9000. Збигнев Бжезинский. Преждевременное партнерство

[Независимая газета Виталия Третьякова]

№ 93 (769) пятница, 20 мая 1994 года
Ошибочная стратегия США в отношении России
Дословно

13 мая «НГ» напечатала пространную реплику Карена Брутенца на концептуальную статью одного из ведущих американских консерваторов Збигнева Бжезинского о российско-американских отношениях последних лет. Следуя правилам «Фэр плэй», предлагаем вниманию читателей полный текст указанной статьи, опубликованной в журнале «Форин афферс» (март-апрель 1994 г.)

[Збигнев Бжезинский]

На протяжении почти 45 лет Соединенные Штаты проводили поразительно последовательную политику в отношении Советского Союза. На уровне большой стратегии эта политика определялась как сдерживание советских и геополитических, и идеологических амбиций. Практическое осуществление этой политики сдерживания означало пристальное геостратегическое внимание с американской стороны к вопросам обороны как западной, так и восточной переферии Евразии, что проявлялось в постоянной дислокации войск и определялось обязательствами по договорам. Доктрина устрашения, предназначенная для нейтрализации любого шантажа, подкрепляла эту оборонительную позицию.
Хотя «холодная война» ни разу не переросла в прямую американо-советскую войну, в некоторых случаях она приводила к косвенным военным столкновениям. На западной оконечности Евразии американские и советские войска дважды противостояли друг другу в Берлине, а на востоке войска США участвовали в отражении вторжения в Южную Корею, поддержанного Советами, в то время как позднее Советский Союз обеспечивал Вьетнам военными материалами, необходимыми для изгнания американских армий. Ближе всего обе стороны подошли к прямому столкновению на Кубе, вследствие того, что Советский Союз пытался выскочить из границ своего стратегического сдерживания: Тем не менее сдерживание-которое в свою очередь сделало возможной жизненно важную интеграцию в западный лагерь как Германии, так и Японии-в большей степени опиралось на компонент силы. Крах Советского Союза и последовавшее окончание «холодной войны» делают необходимой новую стратегию, в которой Россия больше не рассматривается как противник, и в которой фактор силы больше не является центральным. Но если Россия больше не является противником, то кто же она-уже союзник, или клиент, или просто враг, потерпевший поражение? Каковы должны быть цель и сущность большой стратегии после «холодной войны» в отношении крупной страны, которой так или иначе предназначено быть силой в делах всего мира независимо от ее нынешнего болезненного состояния? И направляется ли нынешняя американская политика в отношении России хорошо осмысленной и исторически обоснованной стратегией, преемницей большой стратегии «холодной войны»?
Данное эссе доказывает, что нынешняя большая стратегия США ошибочна в своих предпосылках, ориентирована на неправильные стратегические цели и опасна по своим возможным геополитическим последствиям.
После нескольких лет неизбежного нащупывания, когда Вашингтон, кажется, сосредотачивался главным образом на оказании тактической помощи двум сменившим друг друга руководителям в Кремле, при президенте Клинтоне начала наконец выкристаллизовываться новая большая стратегия США в отношении Советского Союза. Сущность этой стратегии, которая амбициозна по своим масштабам, характеризуется внутренней последовательностью и исходит из привлекательного идеалистического оптимизма, можно свести к следующему: цель, сдерживания советской экспансии, должна быть заменена партнерством с демократической Россией. Эта стратегия партнерства наивысший приоритет придает помощи правительству президента Ельцина, и в то же время она укрепляет самоуважения и уверенность этого правительства, подчеркивая особую глобальную ответственность, которую Америка и Россия делят между собой. Из этого следует что в том, что касается бывшего Советского Союза, политика США фокусируется прежде всего на России.
Связанные с этим и взаимно дополняющие предпосылки стратегии заключаются в том, что шансы на появление стабильной и прочной российской демократии, основанной на рыночной экономике, достаточно высоки и что эта перспектива делает партнерство с Америкой возможным. В этом контексте полная поддержка Бориса Ельцина как истинно демократического российского руководителя является логическим, тактическим следствием, несмотря на отдельные недостатки в его деятельности как демократического лидера.
Эту поддержку будут представлять в умышленно оптимистическом плане для того, чтобы стимулировать американскую общественную поддержку финансовой помощи России, а также для того, чтобы вселить столь нужное чувство уверенности встревоженным российским демократам. Так, президент Клинтон одобрил новую российскую Конституцию как образец конституционной демократии, несмотря на текстуальные доказательства противного; в то же время администрация игнорировала массовое антидемократическое голосование как правых, так и левых экстремистов (которые составили почти половину поданных голосов) как всего лишь «выражение протеста» против экономической политики правительства. Во время встречи на высшем уровне в январе 1994 года Клинтон неоднократно выражал свое удовлетворение демократическим прогрессом России.
