниками? Воевать на два фронта, а если брать еще Австро-Венгрию, то это еще и третий фронт, Балканский. Мы знаем из плана Шлиффена, что немцы рассчитывали за 30-40 дней победить Францию. Не являлось ли это изначально большим просчетом Тройственного союза? Принимать участие в войне с таким количеством фронтов?

Сергей Волков: Германия гордилась своей армией, действительно,на тот момент лучшей в Европе и в мире. У Германии был опыт войны 1870 года, когда французская армия была полностью разгромлена. Вот этот разгром они и собирались повторить.

Но все-таки прошло почти полвека. И обстоятельства существенно изменились. Объективно германская армия не стала хуже, и даже стала лучше, но изменились средства ведения борьбы. Таких оборонительных сооружений 45 лет назад не существовало. Такой план, действительно, был избран для борьбы на Западном фронте, а потом все силы должны были обрушиться на Россию. Потому что совершенно очевидно, что австрийская армия уступала немецкой,и оставшись один на один с Россией, она была бы разбита. Собственно, так это и случилось. Вот на это был расчет, но этот расчет, как известно, не оправдался. И война пошла не так, как это предполагалось всеми сторонами.

Константин Залесский: Естественно, я согласен с Сергеем Волковым, но хотел бы добавить только небольшой момент. План, который мы называем «план Шлиффена», подразумевал фактически не разгром Франции. Там цель была поставлена конкретно: не разгром Франции, а вывод ее из войны. В случае необходимости не предполагалось и вступление в Париж. На самом деле, как видим, в планеШлиффена, который основывался на плане Мольтке, ничего нового германская военная мысль не породила.

Что касается просчета — да, это был просчет германского генштаба. Потому что германский генштаб полностью рассчитывал на то, чтобы быстро вывести Францию из войны, а потом прийти к своей главной цели. Главная цель Германии — война на Восточном фронте. Здесь —большие польские территории, прибалтийские, бессарабские, украинские — была, в общем-то, перспектива, где работать.

Павел Пряников. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Был ли просчет? Да, конечно, это был просчет. Это была недооценка сил, в т.ч. и России. Недооценка того, что Россия может ускорить вступление в войну по сравнению с расчетами германского генштаба. Когда пошла дальше война, стало ясно, что просчеты германского генштаба были практически везде. Но германский генштаб был не совсем оригинален вэтом смысле, генеральные штабы всех стран допустили просчеты при планировании данной войны.

Германия не могла ждать, пока Россия закончит большую программу перевооружения. Время работало не на Германию. Увеличение сети железных дорог в европейской части России еще более ставило под сомнение развитие плана Шлиффена. Германская армия пошла в бой, как только она смогла. Остальные были готовы значительно меньше. Потому это была авантюра. Но авантюра, которая имела вполне реальные шансы на то, что она удастся.

Пряников: Вернемся на Восточный фронт. По поводу первой значительной операции русской армии, Восточно-Прусской генерала Самсонова, где Россия потерпела первое большое поражение. Многие говорят, что это был просчет русского генштаба, что нужно было воспользоваться польским выступом и идти в сердце Германии, отрубить Восточную Пруссию. Сейчас, спустя сто лет, отчетливо видны ошибки российского генштаба. Каковы они? Были вообще эти ошибки? И была ли у России возможность удачной войны с Германией?

Волков: Возможность удачной войны была. И она, как показывают дальнейшие события, вполне реализовалась. Дело в другом. На Восточном фронте в течение маневров периода войны 1914 года имели место четыре крупных сражения. Самое значительное из них, по масштабу, значению и по количеству участвовавших войск, знают все. Про остальные никто не знает. Кто-нибудь знает из сидящих в зале про Лодзинскую, Варшавско-Ивангородскую операцию? Где вообще Ивангород? Не тот, где Нарва.

Слушатель: Слышали про Лодзинскую операцию, читали.

Волков: Кто-то еще знает про Галицийскую битву. Я это к чему. Значение Восточно-Прусской операции безмерно преувеличено.Галицийская битва, проходившая одновременно, гораздо значительнее, это была крупная победа.

В Восточно-Прусской операции было восемь армейских корпусов задействовано. В Варшавско-Ивангородской— четыре армии, т.е. шестнадцать корпусов. В два раза более масштабная операция. И она закончилась победой русского оружия. Про нее никто не знает. Никто не знает про Лодзинскую операцию октября-ноября 1914 года — успешную для русских войск. Она тоже по масштабам более крупная, чем Восточно-Прусская операция. Про Галицийскую битву я не говорю, это вообще блестящее наступление, в результате которого была занята вся австрийская Галиция. Об этом никто не знает. А Восточно-Прусскую операцию и гибель двух корпусов из второй армии Самсонова знают все.

Пряников: Наверное, потому что это было первое поражение России…

Волков: Оно произвело на публику, действительно, впечатление, что в окружение попали два корпуса, тысячи человек, кто-то выбрался, кто-то погиб. Но, еще раз повторяю, если мы будем смотреть на впечатления того времени, это было с избытком перекрыто тем, что произошло на Юго-Западном фронте.

Конечно, немцам очень сильно помогало то, что Пруссия это район с густой сетью железных дорог. И им было удобно перебрасывать войска с фронта 1-й армии на фронт 2-й армии. Тут никакой фатальной предопределенности не было. Нельзя говорить, что это что-то значило в каком-то глобальном смысле. Потому что, еще раз повторю, кампания 14-го года на Восточном фронте завершилась полной победой русских войск. И на севере, и на юге. Та война, к которой готовились все страны, маневренная война в течение нескольких месяцев, она произошла и окончилась, в общем-то, победой.

Сергей Волков (слева) и Константин Залесский. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Генштабы всех государств одинаково ошиблись относительно продолжительности войны. Другое дело, что у разных стран была разная возможность исправить это, приспособиться к этому. А кампания 14-го года была в целом очень успешная. Ничего фатального не было. Если б первая армия так не действовала, если была лучше налажена разведка, поставки шли от промышленности.В тот момент, когда начался этот охват, Самсонов читал представление, что германская армия полностью разгромлена и отступает. Она не отступала, а готовилась к бою, к наступлению.

Относительно того, почему Восточная Пруссия — потому что она ближе и это такой культовый район для Германии. Это оплот германского офицерства. В Германии вызвало огромное беспокойство в общественном настроении, что Восточная Пруссия занята вся. Кстати, часть Восточной Пруссии осталась за русскими войсками, после неудачи они отошли, но часть оставалась за ними. Поэтому в том, что вступили в Восточную Пруссию — просчета не было, это было проще сделать, чем идти на Берлин. А действовать надо было быстро, потому что французы терпели поражение.

Залесский: О значении Восточной Пруссии все было абсолютно правильно сказано. Это не только сердце самой прусской идеи, сами Гогенцоллерны оттуда изначально. Выходцы из прусского юнкерства занимали значительные командные посты в армии, а прусские помещики и юнкера составляли главную опору престола. И они пользовались при германском дворе очень большими связями. Когда наши войска вошли в Восточную Пруссию, руководитель этой провинции пришел к Вильгельму и потребовал, чтобы провинция была спасена.

Так получилось потому, что Первая мировая война — это «война воров за добычу», как Ленин говорил. Совершенно сознательно все операции подводились под поражение русской армии.

Когда приходишь в Венский военный музей или Национальный военный музей в Лондоне, там о поражениях английской армии вообще ничего нет. Когда читаешь английские работы о Дарданеллах, там указывается, что операция провалилась, но акцент делается на героических подвигах. У нас совершенно другой подход. Что это неподготовленная Россия к войне, угробленная царизмом, которая терпит в каждом сражении поражение за поражением. Эта цель была поставлена и достигнута.

Восточно-Прусская операция —такое аморфное понятие. Наш поход в Восточную Пруссию имел под собой одну конкретную цель. И эта цель была — не дать вывести Францию из войны. Потому что в случае выхода Франции из войны мы сталкивались не только с австро-венгерской, но и со всей немецкой армией, которая перебрасывалась с Западного фронта. И тут уже у нас возникали колоссальные проблемы, чреватые поражением России. Отчет в этом мы себе отдавали и до войны. И русские генералы это понимали. Т.е. нанесение удара по Восточной Пруссии было категорически необходимо для того, чтобы спасти Францию.

Теперь можно задать вопрос. Скажите, мы спасли Францию? Франция не была выведена из войны? Тогда второй вопрос. А почему тогда поход в Восточную Пруссию потерпел неудачу? Цель была достигнута. Да, произошло локальное поражение 2-й русской армии, потеряли два корпуса. Да, было поражение. Но была достигнута цель: сорваны планы германской армии. Т.е. мы можем говорить, что в результате Гумбиннен-Гольдапского сражения, через месяц после начала войны, русская армия сорвала весь план войны Германии. Перелом в войне произошел через месяц после ее начала.

Пряников: Константин Александрович заговорил о советских мифах. Можно назвать их по-другому — выпячивание каких-то фактов. Есть еще два таких факта. Первый — оружейный голод, снарядный голод. Потом были закупки большого количества патронов и винтовок за рубежом. И из этого делается вывод, что российская промышленность была не готова к войне, аРоссия не способна была выдержать длительную войну.

Константин Залесский. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

И второй такой факт — это бессмысленность огромных вложений в Балтийский флот. Он оказался запертым в Финском заливе. Черноморский флот чуть лучше себя чувствовал. Я попрошу об этих двух фактах высказать мнение.

Залесский: Темпы роста промышленности в начале XX века у России были вполне приличные. Они были сравнимы снемецкими. И промышленность развивалась. Хуже переводилась промышленность на военные рельсы? Да, хуже. Германия сумела очень быстро перевести свою промышленность на военные рельсы. Франция тоже. Мы переводили значительно дольше. Следствием этого и стал снарядный голод, в т.ч. из-за ошибок нашего генштаба. Вернее, военного министерства. И самое плохое, что случилось: снарядный голод пришелся на момент, когда Германия перенесла основные усилия на Восточный фронт. Правительство принимало все возможные меры к тому, чтобы ликвидировать снарядный голод. Были заложены трубочные, артиллерийские заводы, но все это требовало определенного времени.

Значительный перелом наступил в конце 1915-го года. В 1916 году темпы наращивания нашей обеспеченности вооружением, боеприпасами носили принципиальный характер.

Волков: На 14-й год хватило, не было снарядного голода, ни в Галиции, ни под Варшавой. А начался он весной 15-го года. У России существовала военная программа, она должна была быть выполненной к 17-му году. Если б война началась в 17-м году, а не в 14-м, то этого бы не было.

Совершенно как-то упускают из виду, что рывок, который сделала российская промышленность за 15-й год, был потрясающим. Потому Черчилль восхищался, как могла страна, только что пережившая тяжелое отступление, выставить в поле в два раза больше корпусов, чем было в начале войны. И, кстати, к 16-му году запасы артиллерийских снарядов превосходили не только французские, но даже английские.

Что касается флота. Тот взгляд, который вы высказали, имеет право на существование. Да, русский флот был на Балтике заперт в Финском заливе. Но при выполнении российской военной программы этого не случилось бы. Потому что в России строились дредноуты. Два из них вступили в строй во время войны. Остальные достраивались. Конечно, даже в случае выполнения этой программы полностью русский флот был бы слабее германского. Но в сочетании с английским флотом германскому флоту на Северном море пришлось бы довольно трудно.

Пряников: Теперь о Галлиполийской битве. Многие историки считают, что это заведомо провальное английское выступление было только ради того, чтобы не дать русским закрепиться на Проливах. В 16-м году появлялись записки дипломатов, в которых говорилось, что Россия, конечно, никогда не получит Проливы. Что это сделает Россию сильней. Простой вопрос: отдали бы союзники России по Антанте проливы?

И если мы говорим о тяжелых поражениях Первой мировой войны, то это было одно из самых тяжелых поражений наших союзников.

Волков: Там в основном австралийцы и новозеландцы погибли…

Пряников: …Оно выглядело безумным. Высадка десанта, совершенно оторванного от тылов…

Волков: Они турок немного недооценили. Действительно, было очень трудно штурмовать Дарданеллы, потому что они были прекрасно укреплены.

На уровне договоренностей союзников тогда этот вопрос (про Проливы) не был в начале решен. Он был решен уже во второй половине 16-го года. Когда конференция собралась во второй половине 16-го года, вот тогда… после, кстати, наступления Юго-Западного фронта, вот после этого уже были даны твердые гарантии, что Россия получает проливы.

Залесский: Во многом Галлиполийская операция — идея Уинстона Черчилля. Официально считается, что операция была в помощь России —вот это вызывает определенные вопросы. Потому что вдруг Англия и Франция решили помогать России. Причем именно помогать в Турции, где у России если и были проблемы, тоне настолько серьезные, как в 15-м году на нашем Западном, соответственно германском Восточном фронте. Т.е. эта операция была предпринята, возможно, с прицелом на будущее. А что касается вопроса, отдали бы союзники Проливы России — конечно, не отдали бы. И в итоге не отдали.

Пряников: Вопрос о вступлении Италии в войну, довольно позднем. Объявление войны Германии вообще было странным —спустя год после вступления в войнус Австро-Венгрией. С чем было связано такое поведение Италии? Это первый вопрос. А второй вопрос — о вступлении Болгарии в войну. Тоже довольно-таки поздно, на стороне Тройственного союза, когда было уже почти все решено.

Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Залесский: В Италии шла упорная политическая борьба —между сторонниками германской ориентации, сторонниками нейтралитета и сторонниками вступления в войну на стороне Антанты. Италия сделала выбор в пользу Антанты.

Германия всеми силами пыталась оказать давление на Вену, чтобы та согласилась на территориальные уступки Италии. Но Австро-Венгрия на это не пошла.

Что касается Болгарии. Существовали болгаро-сербские противоречия, они не были болгаро-русскими. И Сербия, и Греция действовали после первой Балканской войны в значительной степени в очень эгоистичных интересах. Потому что Македония, которая сейчас существует как суверенное государство, населена болгарами. Придумана сейчас абстрактная фраза, что македонцы это особый вид болгар. Но на самом деле, вот еще до первой Балканской войны, во время нее, македонское движение было болгарским движением. Болгария могла себя считать не просто обиженной, а именно ущемленной и незаконно лишенной своих приобретений в последней Балканской войне. Естественно, это толкнуло ее в объятия Германии. Потому что компенсации за счет Сербии были ей обещаны.

Волков: Действительно, противоречия между Италией и Австрией были очень значительны. И Италия с самого начала поэтому и не вступила, воспользовалась тем, что войну объявила Германия. А по букве Тройственного союза она была обязана вступить в войну, если подвергнется нападению Австрия или Германия. Поскольку в данном случае агрессором формально выступила Германия, Италия воспользовалась этим пунктом и не вступила в войну.

В Болгарии на престоле сидел один из германских принцев, который считался сначала дружественным России, а потом оказалось, что это совсем не так. Дальше — больше, в 1885-м году его свергли, а к власти пришло откровенно антирусское правительство. И всех русских офицеров и советников оттуда выгнали. Болгария приняла австрийскую сторону. У болгар всегда были очень плохие отношения с сербами. А Сербия и Австро-Венгрия — это враги по определению. И это было лишним аргументом, чтобы в Болгарии проводить австрийскую политику.

Пряников: Подходим к концу 16-го — началу 17-го года. Потому что 15-16-й год — это окопная война, продвижения фронта не такие значительные ни на западе, ни на востоке. Это еще и Месопотамский фронт, Палестинский и прочие мелкие фронты. И вот в войну вступает Америка и резко смещается баланс сил. Есть расхожее мнение, что Америка и решила исход войны.

Волков: Эта роль была значительна только потому, что в России произошел февральский переворот и положение на Восточном фронте резко изменилось. Без Америки вполне можно было обойтись. Силы Центрального блока к концу 16-го года в значительной мере были истощены. Все-таки не надо забывать, что изначально людские ресурсы и совокупный промышленный потенциал Антанты превосходил таковой Центрального блока.

Пряников: Февральская революция. На предыдущем дискуссионном клубе Сергей Владимирович Волков и другие историки говорили о том, что Февральская революция произошла под одним из лозунгов, что демократы хотели вести войну по-другому, считали, что война ведется неправильно, что царь довел армию «до ручки», «а сейчас мы придем к власти и война пойдет другим ходом». Какие настроения к началу 17-го года были и в российском обществе, и в российском генералитете?

Залесский: Если мы посмотрим на состояние русской армии на январь 17-го года, то никаких объективных причин для революции нет. Вотпример— количестводезертиров. Если революционная ситуация, то количество дезертиров должно было вырасти? До момента Февральской революции — с сентября 14-го года — оно примерно одинаковое, 3-4 тысячи человек в месяц. И после Февральской революции — в пять раз скачок. После, не до. Количество братаний до Февральской революции можно пересчитать по пальцам. Никакого всплеска братаний в январе 17-го года, что приводит к краху армии, нет. Фронт стабилен. Все потери полностью восполнены. Прогресс за 16-й год во всех направлениях снабжения армии достигнут.

Никто не говорит, что в начале 17-го года был рай. Нет, страна устала. Ноусталане только Россия, Германия устала так, что Людендорф в своих мемуарах пишет, что «если бы не было Февральской революции, Германия в апреле рухнула бы». Он говорит: «Это нас спасло».

Волков:Есть попытка отмазать большевиков — в русле советской историографии, что большевики были нипри чем вообще, и они воспользовались ситуацией.

Пряников: Большого участия большевиков в Феврале 17-го года не было...

Волков: Было. Потому что Василеостровская организация большевиков в феврале участвовала в перевороте. Потому что большевики это не Ленин в Швейцарии. Большевики — это ячейки на заводах, на местах. Их было минимум 10 тысяч человек только в одном Петрограде. Правда, эсеров было на порядок больше. Только в Петрограде было около 100 тысяч членов революционных партий.

Сергей Волков. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Но большевики — единственные, кто активно действовал в течение всей войны по разложению армии. Разумеется, во всех странах были люди, которые не хотели войны. Пацифисты везде есть. Ряд социалистов выступали против войны. В России такими были эсеры-интернационалисты, которых мы уже знаем как левых эсеров. Но они были не за поражение России. За поражение России конкретно были большевики. Они в течение всей войны весьма активно действовали на фронте, издавая листовки с призывом превратить войну в гражданскую, неповиновение офицерам, братание.

В свое время они не стеснялись говорить об этой деятельности. Был издан трехтомник документов про царскую армию, где приведено огромное количество большевистских материалов, которые они распространяли в армии. Большевистские ячейки, материалы судебных процессов над теми, кого ловили и т.д. Там это все хорошо показано. Нонесмотря на все эти усилия, к концу 16-го — началу 17-го года особо им ничего сделать не удалось. Цензура перлюстрировала письма с фронта, и она делила их на две части: оптимистические и упаднические— с жалобами различными. В целом в месяцы, предшествовавшие февралю 17-го, около 80% писем с фронта было вполне бодрых.

Россия при этом вела войну с наименьшим напряжением сил, чем любой из ее союзников или противников. К примеру, число мобилизованных в расчете на 1.000 населения в России было наименьшим из всех стран. Число безвозвратных потерь (убитых и умерших от болезней, от ран) на 1.000 мобилизованных — опять же в России гораздо меньше. Россия была единственной из воевавших стран, которая вообще не испытывала проблем с продовольствием.

Пряников: Советский функционер Андрей Жданов, который сам был прапорщиком в запасном полку, писал, что за время войны больше 250 тысяч прапорщиков попало армию — был выбит офицерский корпус, и одной из причин поражения он называет потерю офицерского духа российской армии. Что 250 тысяч прапорщиков большей частью были либо левых убеждений, либо либеральных. Он вспоминает настроения в своем полку, что в конце 1916 года никто не хотел воевать.

Волков:В чем Германия имела преимущество, так это в количестве и качестве офицеров запаса. В Германии к началу войны на 23 тысячи офицеров в строю имелось 50 тысяч офицеров запаса. В России при 45 тысячах офицеров в строю запас исчислялся в 30 тысяч. За войну в России было произведено больше офицеров, чем за всю предшествовавшую историю, двухвековую, русской армии. В офицеры были произведены фактически все люди, имевшие образование, а несколько десятков тысяч — и без такового. И в армию, естественно, попала масса членов левых партий. Все эти крыленки, лазо, щорсы и прочие — когда после Февраля ничего не сдерживало, то они стали, будучи офицерами, пропагандистами против офицерства. Это действительно так.

Но с другой стороны, то количество офицеров, которое было произведено, стало избыточным. Было большим просчетом излишнее число мобилизованных. Это очень скверную политическую роль в конце концов сыграло, потому что сорокалетние люди, оторванные от своих семей, они гораздо худшего качества и по своему образовательному уровню. Запасные полки насчитывали по несколько тысяч человек, которые сидели и ничего не делали. Они были, действительно, идеальной средой для революционной агитации.

Во время мировой войны офицерские погоны носило как минимум 340-350 тысяч человек. Мое мнение, что тысяч семьдесят из них можно было точно не производить. Но, тем не менее, вот этот эффект 15-го года, тяжелого отхода, он довлел, и школы прапорщиков продолжали работать как конвейер.

Пряников: Мы заговорили о 17-м годе, когда Россия фактически выходит из войны. Хотя до Брестского мира еще год, но разложение армии идет огромными темпами. Почему это не сказалось на положении Германии? Когда можно было с Восточного фронта снимать большое количество войск и перебрасывать их на Западный. Все, на Восточном фронте противника нет. Но перелома в войне все равно не произошло?

Залесский: Это сказалось на Германии. Причем сказалось колоссально. Германия провоевала еще почти два года. Я все время обращаюсь к мемуарам Людендорфа, просто это интересный источник в том смысле, что они вышли в 19-м году. Людендорф еще не успел стать таким крупным политиком и претендовать на президентский пост в Германии. У него довольно такие хамски честные мемуары. Он не видит нужным многое скрывать, потому как он гений, а все остальные, в общем, никто. У него очень интересные по этому поводу рассуждения, особенно по поводу 17-18-го годов.

И по поводу вашего вопроса — он конкретно на него как раз отвечает. И суть его заключается в том, что, наоборот, было использовано все, что только возможно для переброски войск с Восточного фронта наЗападный. При этом все нельзя было снимать, потому что цели остались на востоке. Если русская армия разлагается, то это не значит, что нужно оголить фронт и выигрывать на Западе. Потому что территории, которые должны перейти под корону Германской империи — они находятся все еще на востоке. Еще их нужно захватывать. А для этого нужны войска. Но постепенно происходила замена войск наиболее боеспособных — их перебрасывали на запад. А здесь — люди старших возрастов, ландвер, ландштурм. Уже ближе к концу войны ряд немецких политиков стали выступать с популистскими лозунгами по поводу, что в России уже нет проблем никаких, давайте перебросим все, что есть, на Западный фронт, и там ударим. Людендорфпишет: «А я им докладывал, что то, что осталось на Восточном фронте, нельзя перекинуть на Западный. Они там ничего не смогут сделать. Это будут избыточные люди, которые не приспособлены к войне».