Розовая оценка экономической трансформации страны является логическим следствием такого подхода. Соответственно, представители администрации много говорили о крупномасштабной приватизации, дескать, осуществляемой в России, хотя приватизация крупных промышленных предприятий в большинстве случаев была по существу передачей на бумаге собственности управляющим предприятиями, а иногда и их рабочим, причем закупки к субсидии центрального правительства оставались без изменений. Мало внимания обращалось на то, что возникающий капиталистический класс в России удивительно паразитичен по характеру, что он склонен прятать свои прибыли за границей, а не делать ставку на будущее России, что российские банки инвестировали только 450 млн. долларов в экономику страны, а около 15.5 млрд. долларов перевели за границу. Игнорировался также и тайный перевод в западные банки значительной части иностранной финансовой помощи, поскольку это явление считалось менее важным, чем основная цель поддержания темпов экономической трансформации. Более того, повышенный приоритет отводился поддержке экономической стабилизации и конечной трансформации российской экономики, а не помощи новым нерусским государствам. В 1992 году глава Международного валютного фонда оценил потребность России в иностранном финансировании приблизительно в 20 миллиардов. В июле 1993 года на встрече на высшем уровне Группы семи промышленных стран Соединенные Штаты добились коллективных обязательств по помощи России в сумме 26 млрд. долларов, в то время как нерусские государства в основном остались без внимания.
Умышленно распространялись упрямо оптимистические и политические оценки перспектив России для того, чтобы облегчить достижение более конкретной и явно важной цели США: российско-американского ядерного разоружения. Политика, в центре которой ставится Россия, не только облегчает сокращение российского ядерного арсенала, но может также усилить заинтересованность самой России в его нераспространении. Эта цель не только оправдывает тесное взаимодействие с Москвой в оказании совместного давления на новые постсоветские государства-особенно Украину-с тем, чтобы те отказались от ядерного оружия. Некоторые американские стратеги пошли дальше, высказываясь за гармонизацию оборонной политики США и России. Все эти темы были выдвинуты на первый план в коммюнике, опубликованных после московской встречи в верхах в январе.
Эти положения подразумевают точку зрения, согласно которой важной геостратегической заботой России является региональная стабильность. Это делает цели России и Америки в основном совместимыми. Более того, поскольку Россия является единственной державой, которая способна обеспечить стабильность в пределах бывшего Советского Союза и поскольку независимость некоторых из новых государств обостряет региональные конфликты, миротворческая роль России усиливается. Соответственно, в совместном заявлении Клинтона-Ельцина на январской встрече в верхах не ставилась под сомнение российская интерпретация ее «миротворческой» миссии в «ближним зарубежье». Президент Клинтон пошел еще дальше и в обращении к народу России не только охарактеризовал российских военных как средство стабилизации политической ситуации в Грузии, но даже добавил, что «вы скорее всего будете вовлечены в некоторых из этих районов вблизи вас, так же как Соединенные Штаты за прошедшие несколько лет были вовлечены в Панаме Гренаде вблизи нашего района».
Из этого следует, что к беспокойству относительно будто бы имеющей место российской угрозы, выраженной такими государствами, как Украина и Грузия, не следует относиться слишком серьезно, и об этом так и заявили высокопосталенные представители администрации. Во всяком случае, украинцам, в том, что они оказались в международной изоляции и вследствие этого чувствуют себя уязвимыми, следует винить собственную неуступчивость в отношении ядерного оружия. Было бы хорошо, если бы другие нерусские государства поумерили свой излишний национализм и сами договорились с Москвой, тем самым избавив Вашингтон от чрезмерного бремени или от неприятных угрызений совести. Визит президента Клинтона в Беларусь-государство, которое все больше реинтегрируется под контроль Кремля,-укрепил впечатление того, что администрация благославляет «миротворчество» Москвы. И, наконец, считается, что демократизирующаяся Россия справедливо боится исключения и изоляции. Поэтому понятно ее противодействие любой экспансии НАТО в восточном направлении для заполнения вакуума безопасности в Центральной Европе. Вместо этого необходимо открыть для всех широкое соглашение о сотрудничестве, спонсором которого является НАТО- «Партнерство во имя мира», что смягчит возражения России против приема в НАТО нескольких конкретных государств. Однако, по мнению администрации, эту цену стоит заплатить за прочное американо-российское примирение.