Константин Залесский. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Пряников: Дадим теперь возможность задать вопросы нашим слушателям.

Алексей Степанов: Вопрос по поводу революционной агитации в русской армии. Понятно, что ситуация была тяжелой, но почему никто ничего не делал с этим? Все это в итоге привело к поражению.

Волков: Я уже сказал, что работа велась. И пока ее можно было вести — она и велась. И эта деятельность подрывная не имела успеха, пока порядок существовал внутри государства. А почему это нельзя было сделать потом — потому что есть логика революции, которая развивается всегда по восходящей. И те люди, которые пытаются оказывать сопротивление — они всегда становятся в крайне неловкое положение. Они выглядят контрреволюционерами. Я не говорю даже о гучковых-милюковых, которые ни дня этой власти не имели, а через два месяца вообще были выброшены из Временного правительства. Они были чужими для Петроградского совдепа.

Но та часть социалистов, эсеров, которая реально хотела продолжать войну, она не могла ничего противопоставить этой логике революции, ими же развязанной. Были сделаныпопытки ввести смертную казнь на фронте, под давлением военного командования, но это не могло продолжаться, потому что сразу же на это большевики и все более радикальные силы сразу же говорили: «Вот они, контрреволюционеры. Вот им потакает правительство». В условиях революции невозможно бороться за дисциплину на фронте.

Нам с вами по прошествии ста лет кажется это смешным, но эти люди совершенно искренне, как император, считали, что народ их любит безумно, за них в огонь и в воду. Так и гучковы-милюковысчитали, что они — совесть нации. Так и Керенский совершенно искренне считал, что революционный солдат, сознательный гражданин будет воевать лучше. Они вполне серьезно в это верили.

Степанов: Потеряв Александра II и Сергея Александровича от рук террористов, искренне верить в народную любовь?

Волков: Ну да, если террористы плохие люди, то народ-то хороший. А эсеры действительно считали, что революционная дисциплина — это предмет веры, это нам сейчас смешно. Поэтому бороться с демократизацией было невозможно. Об этомговорит история так называемого заговора Корнилова. Когда, казалось бы, ясно Керенскому, что надо что-то делать, он видит, что большевики пытались уже захватить власть, но все равно в последний момент он испугался. Это такой тип людей. Просто тут невозможно было уже сделать ничего.

Пряников: Дополняющий вопрос: как обстояло с антивоенными настроениями в других странах? Как с этим боролись Германия, Франция. Потому что социалисты к 17-му, 18-му году, крайне левые, и там стали выступать против войны.

Волков: Усталость от войны объективно везде есть, но отношение к антивоенной пропаганде там было совсем другое. Я бы посмотрел во Франции, что сделали с людьми, которые во время сражения призвали бы превратить войну в гражданскую. Они костей бы не нашли. Кстати, ирландцы попытались было воспользоваться, и им забили так, что мало не показалось.

А в России было по-другому. Взять тот же Харьков, который находится во власти революционеров. Начальник гарнизона, у которого совершенно надежная дивизия под рукой, ничего не делает. Почему? Потому что боится, не так поймут. И он ничего не предпринимает. Пока какой-то прапорщик запаса, которому за державу обидно, надевает погоны, приходит к нему, представляется адъютантом командующего округом и просит дать ему батальон. Батальон ему дается, он с этим батальоном арестовывает штаб революционный, наводит порядок. Это человек проделал подобное еще в нескольких местах, пока не был изловлен и осужден. Вот до анекдотов таких доходило. Имея совершенно надежную часть, два года не решались подавлять. Когда, наконец, решились, подавили очень быстро. Но надо было решиться.

Павел Пряников (слева) и Сергей Волков. Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Василий Кузнецов: Сейчас из войны 14-го года лепят культ. И вместо того, чтобы переживать войну, которая вообще-то шла 4,5 года, которая привела, косвенно, к гибели Российской империи, на Поклонной горе будет стоять памятник не тому солдату, голодному и вшивому, который в 17-м году вернется в родную деревню и начнет анархизм строить. А стоит бравый, довольный, сытый солдат. А того солдата, который как раз ободранный и со вшами, его сослали стоять в Восточную Пруссию. Тот поток мероприятий, которые организовывает и Министерство образования, и Министерство культуры, он абсолютно другой дает крен. Абсолютная инверсия, с минуса на плюс, с плюса на минус.

Вопрос о снарядном голоде в 14-м году. Знаете, очень странно начинать наступательную операцию при снарядном голоде.

Волков: Логика такая, что запас снарядов был исчерпан в ходе военного периода 14-го года.

Залесский: Он быстро расходовался. И плюс на нас наступали.

Кузнецов: Вопрос о десанте, Галлипольской операции. У кого-то читал, что это было направлено на то, чтобы выбить Турцию из войны. И освободить русские части для войны на германском фронте. И еще один вопрос. Насчет процентного соотношения и того, что война была для нас легкой. Это моя личная история. Мы все знаем, что воевала Дикая дивизия, сформированная по решению кабардинских старост в составе русской армии. А вообще-то все остальные инородцы, как их называли в Российской империи, были освобождены от службы. Когда в 1917-м году население Казахстана Восточного попытались мобилизовать, там был поднят бунт, в ходе которого был застрелен мой предок. Поэтому тут надо, думаю, считать не количество населения всей империи, а от количества, грубо говоря, этнических русских. Которые воевали и которые служили. Здесь вопрос даже в относительных цифрах не дает никакой ясной картины.

Волков: Это не совсем так. Вы забываете, что в то время население инородческое было невелико на самом деле. Оно не составляло такого большого процента, как во время Советского Союза. Основная масса азиатского населения была сосредоточена в Бухарском эмирате, Хивинском ханстве. И она вообще не учитывалась статистикой. В пределах 13-15% от численности населения было инородцев, так что это никак не сказалось.

На самом деле ваше представление о культе войны преувеличено. По моим впечатлениям наоборот. Это произошло потому, что у нас до сих пор власть находится в руках потомков советской номенклатуры, которая не может отречься от своей позиции, которую занимали большевики в то время. Казалось бы, первое, что должно было в этом случае быть сделано, прежде чем ставить памятники, это дать принципиальную оценку людям, которые единственные в Европе призвали к поражению своей страны. Но этого сделано не было и не будет.

Слушатель: Сегодня очень много интересного было сказано. Например, про снарядный голод. О том, что в России были какие-то гигантские запасы снарядов. Хотя статистика выпуска снарядов и по калибрам, и по годам существует. И согласно ей, Россия выпустила снарядов даже меньше, чем Австро-Венгрия.

Говорилось про счастливый и жирный 16-й год, когда в России все было. Хотя существуют приказы командующего фронта командирам дивизий, 16-м годом датированные, о том, чтобы часть артиллерии отправить в тыл из-за невозможности обеспечения снарядами. Установленная норма расходования снарядов была по 3-5 снарядов в день. Есть также данные по обеспечению войск патронами, одеждой. С бинтами всегда была в русской армии беда. И вот почему вы оцениваете прихотливость солдата не по медицинскому обеспечению, не по тыловому обеспечению —едой, одеждой, припасами, а по статистике?

Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Волков: Речь шла не о солдате, а о русском человеке как члене общества. Как воспринималась война своей тяжестью. Совершенно очевидно, что в любой другой стране тяготы войны в смысле населения, в смысле настроения общественного, должны были быть выше. Речь не шла о конкретном солдате на фронте. Он просто не знал, сколько гибнет французов или немцев на 1.000 человек. Речь шла о восприятии войны обществом. Коснулся я этого в связи с тем, что вот якобы обстановка в стране такая тяжелая сложилась, что тяготы войны так ощущались, что произошла революция. Я думаю, что эти тяготы должны были ощущаться в России гораздо слабее, чем в любой другой стране. Вот только об этом я говорил.

Что касается обеспечения. К 16-му году, во всяком случае уже к маю 16-го года, началу наступления Юго-Западного фронта, не считали снарядов. Армия была всем завалена, вплоть до касок.

Была ли хуже организована для раненых санитарная часть? Может быть несколько хуже, но не катастрофически хуже, чем у немцев. Тут ведь речь идет опять же о масштабах. Когда масса призванных слишком велика, то она и больше болеет всегда. И, соответственно, потери больше в тех армиях, которые больше по численности. Это железное совершенно правило.

Станислав: Если на фронтах было все позитивно, о чем писала советская историография. Если с запасами, с вооружением, амуницией все было замечательно. И, в целом, настроение в обществе было позитивным, то мне интересно ваше мнение, как тогда получилось раскачать ситуацию революционерам? И почему при таком благоприятном фоне они все-таки достигли успеха?

Волков: Ситуацию никто особенно не раскачивал. Февральские события —такое точечное событие, совершившееся в течение нескольких дней. Готовилось оно революционными организациями, которые понимали, что это их единственный шанс. Что после победы у них шансы резко упадут. Это то, кстати, чего ожидали люди типа Дурново, которые были против вступления России в войну, потому что они помнили 1905-й год.

Это было повторение 1905 года, но в ситуации, когда фронт был не за 10.000 километров, а в районе Могилева. Никто ситуацию специально по всей стране не раскачивал. То, что произошло в Петрограде, это совсем не значит, что по всей стране была такая взрывоопасная ситуация. Революции всегда в столицах делаются. Почему этому не было дано должного отпора? Я уже говорил. Другого и трудно было ожидать по опыту предшествующему.

Залесский: Возможно, просто сложились не совсем правильные из наших слов впечатления. Никто не говорил, что в 16-м году быласовершенно благостная ситуация. Она была значительно лучше, чем в 15-м. И тенденция в накоплении, и в перевооружении армии была очень заметна. Как раз на совещании союзников говорилось, что у русской армии существуют определенные проблемы по комплектованию артиллерийскими орудиями. Требуется около 20 тысяч орудий. Очень крупная цифра. И обсуждался вопрос о возможности поставки союзниками вооружений, потому что 20 тысяч орудий российская промышленность военная не могла потянуть.

Что касается Февральской революции, то тут… я говорю, что я не сторонник теории заговора, но определенные сомнения в том, что этотпереворот был спровоцирован определенными силами, у меня почему-то все время складывается. Та же ситуация с нехваткой хлеба в Петрограде, которая стала исходным началом волнений в городе. При наличии хлеба на подъездных путях. А также то, что после Февральской революции проблемы с хлебом прекратились на следующий день — все этовызывает определенные сомнения.

Пряников: Мы много говорим о снарядах, о винтовках, но здесь можно добавить, что Россия тогда проспала научно-техническую революцию —танки, аэропланы, газы. Это тоже один из показателей того, что российская военная промышленность отставала от западной.

Кирилл Степанов, Исторический музей. Какую роль сыграли главнокомандующие, командующие фронтов? Когда так или иначе они поддержали отречение Николая II. Роль генерала Алексеева в этом? На что они надеялись? И еще вопрос: шансы адмирала Колчака в захвате Константинополя? Насколько реальной была возможность осуществить эту операцию?

Фото: Сергей Карпов / «Русская планета»

Волков: Что касается отречения царя, то я выскажу свое личное мнение. К тому времени ни один нормальный человек ничего кроме отречения ему посоветовать не мог. Всё произошло в момент, когда все желали продолжения войны. И идея продолжать войну любой ценой довлела над всеми. И над командующими фронтами, которые склонялись к тому, чтобы посоветовать отречься, и над самим императором. И над теми русскими деятелями, которые вообразили, что они могут это делать лучше. Очень скоро выяснилось, что власть взяли совсем не те люди —Временное правительство ни дня не имело реальной власти. Ни дня. Ее имел Петросовет, который образовался раньше. И без ведома которого Временное правительство не могло издать никакого распоряжения. И, кстати, Приказ №1 первоначально предназначался только для войск Петроградского гарнизона, но будучи переданным телеграфом на фронты, естественно, уже не мог быть остановлен. Если не удалось подавить бунт в Петрограде в самом начале, то все остальное было безнадежным. Надо было кончать войну, но никто бы на это не пошел. Была надежда, что удастся ее продолжать. И более того, что революционный солдат-гражданин еще лучше будет воевать.

Степанов: Корпус Иванова был послан в столицу, и он дошел до Царского села.

Волков: Это не корпус, это небольшой отряд. Который император сам же и отозвал, потому что ничего ему сделать не удалось бы… Столица, миллионный город,захваченный революционерами. Надо было снимать несколько корпусов, причем не по железным дорогам.

Степанов: А в августе 1917-го шансы генерала Корнилова?

Волков: В августе вообще уже не было шансов. Выступление Корнилова — пустой звук, ничего вообще предпринято не было. Это был уже жест отчаяния, когда его объявили изменником, а он в ответ объявил изменником Временное правительство.

Степанов: У Наполеона Бонапарта хватило силой подавить, картечью по своим соотечественникам.

Волков: Правильно, но Николай это не Наполеон Бонапарт. А потом… вот вы представьте, сейчас вся украинская армия не может взять Донецк и Луганск. Сколько над этим бьется. А Петроград взять? Надо снимать несколько корпусов, причем в походном порядке, это однозначно конец войны.

Залесский: Когда мы говорим о главнокомандующих, то мы, к сожалению, все время вступаем в область догадок. Мне, например, кажется, что главнокомандующие стали заложниками ситуации. Они заигрались в политику, включая Алексеева. Они просто поплыли по течению, решив, что при отречении Николая II они сразу становятся главными претендентами на победу. Они стали заложниками политической игры политиков в Петрограде.

Что касается операции Колчака, тут опять мы находимся в плену предположений. Мое личное мнение, что не удалось бы. Хотя бы потому, что в Первую мировую войну не было удачных десантных операций.

Слушатель: Кто же все-таки выиграл в Первой мировой войне из числа западных финансистов, промышленников и прочих предпринимателей? Кто навар в карман положил?

Залесский: Я не знаю кто, если называть по фамилиям. Если судить по политике, то выиграла Англия и Франция, потому что созданная ими Версальская система обеспечивала их ведущую роль в мире.

Волков: Естественно, сильно нажились люди, которые в странах Антанты работали на военные заказы. Естественно, огромные барыши получили американские промышленники.

Пряников: Спасибо нашим уважаемым историкам. Спасибо вам, уважаемые слушатели.

[Сергей Антонов]

http://rusplt.ru/wins/podvodnaya-lod...ord-24873.html
16 мая 2016, 00:00
Русские победы, История

Подводная лодка «Волк». Фото:military.wikia.com
17 мая 1916 года русская подлодка сумела потопить сразу три германских судна, перекрыв результат всего Балтфлота

История отечественного подводного флота знает не один пример того, как в единственном боевом походе субмарина становилась рекордсменом, а ее капитан — легендой. Самый знаменитый пример — подлодка С-13 под командованием капитана 3-го ранга Александра Маринеско. Зимой 1945 года она в течение двух недель потопила два немецких транспорта — «Вильгельм Густлофф» и «Штойбен», и сразу же стала рекордсменом по суммарному тоннажу уничтоженных судов. Но если о победе Маринеско и его лодки известно многим и многое, то о другой лодке и другом командире, сумевшим на 29 лет раньше сделать то же самое — нет. А между тем, 17 мая (по новому стилю) 1916 года подлодка «Волк» под командованием старшего лейтенанта Ивана Мессера, стала самой результативной на Балтийском флоте всего за один день, уничтожив сразу три германских транспорта!

О везучести самой лодки и ее экипажа ходили самые настоящие легенды: в том же 1916 году она четырежды оказывалась на волосок от гибели. Первый раз это случилось на следующий день после блестящей победы 17 мая. Заметив огни приближающегося парохода, лодка пошла на сближение с ним, и только в последний момент сигнальщик увидел огни миноносца, несущегося с кормы. Спасло «Волка» только стремительное погружение: уходившая на глубину субмарина едва разминулась с торпедой, выпущенной с миноносца и прошедшей прямо перед носом у «Волка», торпедисты которого даже услышали шум ее винтов. Второй раз удача улыбнулась «Волку» 10 июня 1916 года, когда наблюдатель на мостике удивился, заметив чайку, которая летела, не двигая крыльями. Вглядевшись, матрос опознал аэроплан, и субмарина вновь успела вовремя нырнуть, так что все семь сброшенных на нее бомб разорвались над нею — так близко, что их осколки потом вынимали из палубного настила. Через девять дней «Волк» едва увернулся от внезапно пошедшего на таран парохода и вернулся на базу со смятыми перископами, но без других серьезных повреждений. А 8 июля по пути домой лодка налетела на германскую гальваническую мину, которая оказалась неисправной: несмотря на сильный удар при столкновении, от которого смялись два ударника мины, она так и не сработала…

Все эти истории лишь закрепили за «Волком» славу любимчика фортуны. Но начало этой легенде было положено не за счет удачи, а за счет усилий офицеров и моряков «Волка». И тем ценнее эта победа, если вспомнить, что экипаж на лодке был необстрелянный: тогда, в мае 1916-го, лодка вышла в свой первый боевой поход после принятия в строй Балтийского флота.

«Волка» заложили на стапелях Балтийского завода в Санкт-Петербурге 15 сентября 1913 года — почти за год до начала Первой мировой войны. Он стал четвертой и последней лодкой в первой серии субмарин типа «Барс» — самого удачного российского проекта того времени. Поскольку лодки этого типа были новыми, времени на их постройку ушло немало: «Волк» был спущен на воду только 25 октября 1915 года, а вступила в строй еще через полгода, 14 апреля 1916 года. Впрочем, это пошло на пользу лодке: к этому времени на вооружение русского флота была принята торпеда нового образца — 45-15, гораздо более мощная, надежная и дальнобойная, чем прежние образцы. Именно такими торпедами и вооружались подлодки типа «Барс»: чтобы стрелять ими, лодки имели по два трубчатых торпедных аппарата в носу и в корме и по четыре наружных решетчатых торпедных аппарата на палубе. Плюс к тому, на вооружении конкретно «Волка» стояла еще и артиллерия: два орудия — калибра 75 и 57 мм — и пулемет.

Командиром новой лодки, которую Балтийский флот принял в апреле 1916 года, был назначен потомственный моряк — Иван Владимирович Мессер, четвертый, младший сын вице-адмирала Владимира Павловича Мессера, имевшего репутацию опытнейшего морехода и строгого и принципиального начальника. Выпускник Морского корпуса, Иван Мессер в 1903 году начал офицерскую службу в звании мичмана, в 1909-1910 годах прошел переподготовку в Учебном отряде подводного плавания в Либаве (нынешней Лиепае), давшем России немало будущих легенд русского подплава Первой мировой; в частности, однокашниками Мессера были Александр Гарсоев и Иван Бровцын. К апрелю 1916 года Иван Мессер был уже опытным подводником: за его спиной была служба помощником командира на подлодках «Пескарь», «Аллигатор» и «Белуга», а потом — командование той же «Белугой» и подлодкой «Кайман». Именно на ней Мессер добился своего первого успеха, в октябре 1915 года захватив в проливе Оландсгаф германский пароход «Шталек» и приведя его в Мариехамн, где в то время базировались русские подлодки.

Подводная лодка «Волк» в Ревеле у борта плавбазы «Тосно». Фото: deepstorm.ru

В первый поход Иван Мессер повел свою новую лодку в новом звании: за восемь дней до того, как «Волк» вступил в строй Балтфлота, его капитан надел погоны старшего лейтенанта. При этом команду лодки практически полностью сформировали из моряков, не имевших боевого опыта. Среди них был и лейтенант Вадим Подерни — впоследствии известнейший подводник, пропагандист подводного плавания. В тот поход он шел вахтенным офицером «Волка», и именно ему мы обязаны возможностью из первых рук узнать историю победного для лодки дня 17 мая. Лейтенант Подерни, выступая под псевдонимом «лейтенант Веди», подробно рассказал о них в своей книге «На подводной лодке в 1916 году», в которой он, видимо, секретности ради, переименовал лодку в «Волчицу».

Вот отрывок из этой книги, по которому можно судить, каким напряженным был тот день для экипажа «Волка»: «Последний привет товарищей, добрые пожелания командующего флотом, и мы выходим для следования в дальний путь, в чужие воды. «Волчица», так звали нашу подводную лодку, выходит на добычу. Что-то ожидает её, открывающую в этом году боевой сезон? Бросив последний взгляд на скрывающийся порт, мы как бы вступаем в мир иных переживаний. Все береговое отлетело. Весело стучали машины и радостно отзывались в нашем сердце. Каждый оборот винта приближал нас к желанной и долгожданной цели. <…> Когда мы легли на грунт, то, усевшись за стол, в ярко освещенной электрическим светом кают-компании, завели граммофон и принялись за чаепитие. Предстоящая операция нас волновала, и, несмотря на течение драгоценных часов отдыха, долго никто не ложился спать. Мы были накануне событий, и наше состояние духа я уподобил бы состоянию ученика перед выпускным экзаменом. И жутко, и весело! Еще бы! — мы первые в этом году отправляемся доказать немцам, что им придется считаться с русскими лодками. Что-то будет? Вместе с бравым и опытным командиром мы, новички (а таких было несколько среди офицеров), всячески обсуждали предстоящие возможности и поучались у него различным указаниям».

Рано утром 17 мая 1916 года «Волка» вошел в Норчепинскую бухту, где на выходе из шведских нейтральных вод лодка и устроила засаду. В то время главной задачей русских лодок считались атаки торговых судов, на которых из Швеции в Германию поставлялись железная руда и металл. Охота на них была делом непростым. Согласно строгим приказам из Петербурга, российские моряки действовали строго по призовому закону: всплывали, останавливали транспорты, определяли по документам принадлежность судна и характер груза, и если получали право потопить судно, давали экипажу возможность сесть в шлюпки. Германские же моряки шли на любые ухищрения, чтобы избежать такого досмотра: закрашивали знаки на трубах, не поднимали флаги, маскировали щитами силуэты судов и даже устанавливали на палубах орудия для обороны.

Именно такой замаскированный транспорт — немецкий пароход «Гера» — «Волк» и встретил первым. Вот как описывает остановку судна в своих воспоминаниях лейтенант Подерни: «— Немец! — слышится сверху. — Всплывай! Сразу на душе становится возбужденно-весело. У всех в глазах пробегает огонек. Вот уже открыт люк, в него на шесте просунут сигнал по международному своду, приказывающий купцу немедленно остановиться. «Бум, бум», — слышатся орудийные выстрелы, сотрясающие корпус лодки, — это мы подтверждаем свой сигнал угрозой. Внизу все кончено, и я вылезаю наверх. Невдалеке от нас, с застопоренной машиной, стоит громадный купец, и на корме у него развевается только что поднятый германский флаг. — Попался, голубчик! — радостно и взволнованно восклицает командир».

«Гере» позволили эвакуировать экипаж, взяли в плен капитана с судовыми документами и картами, и после этого «Волк» потопил пароход торпедой. Со второй целью, германским пароходом «Кольга», церемонились меньше: остановившись после предупредительных выстрелов, пароход внезапно бросился наутек, и его потопили, попав торпедой точно в середину корпуса — как говорят подводники, «под трубу». А пароход «Бианка», встреченный уже к вечеру, повел себя так же, как «Гера», и точно так же был потоплен после эвакуации экипажа и пленения капитана.

20 июля в четвертом боевом походе подлодка «Волк» потопила свой четвертый приз — груженный железной рудой транспорт «Дорита», став самой результативной подлодкой на Балтике за всю Первую мировую войну. Лодка благополучно пережила и ее, и обе революции — Февральскую и Октябрьскую, и знаменитый Ледовый поход Балтфлота и до 1925 года служила в качестве боевой. Потом она стала учебной и в этом качестве прослужила еще десять лет, пока в 1935 году не была списана и разделана на металл.

А ее легендарный командир Иван Мессер не сумел остаться в России. После 1918 года он, уволенный из русского флота, уехал с семьей в Архангельск и там вступил в Белую армию. Служил начальником Службы связи флотилии Северного Ледовитого океана, затем — начальником отряда ледокольных судов Северной флотилии и дослужился до звания капитана 1-го ранга. В 1920 году Иван Миллер с семьей, не дожидаясь, когда части Красной Армии войдут в Архангельск, эмигрировал — сначала в Сербию, а потом в США. Именно там, в городе Кливленде (штат Огайо) капитан 1-го ранка Иван Мессер, кавалер орденов Святой Анны 2-й, 3-й и 4-й степени, ордена Святого Станислава 2-й степени с мечами и ордена Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, и умер 16 декабря 1952 года, незаслуженно преданный забвению на Родине.
Еще одна попытка России прорваться на Балтику Далее в рубрике Еще одна попытка России прорваться на Балтику17 мая 1656 года началась очередная русско-шведская война — отец будущего императора Петра первым попытался сделать то, что позже удастся его сыну

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/10927/
"Историческая правда" начинает публиковать воспоминания о Первой мировой войне, оставленные известными людьми. Сегодня мы публикуем отрывки из книги "Записки кавалериста" знаменитого поэта Николая Гумилева, сражавшегося осенью 1914 года в составе Лейб-Гвардии Уланского полка в Восточной Пруссии. Собственно, это не книга, а корреспонденции с фронта, которые Гумилев отправлял в редакцию газеты "Биржевые ведомости".

Мне, вольноопределяющемуся-охотнику одного из кавалерийских полков, работа нашей кавалерии представляется как ряд отдельных вполне законченных задач, за которыми следует отдых, полный самых фантастических мечтаний о будущем. Если пехотинцы — поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы — это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы — наши отцы, — говорит кавалерист пехотинцу, — за вами как за каменной стеной».
* * *
Помню, был свежий солнечный день, когда мы подходили к границе Восточной Пруссии. Я участвовал в разъезде, посланном, чтобы найти генерала М., к отряду которого мы должны были присоединиться. Он был на линии боя, но, где протянулась эта линия, мы точно не знали. Так же легко, как на своих, мы могли выехать на германцев. Уже совсем близко, словно большие кузнечные молоты, гремели германские пушки, и наши залпами ревели им в ответ. Где-то убедительно быстро на своем ребячьем и страшном языке пулемет лепетал непонятное.

Неприятельский аэроплан, как ястреб над спрятавшейся в траве перепелкою, постоял над нашим разъездом и стал медленно спускаться к югу. Я увидел в бинокль его черный крест.

Этот день навсегда останется священным в моей памяти. Я был дозорным и первый раз на войне почувствовал, как напрягается воля, прямо до физического ощущения какого-то окаменения, когда надо одному въезжать в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления, к движущейся колонне, чтобы узнать, не обстреляет ли она тебя. И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул «ура», с которым был взят В. Огнезарная птица победы в этот день слегка коснулась своим огромным крылом и меня.

На другой день мы вошли в разрушенный город, от которого медленно отходили немцы, преследуемые нашим артиллерийским огнем. Хлюпая в черной липкой грязи, мы подошли к реке, границе между государствами, где стояли орудия. Оказалось, что преследовать врага в конном строю не имело смысла: он отступал нерасстроенным, останавливаясь за каждым прикрытием и каждую минуту готовый поворотить — совсем матерый, привыкший к опасным дракам волк. Надо было только нащупывать его, чтобы давать указания, где он. Для этого было довольно разъездов.

По трясущемуся наспех сделанному понтонному мосту наш взвод перешел реку.

Мы были в Германии.

[Николай Гумилев.jpg]
Н. Гумилев

* * *
Я часто думал с тех пор о глубокой разнице между завоевательным и оборонительным периодами войны. Конечно, и тот и другой необходимы лишь для того, чтобы сокрушить врага и завоевать право на прочный мир, по ведь на настроение отдельного воина действуют не только общие соображения, — каждый пустяк, случайно добытый стакан молока, косой луч солнца, освещающий группу деревьев, и свой собственный удачный выстрел порой радуют больше, чем известие о сражении, выигранном на другом фронте. Эти шоссейные дороги, разбегающиеся в разные стороны, эти расчищенные, как парки, рощи, эти каменные домики с красными черепичными крышами наполнили мою душу сладкой жаждой стремления вперед, и так близки показались мне мечты Ермака, Перовского и других представителей России, завоевывающей и торжествующей. Не это ли и дорога в Берлин, пышный город солдатской культуры, в который надлежит входить не с ученическим посохом в руках, а на коне и с винтовкой за плечами?

Мы пошли лавой, и я опять был дозорным. Проезжал мимо брошенных неприятелем окопов, где валялись сломанная винтовка, изодранные патронташи и целые груды патронов. Кое-где виднелись красные пятна, но они не вызывали того чувства неловкости, которое нас охватывает при виде крови в мирное время.

[повестка 1907 год.jpg]
В 1907 году Гумилев был призван в армию, но после освидетельствования медкомиссии он был признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы. В 1917 году он сам ушел добровольцем на фронт.

* * *
Передо мной на невысоком холме была ферма. Там мог скрываться неприятель, и я, сняв с плеча винтовку, осторожно приблизился к ней.

Старик, давно перешедший возраст ландштурмиста, робко смотрел на меня из окна. Я спросил его, где солдаты. Быстро, словно повторяя заученный урок, он ответил, что они прошли полчаса тому назад, и указал направление. Был он красноглазый, с небритым подбородком и корявыми руками. Наверно, такие во время нашего похода в Восточную Пруссию стреляли в наших солдат из монтекристо. Я не поверил ему и проехал дальше. Шагах в пятистах за фермой начинался лес, в который мне надо было въехать, но мое внимание привлекла куча соломы, в которой я инстинктом охотника угадывал что-то для меня интересное. В ней могли прятаться германцы. Если они вылезут прежде, чем я их замечу, они застрелят меня. Если я замечу их вылезающими, то — я их застрелю. Я стал объезжать солому, чутко прислушиваясь и держа винтовку на весу. Лошадь фыркала, поводила ушами и слушалась неохотно. Я так был поглощен моим исследованием, что не сразу обратил внимание на редкую трескотню, раздававшуюся со стороны леса. Легкое облачко белой пыли, взвивавшееся шагах в пяти от меня, привлекло мое внимание. Но только когда, жалостно ноя, пуля пролетела над моей головой, я понял, что меня обстреливают, и притом из лесу. Я обернулся на разъезд, чтобы узнать, что мне делать. Он карьером скакал обратно. Надо было уходить и мне. Моя лошадь сразу поднялась в галоп, и как последнее впечатление я запомнил крупную фигуру в черной шинели, с каской на голове, на четвереньках, с медвежьей ухваткой вылезавшую из соломы.

Пальба уже стихла, когда я присоединился к разъезду. Корнет был доволен. Он открыл неприятеля, не потеряв при этом ни одного человека. Через десять минут наша артиллерия примется за дело. А мне было только мучительно обидно, что какие-то люди стреляли по мне, бросили мне этим вызов, а я не принял его и повернул. Даже радость избавления от опасности нисколько не смягчала этой внезапно закипевшей жажды боя и мести. Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от все учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек и грозного вида наклоненных пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника, это — единственное оправдание всей жизни кавалериста.

Первая публикация "Записок кавалериста" в "Биржевых ведомостях".

* * *
На другой день испытал я и шрапнельный огонь. Наш эскадрон занимал В., который ожесточенно обстреливали германцы. Мы стояли на случай их атаки, которой так и не было. Только вплоть до вечера, все время протяжно и не без приятности, пела шрапнель, со стен сыпалась штукатурка да кое-где загорались дома. Мы входили в опустошенные квартиры и кипятили чай. Кто-то даже нашел в подвале насмерть перепуганного жителя, который с величайшей готовностью продал нам недавно зарезанного поросенка. Дом, в котором мы его съели, через полчаса после нашего ухода был продырявлен тяжелым снарядом. Так я научился не бояться артиллерийского огня.

* * *
Самое тяжелое для кавалериста на войне, это — ожидание. Он знает, что ему ничего не стоит зайти во фланг движущемуся противнику, даже оказаться у него в тылу, и что никто его не окружит, не отрежет путей к отступлению, что всегда окажется спасительная тропинка, по которой целая кавалерийская дивизия легким галопом уедет из-под самого носа одураченного врага. Каждое утро, еще затемно, мы, путаясь среди канав и изгородей, выбирались на позицию и весь день проводили за каким-нибудь бугром, то прикрывая артиллерию, то просто поддерживая связь с неприятелем. Была глубокая осень, голубое холодное небо, на резко чернеющих ветках золотые обрывки парчи, но с моря дул пронзительный ветер, и мы с синими лицами, с покрасневшими веками плясали вокруг лошадей и засовывали под седла окоченелые пальцы. Странно, время тянулось совсем не так долго, как можно было предполагать. Иногда, чтобы согреться, шли взводом на взвод и, молча, целыми кучами барахтались на земле. Порой нас развлекали рвущиеся поблизости шрапнели, кое-кто робел, другие смеялись над ним и спорили, по нам или не по нам стреляют немцы. Настоящее томление наступало только тогда, когда уезжали квартирьеры на отведенный нам бивак, и мы ждали сумерек, чтобы последовать за ними.

О, низкие, душные халупы, где под кроватью кудахтают куры, а под столом поселился баран; о, чай! который можно пить только с сахаром вприкуску, но зато никак не меньше шести стаканов; о, свежая солома! расстеленная для спанья по всему полу, — никогда ни о каком комфорте не мечтается с такой жадностью, как о вас!!. И безумно-дерзкие мечты, что на вопрос о молоке и яйцах вместо традиционного ответа: «Вшистко германи забрали», хозяйка поставит на стол крынку с густым налетом сливок и что на плите радостно зашипит большая яичница с салом! И горькие разочарования, когда приходится ночевать на сеновалах или на снопах немолоченого хлеба, с цепкими, колючими колосьями, дрожать от холода, вскакивать и сниматься с бивака по тревоге!

[Gumilev.jpg]
Редкая фотография: Гумилев на фронте.
* * *
Через несколько дней в одно прекрасное, даже не холодное утро свершилось долгожданное. Эскадронный командир собрал унтер-офицеров и прочел приказ о нашем наступлении по всему фронту. Наступать — всегда радость, но наступать по неприятельской земле, это — радость, удесятеренная гордостью, любопытством и каким-то непреложным ощущением победы. Люди молодцевато усаживаются в седлах. Лошади прибавляют шаг.

Время, когда от счастья спирается дыхание, время горящих глаз и безотчетных улыбок. Справа по три, вытянувшись длинной змеею, мы пустились по белым обсаженным столетними деревьями дорогам Германии. Жители снимали шапки, женщины с торопливой угодливостью выносили молоко. Но их было мало, большинство бежало, боясь расплаты за преданные заставы, отравленных разведчиков.

Особенно мне запомнился важный старый господин, сидевший перед раскрытым окном большого помещичьего дома. Он курил сигару, но его брови были нахмурены, пальцы нервно теребили седые усы, и в глазах читалось горестное изумление. Солдаты, проезжая мимо, робко на него взглядывали и шепотом обменивались впечатлениями: «Серьезный барин, наверно, генерал… ну и вредный, надо быть, когда ругается…»

Вот за лесом послышалась ружейная пальба — партия отсталых немецких разведчиков. Туда помчался эскадрон, и все смолкло. Вот над нами раз за разом разорвалось несколько шрапнелей. Мы рассыпались, но продолжали продвигаться вперед. Огонь прекратился. Видно было, что германцы отступают решительно и бесповоротно. Нигде не было заметно сигнальных пожаров, и крылья мельниц висели в том положении, которое им придал ветер, а не германский штаб. Поэтому мы были крайне удивлены, когда услыхали невдалеке частую, частую перестрелку, точно два больших отряда вступили между собой в бой. Мы поднялись на пригорок и увидали забавное зрелище. На рельсах узкоколейной железной дороги стоял горящий вагон, и из него и неслись эти звуки. Оказалось, он был наполнен патронами для винтовок, немцы в своем отступлении бросили его, а наши подожгли. Мы расхохотались, узнав, в чем дело, но отступающие враги, наверно, долго и напряженно ломали голову, кто это там храбро сражается с наступающими русскими.

* * *
Очень был забавен один прусский улан, все время удивлявшийся, как хорошо ездят наши кавалеристы. Он скакал, объезжая каждый куст, каждую канаву, при спусках замедляя аллюр, наши скакали напрямик и, конечно, легко его поймали. Кстати, многие наши жители уверяют, что германские кавалеристы не могут сами сесть на лошадь. Например, если в разъезде десять человек, то один сперва подсаживает девятерых, а потом сам садится с забора или пня. Конечно, это легенда, но легенда очень характерная. Я сам видел однажды, как вылетевший из седла германец бросился бежать, вместо того чтобы опять вскочить на лошадь.

* * *
Вечерело. Звезды кое-где уже прокололи легкую мглу, и мы, выставив сторожевое охраненье, отправились на ночлег. Биваком нам послужила обширная благоустроенная усадьба с сыроварнями, пасекой, образцовыми конюшнями, где стояли очень недурные кони. По двору ходили куры, гуси, в закрытых помещениях мычали коровы, не было только людей, совсем никого, даже скотницы, чтобы дать напиться привязанным животным. Но мы на это не сетовали. Офицеры заняли несколько парадных комнат в доме, нижним чинам досталось все остальное.

Я без труда отвоевал себе отдельную комнату, принадлежащую, судя по брошенным женским платьям, бульварным романам и слащавым открыткам, какой-нибудь экономке или камеристке, наколол дров, растопил печь и как был, в шинели, бросился на кровать и сразу заснул. Проснулся уже за полночь от леденящего холода. Печь моя потухла, окно открылось, и я пошел на кухню, мечтая погреться у пылающих углей.

И в довершение я получил очень ценный практический совет. Чтобы не озябнуть, никогда не ложиться в шинели, а только покрываться ею.

На другой день был дозорным. Отряд двигался по шоссе, я ехал полем, шагах в трехстах от него, причем мне вменялось в обязанность осматривать многочисленные фольварки и деревни, нет ли там немецких солдат или хоть ландштурмистов, то есть попросту мужчин от семнадцати до сорока трех лет. Это было довольно опасно, несколько сложно, но зато очень увлекательно. В первом же доме я встретил идиотического вида мальчишку, мать уверяла, что ему шестнадцать лет, но ему так же легко могло быть и восемнадцать, и даже двадцать. Все-таки я оставил его, а в следующем доме, когда я пил молоко, пуля впилась в дверной косяк вершка на два от моей головы.

В доме пастора я нашел лишь служанку-литвинку, говорящую по-польски; она объяснила мне, что хозяева бежали час тому назад, оставив на плите готовый завтрак, и очень уговаривала меня принять участие в его уничтожении. Вообще мне часто приходилось входить в совершенно безлюдные дома, где на плите кипел кофе, на столе лежало начатое вязанье, открытая книга; я вспомнил о девочке, зашедшей в дом медведей, и все ждал услышать грозное: «Кто съел мой суп? Кто лежал на моей кровати?»

Дики были развалины города Ш. Ни одной живой души. Моя лошадь пугливо вздрагивала, пробираясь по заваленным кирпичами улицам мимо зданий с вывороченными внутренностями, мимо стен с зияющими дырами, мимо труб, каждую минуту готовых обвалиться. На бесформенной груде обломков виднелась единственная уцелевшая вывеска «Ресторан». Какое счастье было вырваться опять в простор полей, увидеть деревья, услышать милый запах земли.

Вечером мы узнали, что наступление будет продолжаться, но наш полк переводят на другой фронт. Новизна всегда пленяет солдат, но, когда я посмотрел на звезды и вдохнул ночной ветер, мне вдруг стало очень грустно расставаться с небом, под которым я как-никак получил мое боевое крещенье.

Ныне уже не существующий город Ширвиндт, где в 1914 году воевал Гумилев.

* * *
Южная Польша — одно из красивейших мест России. Мы ехали верст восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, — словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан. Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство. В таких местах, что бы ты ни делал — любил или воевал, — все представляется значительным и чудесным.

Это были дни больших сражений. С утра до поздней ночи мы слышали грохотанье пушек, развалины еще дымились, и то там, то сям кучки жителей зарывали трупы людей и лошадей. Я был назначен в летучую почту на станции К. Мимо нее уже проходили поезда, хотя чаще всего под обстрелом. Из жителей там остались только железнодорожные служащие; они встретили нас с изумительным радушием. Четыре машиниста спорили за честь приютить наш маленький отряд. Когда наконец один одержал верх, остальные явились к нему в гости и принялись обмениваться впечатлениями. Надо было видеть, как горели от восторга их глаза, когда они рассказывали, что вблизи их поезда рвалась шрапнель, в паровоз ударила пуля. Чувствовалось, что только недостаток инициативы помешал им записаться добровольцами. Мы расстались друзьями, обещали друг другу писать, но разве такие обещания когда-нибудь сдерживаются?

На другой день, среди милого безделья покойного бивака, когда читаешь желтые книжки Универсальной библиотеки, чистишь винтовку или попросту болтаешь с хорошенькими паненками, нам внезапно скомандовали седлать, и так же внезапно переменным аллюром мы сразу прошли верст пятьдесят. Мимо мелькали одно за другим сонные местечки, тихие и величественные усадьбы, на порогах домов старухи в наскоро наброшенных на голову платках вздыхали, бормоча: «Ой, Матка Бозка». И, выезжая временами на шоссе, мы слушали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади нас идут другие кавалерийские части и что нам предстоит большое дело.

Ночь далеко перевалила за половину, когда мы стали на бивак. Утром нам пополнили запас патронов, и мы двинулись дальше. Местность была пустынная: какие-то буераки, низкорослые ели, холмы. Мы построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться, кому быть коноводом, выслали вперед разъезды и стали ждать. Поднявшись на пригорок и скрытый деревьями, я видел перед собой пространство приблизительно с версту. По нему там и сям были рассеяны наши заставы. Они были так хорошо скрыты, что большинство я разглядел лишь тогда, когда, отстреливаясь, они стали уходить. Почти следом за ними показались германцы. В поле моего зрения попали три колонны, двигавшиеся шагах в пятистах друг от друга.

Они шли густыми толпами и пели. Это была не какая-нибудь определенная песня и даже не наше дружное «ура», а две или три ноты, чередующиеся со свирепой и угрюмой энергией. Я не сразу понял, что поющие — мертвецки пьяны. Так странно было слышать это пение, что я не замечал ни грохота наших орудий, ни ружейной пальбы, ни частого, дробного стука пулеметов. Дикое «а…а…а…» властно покорило мое сознание. Я видел только, как над самыми головами врагов взвиваются облачки шрапнелей, как падают передние ряды, как другие становятся на их место и продвигаются на несколько шагов, чтобы лечь и дать место следующим. Похоже было на разлив весенних вод, — те же медленность и неуклонность.

Но вот наступила и моя очередь вступить в бой. Послышалась команда: «Ложись… прицел восемьсот… эскадрон, пли», и я уже ни о чем не думал, а только стрелял и заряжал, стрелял и заряжал. Лишь где-то в глубине сознанья жила уверенность, что все будет как нужно, что в должный момент нам скомандуют идти в атаку или садиться на коней и тем или другим мы приблизим ослепительную радость последней победы.

* * *
В комнатке садовника мне его жена вскипятила кварту молока, я поджарил в сале колбасу, и мой ужин разделили со мной мои гости: вольноопределяющийся, которому только что убитая под ним лошадь отдавила ногу, и вахмистр со свежей ссадиной на носу, его так поцарапала пуля. Мы уже закурили и мирно беседовали, когда случайно забредший к нам унтер сообщил, что от нашего эскадрона высылается разъезд. Я внимательно себя проэкзаменовал и увидел, что я выспался или, вернее, выдремался в снегу, что я сыт, согрелся и что нет основания мне не ехать. Правда, первый миг неприятно было выйти из теплой, уютной комнаты на холодный и пустынный двор, но это чувство сменилось бодрым оживлением, едва мы нырнули по невидной дороге во мрак, навстречу неизвестности и опасности.

Разъезд был дальний, и поэтому офицер дал нам вздремнуть, часа три, на каком-то сеновале. Ничто так не освежает, как короткий сон, и наутро мы ехали уже совсем бодрые, освещаемые бледным, но все же милым солнцем. Нам было поручено наблюдать район версты в четыре и сообщать обо всем, что мы заметим. Местность была совершенно ровная, и перед нами как на ладони виднелись три деревни. Одна была занята нами, о двух других ничего не было известно.

Держа винтовки в руках, мы осторожно въехали в ближайшую деревню, проехали ее до конца и, не обнаружив неприятеля, с чувством полного удовлетворения напились парного молока, вынесенного нам красивой словоохотливой старухой. Потом офицер, отозвав меня в сторону, сообщил, что хочет дать мне самостоятельное поручение ехать старшим над двумя дозорными в следующую деревню. Поручение пустяшное, но все-таки серьезное, если принять во внимание мою неопытность в искусстве войны, и главное — первое, в котором я мог проявить свою инициативу. Кто не знает, что во всяком деле начальные шаги приятнее всех остальных.

Я решил идти не лавой, то есть в ряд, на некотором расстоянии друг от друга, а цепочкой, то есть один за другим. Таким образом, я подвергал меньшей опасности людей и получал возможность скорее сообщить разъезду что-нибудь новое. Разъезд следовал за нами. Мы въехали в деревню и оттуда заметили большую колонну германцев, двигавшуюся верстах в двух от нас. Офицер остановился, чтобы написать донесение, я для очистки совести поехал дальше. Круто загибавшаяся дорога вела к мельнице. Я увидел около нее кучку спокойно стоявших жителей и, зная, что они всегда удирают, предвидя столкновение, в котором может достаться и им шальная пуля, рысью подъехал, чтобы расспросить о немцах. Но едва мы обменялись приветствиями, как они с искаженными лицами бросились врассыпную, и передо мной взвилось облачко пыли, а сзади послышался характерный треск винтовки. Я оглянулся.

На той дороге, по которой я только что проехал, куча всадников и пеших в черных, жутко чужого цвета шинелях изумленно смотрела на меня. Очевидно, меня только что заметили. Они были шагах в тридцати.

Я понял, что на этот раз опасность действительно велика. Дорога к разъезду мне была отрезана, с двух других сторон двигались неприятельские колонны. Оставалось скакать прямо от немцев, но там далеко раскинулось вспаханное поле, по которому нельзя идти галопом, и я десять раз был бы подстрелен, прежде чем вышел бы из сферы огня. Я выбрал среднее и, огибая врага, помчался перед его фронтом к дороге, по которой ушел наш разъезд. Это была трудная минута моей жизни.

Лошадь спотыкалась о мерзлые комья, пули свистели мимо ушей, взрывали землю передо мной и рядом со мной, одна оцарапала луку моего седла.

Я не отрываясь смотрел на врагов. Мне были ясно видны их лица, растерянные в момент заряжания, сосредоточенные в момент выстрела. Невысокий пожилой офицер, странно вытянув руку, стрелял в меня из револьвера. Этот звук выделялся каким-то дискантом среди остальных. Два всадника выскочили, чтобы преградить мне дорогу. Я выхватил шашку, они замялись. Может быть, они просто побоялись, что их подстрелят их же товарищи.

Все это в ту минуту я запомнил лишь зрительной и слуховой памятью, осознал же это много позже. Тогда я только придерживал лошадь и бормотал молитву Богородице, тут же мною сочиненную и сразу забытую по миновании опасности. Но вот и конец пахотному полю — и зачем только люди придумали земледелие?! — вот канава, которую я беру почти бессознательно, вот гладкая дорога, по которой я полным карьером догоняю свой разъезд. Позади него, не обращая внимания на пули, сдерживает свою лошадь офицер. Дождавшись меня, он тоже переходит в карьер и говорит со вздохом облегчения:

-Ну, слава Богу! Было бы ужасно глупо, если б вас убили.

Я вполне с ним согласился.

Остаток дня мы провели на крыше одиноко стоящей халупы, болтая и посматривая в бинокль. Германская колонна, которую мы заметили раньше, попала под шрапнель и повернула обратно. Зато разъезды шныряли по разным направлениям. Порой они сталкивались с нашими, и тогда до нас долетал звук выстрелов. Мы ели вареную картошку, по очереди курили одну и ту же трубку.

[Knyazhevich.jpg]
Командир Лейб-Гвардии Уланского полка генерал-майор Д. М. Княжевич.

* * *
Немецкое наступление было приостановлено. Надо было расследовать, какие пункты занял неприятель, где он окапывается, где попросту помещает заставы. Для этого высылался ряд разъездов, в состав одного из них вошел и я.

Сереньким утром мы затрусили по большой дороге. Навстречу нам тянулись целые обозы беженцев. Мужчины оглядывали нас с любопытством и надеждой, дети тянулись к нам, женщины, всхлипывая, причитали: «Ой, панычи, не езжайте туда, там вас забьют германи».

В одной деревне разъезд остановился. Мне с двумя солдатами предстояло проехать дальше и обнаружить неприятеля. Сейчас же за околицей окапывались наши пехотинцы, дальше тянулось поле, над которым рвались шрапнели, там на рассвете был бой и германцы отошли, — дальше чернел небольшой фольварк. Мы рысью направились к нему. Вправо и влево почти на каждой квадратной сажени валялись трупы немцев. В одну минуту я насчитал их сорок, но их было много больше. Были и раненые. Они как-то внезапно начинали шевелиться, проползали несколько шагов и замирали опять. Один сидел у самого края дороги и, держась за голову, раскачивался и стонал. Мы хотели его подобрать, но решили сделать это на обратном пути.

До фольварка мы доскакали благополучно. Нас никто не обстрелял. Но сейчас же за фольварком услышали удары заступа о мерзлую землю и какой-то незнакомый говор. Мы спешились, и я, держа винтовку в руках, прокрался вперед, чтобы выглянуть из-за угла крайнего сарая. Передо мной возвышался небольшой пригорок, и на хребте его германцы рыли окопы. Видно было, как они останавливаются, чтобы потереть руки и закурить, слышен был сердитый голос унтера или офицера. Влево темнела роща, из-за которой неслась орудийная пальба. Это оттуда обстреливали поле, по которому я только что проехал. Я до сих пор не понимаю, почему германцы не выставили никакого пикета в самом фольварке. Впрочем, на войне бывают и не такие чудеса.

Я все выглядывал из-за угла сарая, сняв фуражку, чтобы меня приняли просто за любопытствующего «вольного», когда почувствовал сзади чье-то легкое прикосновение. Я быстро обернулся. Передо мной стояла неизвестно откуда появившаяся полька с изможденным, скорбным лицом. Она протягивала мне пригоршню мелких, сморщенных яблок: «Возьми, пан солдат, то есть добже, цукерно». Меня каждую минуту могли заметить, обстрелять; пули летели бы и в нее. Понятно, было невозможно отказаться от такого подарка.

Мы выбрались из фольварка. Шрапнель рвалась чаще и чаще и на самой дороге, так что мы решили скакать обратно поодиночке. Я надеялся подобрать раненого немца, но на моих глазах над ним низко, низко разорвался снаряд, и все было кончено.

На другой день уже смеркалось и все разбрелись по сеновалам и клетушкам большой усадьбы, когда внезапно было велено собраться нашему взводу. Вызвали охотников идти в ночную пешую разведку, очень опасную, как настаивал офицер. Человек десять порасторопнее вышли сразу; остальные, потоптавшись, объявили, что они тоже хотят идти и только стыдились напрашиваться. Тогда решили, что взводный назначит охотников. И таким образом были выбраны восемь человек, опять-таки побойчее. В числе их оказался и я.

Мы на конях доехали до гусарского сторожевого охранения. За деревьями спешились, оставили троих коноводами и пошли расспросить гусар, как обстоят дела. Усатый вахмистр, запрятанный в воронке от тяжелого снаряда, рассказал, что из ближайшей деревни несколько раз выходили неприятельские разведчики, крались полем к нашим позициям и он уже два раза стрелял. Мы решили пробраться в эту деревню и, если возможно, забрать какого-нибудь разведчика живьем. Светила полная луна, но, на наше счастье, она то и дело скрывалась за тучами. Выждав одно из таких затмений, мы, согнувшись, гуськом побежали к деревне, но не по дороге, а в канаве, идущей вдоль нее. У околицы остановились. Отряд должен был оставаться здесь и ждать, двум охотникам предлагалось пройти по деревне и посмотреть, что делается за нею. Пошли я и один запасной унтер-офицер, прежде вежливый служитель в каком-то казенном учреждении, теперь один из храбрейших солдат считающегося боевым эскадрона. Он по одной стороне улицы, я — по другой. По свистку мы должны были возвращаться назад.

Вот я совсем один посреди молчаливой, словно притаившейся деревни, из-за угла одного дома перебегаю к углу следующего. Шагах в пятнадцати вбок мелькает крадущаяся фигура. Это мой товарищ. Из самолюбия я стараюсь идти впереди его, но слишком торопиться все-таки страшно. Мне вспоминается игра в палочку-воровочку, в которую я всегда играю летом в деревне. Там то же затаенное дыхание, то же веселое сознание опасности, то же инстинктивное умение подкрадываться и прятаться. И почти забываешь, что здесь вместо смеющихся глаз хорошенькой девушки, товарища по игре, можешь встретить лишь острый и холодный направленный на тебя штык. Вот и конец деревни. Становится чуть светлее, это луна пробивается сквозь неплотный край тучи; я вижу перед собой невысокие, темные бугорки окопов и сразу запоминаю, словно фотографирую в памяти, их длину и направление. Ведь за этим я сюда и пришел. В ту же минуту передо мной вырисовывается человеческая фигура. Она вглядывается в меня и тихонько свистит каким-то особенным, очевидно условным, свистом. Это враг, столкновение неизбежно.

Во мне лишь одна мысль, живая и могучая, как страсть, как бешенство, как экстаз: я его или он меня! Он нерешительно поднимает винтовку, я знаю, что мне стрелять нельзя, врагов много поблизости, и бросаюсь вперед с опущенным штыком. Мгновение, и передо мной никого. Может быть, враг присел на землю, может быть, отскочил. Я останавливаюсь и начинаю всматриваться. Что-то чернеет. Я приближаюсь и трогаю штыком, — нет, это — бревно. Что-то чернеет опять. Вдруг сбоку от меня раздается необычайно громкий выстрел, и пуля воет обидно близко перед моим лицом. Я оборачиваюсь, в моем распоряжении несколько секунд, пока враг будет менять патрон в магазине винтовки. Но уже из окопов слышится противное харканье выстрелов — тра, тра, тра, — и пули свистят, ноют, визжат.

Я побежал к своему отряду. Особенного страха я не испытывал, я знал, что ночная стрельба недействительна, и мне только хотелось проделать все как можно правильнее и лучше. Поэтому, когда луна осветила поле, я бросился ничком и так отполз в тень домов, там уже идти было почти безопасно. Мой товарищ, унтер-офицер, возвратился одновременно со мной. Он еще не дошел до края деревни, когда началась пальба. Мы вернулись к коням. В одинокой халупе обменялись впечатлениями, поужинали хлебом с салом, офицер написал и отправил донесение, и мы вышли опять посмотреть, нельзя ли что-нибудь устроить. Но, увы! — ночной ветер в клочья изодрал тучи, круглая, красноватая луна опустилась над неприятельскими позициями и слепила нам глаза. Нас было видно как на ладони, мы не видели ничего. Мы готовы были плакать с досады и, назло судьбе, все-таки поползли в сторону неприятеля. Луна могла же опять скрыться или мог же нам встретиться какой-нибудь шальной разведчик! Однако ничего этого не случилось, нас только обстреляли, и мы уползли обратно, проклиная лунные эффекты и осторожность немцев. Все же добытые нами сведения пригодились, нас благодарили, и я получил за эту ночь Георгиевский крест.

* * *
Следующая неделя выдалась сравнительно тихая. Мы седлали еще в темноте, и по дороге к позиции я любовался каждый день одной и той же мудрой и яркой гибелью утренней звезды на фоне акварельно-нежного рассвета. Днем мы лежали на опушке большого соснового леса и слушали отдаленную пушечную стрельбу. Слегка пригревало бледное солнце, земля была густо устлана мягкими странно пахнущими иглами. Как всегда зимою, я томился по жизни летней природы, и так сладко было, совсем близко вглядываясь в кору деревьев, замечать в ее грубых складках каких-то проворных червячков и микроскопических мушек. Они куда-то спешили, что-то делали, несмотря на то что на дворе стоял декабрь. Жизнь теплилась в лесу, как внутри черной, почти холодной головешки теплится робкий тлеющий огонек. Глядя на нее, я всем существом радостно чувствовал, что сюда опять вернутся большие диковинные птицы и птицы маленькие, но с хрустальными, серебряными и малиновыми голосами, распустятся душно пахнущие цветы, мир вдоволь нальется бурной красотой для торжественного празднования колдовской и священной Ивановой ночи.

Иногда мы оставались в лесу на всю ночь. Тогда, лежа на спине, я часами смотрел на бесчисленные ясные от мороза звезды и забавлялся, соединяя их в воображении золотыми нитями. Сперва это был ряд геометрических чертежей, похожий на развернутый свиток Кабалы. Потом я начинал различать, как на затканном золотом ковре, различные эмблемы, мечи, кресты, чаши в не понятных для меня, но полных нечеловеческого смысла сочетаниях. Наконец явственно вырисовывались небесные звери. Я видел, как Большая Медведица, опустив морду, принюхивается к чьему-то следу, как Скорпион шевелит хвостом, ища, кого ему ужалить. На мгновенье меня охватывал невыразимый страх, что они посмотрят вниз и заметят там нашу землю. Ведь тогда она сразу обратится в безобразный кусок матово-белого льда и помчится вне всяких орбит, заражая своим ужасом другие миры. Тут я обыкновенно шепотом просил у соседа махорки, свертывал цигарку и с наслаждением выкуривал ее в руках — курить иначе значило выдать неприятелю наше расположение.

В конце недели нас ждала радость. Нас отвели в резерв армии, и полковой священник совершил богослужение. Идти на него не принуждали, но во всем полку не было ни одного человека, который бы не пошел. На открытом поле тысяча человек выстроились стройным четырехугольником, в центре его священник в золотой ризе говорил вечные и сладкие слова, служа молебен. Было похоже на полевые молебны о дожде в глухих, далеких русских деревнях. То же необъятное небо вместо купола, те же простые и родные, сосредоточенные лица.

[Евгения Приемская]

http://iz.ru/611737/pervaia-mirovaia
Что происходило в день, положивший начало Первой мировой войны, и что стало с участниками тех событий к подписанию Версальского договора в июне 1919-го
28 июня 2017, 10:00

Фото: Global Look Prees/Mary Evans Picture Library

28 июня 1914 года в Сараево выстрелом Гаврилы Принципа был убит наследник австрийского престола, эрцгерцог Франц Фердинанд. Его выстрел станет первым выстрелом Первой мировой, которая официально начнется 28 июля того же года, когда Австро-Венгрия объявит войну Сербии. Пройдет пять лет, и в тот же день, 28 июня 1919 года, в Версале будет подписан мирный договор, который подведет итоги общеевропейского конфликта и определит условия контрибуции для Германии. Первая мировая война будет официально закончена.

Какими были две даты, изменившие ход мировой истории, — в материале «Известий».

Покушение

К тому моменту, когда 19-летний Гаврило Принцип выстрелил во Франца Фердинанда, покушение уже могло считаться неудавшимся. Это был первый день визита австрийского наследника в Сараево, куда он прибыл по приглашению австрийского наместника Оскара Потиорека. В покушении были задействованы пять террористов. Все они сотрудничали с организацией «Младо Босния», выступавшей за независимость Боснии и Герцеговины от Австро-Венгрии и объединение с Сербии. Первый из террористов провалил атаку, второй бросил гранату в кортеж, однако она отрикошетила от машины и разорвалась на дороге, ранив при этом порядка 20 человек.

Толпа народа, собравшаяся вокруг пострадавших, заслонила кортеж от оставшихся участников покушения, среди которых был и Принцип. После этого машины на большой скорости проследовали в ратушу и оказались недосягаемыми.

В ратуше эрцгерцогу предложили отказаться от дальнейших мероприятий и покинуть город, однако Потиорек выступил против отмены программы. «Вы думаете, что Сараево кишит убийцами?» — спросил он.

Эрцгерцог с женой заявили, что поедут в госпиталь, чтобы навестить раненых, однако маршрут было решено изменить. По одной из версий, водителю забыли сразу сообщить об изменении маршрута и он был вынужден остановить машину посередине улицы, чтобы развернуться. В этот момент его и увидел случайно оказавшийся в той же точке Принцип (уверенный, что покушение уже было совершено у ратуши). По другой версии, Принцип специально ждал кортеж, зная, что Франц Фердинанд жив.

Увидев автомобиль эрцгерцога, он выстрелил. Одна из пуль попала во Франца Фердинанда, вторая ранила в живот сидевшую рядом с ним супругу, Софию Хотек.

Отошедшие от двора

Франц Фердинанд встретил Софию Хотек, когда еще не являлся наследником престола. Она в тот момент была фрейлиной супруги австрийского герцога Фридриха Тешинского. Несколько лет они держали свою связь в тайне, а частые визиты Франца Фердинанда в дом Тешинских объяснялись его намерением сделать предложение дочери герцога (к этому браку стремился сам Тешинский).

В 1896 году, после смерти своего отца, Франц Фердинанд стал наследником австрийского престола. В 1899 году, в возрасте 32 лет, он объявил всем о своем желании взять в жены 30-летнюю Софию Хотек. Против этой идеи выступили император Австро-Венгрии, папа римский, а также ряд других монархов — в том числе российский император Николай II. Оскорбленным счел себя и Фридрих Тешинский, который за ссору с Францем Фердинандом поплатился продвижением по службе.

Несмотря на противодействие двора, Франц Фердинанд заключил с Софи брак, который был признан морганатическим — ни сама Софи, ни дети, рожденные в этом браке, не могли претендовать на австрийский престол. Никто из членов императорской фамилии не присутствовал на церемонии бракосочетания, а во время всех придворных церемониалов супруга наследника престола должна была следовать позади всех эрцгерцогинь.

В конце концов Франц Фердинанд и Софи покинули двор, переселившись в уединенный замок Артштеттен.

Фото: Global Look Press/Scherl

Начало войны

После выстрелов Принципа эрцгерцог и его супруга скончались в машине на пути в резиденцию губернатора, где им должны были оказать медицинскую помощь. Как вспоминал владелец автомобиля, Франц фон Харрах, сопровождавший чету на левой подножке автомобиля, последние слова эрцгерцога были обращены к Софии. Тела супругов были доставлены на родину и погребены в замке Артштеттен.

Все участники покушения были схвачены. Гаврило Принцип был приговорен к максимальному сроку заключения — 20 годам тюремного заключения. На момент убийства Принцип еще не достиг совершеннолетия, а потому приговорить к смертной казни его не могли.

Гаврило Принцип на суде заявил, что не собирался убивать Софию — в нее попала пуля, предназначавшаяся губернатору Сараево Потиореку.

Спустя месяц после покушения, 23 июля, Австро-Венгрия обвинила Сербию в организации покушения и предъявила ультиматум, подразумевавший жесткое вмешательство Австро-Венгрии как в сам ход расследования, так и во внутриполитические дела Сербии.

Правительство Сербии в тот же день приняло большую часть пунктов, однако отказалось допускать Австро-Венгрию к расследованию. 26 июля в Австро-Венгрии началась мобилизация, 28-го числа она обвинила Сербию в отказе выполнить условия ультиматума и объявила ей войну.

Конфликт в Европе

После 28 июля из-за предыдущих противоречий, а также из-за сформировавшихся между государствами союзнических отношений в войну одна за другой начали вступать крупнейшие европейские страны. Уже к концу лета конфликт стал общеевропейским.

Для России Первая мировая началась 1 августа 1914 года, когда войну Российской империи объявила Германия.

Противники поделились на Четверной союз, включавший в себя Германскую, Австро-Венгерскую и Османскую империи, а также Болгарию; и Антанту, в которую вошли Российская и Британская империи, а также Французская республика.

Военные действия длились до 1918 года. Патриотический подъем, сопровождавший начало войны практически во всех странах, быстро сойдет на нет в грязи и ужасе протянувшихся по Европе окопов. Наступления сменятся длительной позиционной войной. Первая мировая даст миру целый ряд писателей, прославивших «потерянное поколение» молодых людей, которые оказались на фронте, подчинившись восторженным настроениям взрослых, но обнаружили там реальность, полностью противоположную парадной бравурности столиц.

Всего за это время страны-участницы мобилизуют около 70 млн человек, около 10 млн из них погибнет. Порядка 10 млн составят потери среди гражданского населения. Потери России оцениваются примерно в 1,5 млн солдат, несколько тысяч тел которых по-прежнему находятся на территории Франции.

В 1918 году Россия выйдет из войны, заключив со странами Четверного союза сепаратный Брестский мир, по которому Россия признает свое поражение. В течение того же года Германская империя и ее союзники капитулируют перед продолжившими войну странами Антанты.

В ноябре 1918-го в железнодорожном вагоне французского маршала Фоша в Компьене будет подписано Компьенское перемирие. Еще год после этого будут согласовываться условия мирного договора. Россия в этом участвовать уже не будет.

Итогом длительных обсуждений станет проект Версальского договора, подписанный 28 июня 1919 года во французском Версале. Именно его чрезмерно жесткие условия, направленные на попытку избежать в будущем конфликтов подобного масштаба, по мнению большинства историков, сделают возможным приход к власти Адольфа Гитлера и начало Второй мировой войны.

Версальский договор

Договор возлагал на Германскую империю всю ответственность за ущерб, который принесла война, и предусматривал беспрецедентно суровые ограничения, касавшиеся в первую очередь экономического и военно-технического развития страны.

Германия лишалась всех своих колоний в пользу стран Антанты. Африканские владения поделили между собой Великобритания, Бельгия, Португалия, Франция и Южно-Африканский Союз. Принадлежавшие империи земли в Тихом океане перешли к Японии, Новой Зеландии и Австралийскому Союзу. Кроме того, Германия признала протекторат Франции над Марокко и Великобритании над Египтом, а также отказывалась от всех привилегий в Китае и ряде других стран.

Кроме того, была аннексирована и часть территорий самой Германии — изменились границы страны с Францией, Польшей и Данией. Данциг получил статус «вольного города», а Мемельская область, которая позднее станет Клайпедской, отошла под управление стран-победительниц. Реймская область на границе между Германией и Францией получила статус особой демиталиризационной зоны. В течение следующих 15 лет ее должны были занимать части стран-победительниц.

Бывший германский император Вильгельм II обвинялся в преступлении против международной морали и должен был быть предан суду как военный преступник. Еще в ноябре 1918 года, с началом Ноябрьской революции в Германии, кайзер бежал в Нидерланды, где после заявил об отречении от престола. Ему было позволено вывезти с собой из Германии 27 контейнеров с вещами, 23 вагона мебели, а также собственные автомобиль и лодку. Последний германский император скончался в 1941 году в возрасте 84 лет.

Версальский мирный договор также ограничивал численность германской армии (она не должна была превышать 100 тыс. человек), отменял обязательную военную службу и запрещал использование боевой авиации, бронетехники и флота. Большая часть существовавших кораблей передавалась странам Антанты.

Чтобы компенсировать нанесенный ущерб, по решению специально созданной комиссии Германия должна была выплатить странам-победительницам 269 млрд золотых марок, что составляло примерно 100 тыс. т золота.

Фото: Global Look Press

После войны

Гаврило Принцип долгое время будет оставаться национальным героем Югославии — в Сараево, на месте, где он в июне 1914 года выстрелил в наследника австрийского престола, будет установлена памятная табличка. Сам Принцип скончается в 1918 году от развившегося в заключении туберкулеза.

Наследником престола Австро-Венгрии после гибели Франца Фердинанда станет Карл I. В 1916 году, после смерти престарелого императора Франца Иосифа, он на два года займет престол одной из самых могущественных империй мира. В 1918 году, после ее распада, он не отречется от престола, а заявит, что отстраняется от управления государством. Впоследствии он попробует вернуть престол вместе с группой солдат, будет арестован и отправлен в ссылку, где в 1931 году умрет от охлаждения в возрасте 34 лет.

Фридрих Тешинский, в доме которого Франц Фердинанд встретил свою супругу Софи, после начала Первой мировой войны станет главнокомандующим австро-венгерской армией. После распада империи он удалится в свои венгерские имения и примет венгерское гражданство.

С приходом к власти Адольфа Гитлера, пообещавшего вернуть стране былое величие, Германия прекратит выплату репараций. Однако после окончания Второй мировой войны вновь их возобновит.

Последняя репарационная выплата была сделана в октябре 2010 года. Ее объем составил €70 млн.