Картина, несомненно, грандиозна и убедительна. Но хорошо ли обоснован исторический оптимизм, присущий этой концентрации на идее двухстороннего партнерства, включая его предпосылки, а также главную цель?
К СОЖАЛЕНИЮ, есть достаточно оснований для того, чтобы предположить, что краткосрочные перспективы для стабильной российской демократии представляются не очень обещающими. Не обнадеживает растущее политическое влияние российской армии, особенно во внешней политике России. Склонность президента Ельцина к авторитаризму превратила новую конституцию демократической России в документ, который может быть легко использован для легимитизации произвольного личного правления. Российская политическая культура все еще далека от принятия принципа компромисса за основу политического диалога. В то же время продолжающийся экономический кризис ведет к отчуждению масс как от демократического процесса, так и от свободного рынка. Вызывает беспокойство и то обстоятельство, что демократические партии не контролируют вновь избранную Думу.
Положение осложняется тем, что в центре российской политики оказывается старый вопрос, который вызывает самые большие страсти среди большинства как политиков, так и граждан, а именно: «Что такое Россия?» Является ли Россия прежде всего государством-нацией или она-многонациональная империя? Результаты голосования показывают, что приблизительно две трети народа России и даже большинство демократических политиков считают ликвидацию Советского Союза трагической ошибкой, которая должна быть так или иначе исправлена. Однако любая попытка восстановить империю в той или иной форме, подавляя при этом пробужденные национальные устремления нерусских, несомненно, придет в прямое столкновение с усилиями по консолидации демократии внутри России. Необходимо признать простую, но непреодолимую аксиому: Россия может быть или империей или демократией, она не может быть тем и другим сразу.
Нерусские перестали быть пассивными в политическом отношении и осознают себя в национальном плане. Их национализм-это реальность, которая выражается в сильном желании иметь независимую государственность. Попытки подавить его неизбежно затронут как структуру, так и существо любой возникающей российской демократии. Более того, попытки возродить империю посредством принуждения и (или) экономических субсидий обрекут Россию не только на диктатуру, но и на нищету.
К сожалению, имперские побуждения по-прежнему сильны и, кажется, даже усиливаются. И это не просто политическая риторика. Особое беспокойство вызывает растущая агрессивность российских военных в их усилиях, направленных на сохранение или восстановление контроля над прежней советской империей. Первоначально эти усилия, возможно, были стихийными действиями своевольных военных командующих на местах. Однако самоутверждение военных в таких местах, как Молдова, Крым, Осетия, Абхазия, Грузия и Таджикистан, так же как и оппозиция военных любым территориальным уступкам на Курилах, сокращению численности российских войск в районе Калининграда и быстрому выводу войск из всех балтийских республик ведут к сохранению имперских анклавов на внешних оконечностях бывшей империи. (Если провести на карте линию, соединяющую все эти точки, то получится линия, которая практически соответствует внешним границам бывшего СССР).
Эти усилия получили формальное выражение в конце 1993 года, когда российское военное командование настояло на своем праве де-факто вмешиваться в бывших советских республиках, если события там могут нарушить российские интересы или угрожать региональной стабильности. В дальнейшем эти идеи нашли отражение в заявлениях российских политических руководителей. Более того, их подтвердили дела. В 1993 году поведение российских военных в отношении новых государств Содружества независимых государств становилась все более односторонним, в то время как московское правительство стало более настойчивым в использовании экономических рычагов.
Российская политика в отношении соседей по СНГ имела два главных направления: она сосредоточилась на постепенном лишении новых независимых государств экономической автономии и предотвращении создания отдельных вооруженных сил. Первое направление имело цель внушить, что экономическое восстановление возможно только посредством более тесной интеграции СНГ, в то время как второе направление было нацелено на ограничение национальных армий по существу символическими и номинальными силами, которые будут все больше интегрироваться под командованием Москвы. Пока только что Украина предприняла серьезные усилия к созданию своих военных сил.
В дополнение к этому за последние два года имели место сосредоточенные усилия Москвы восстановить некоторые институционные связи, которые прежде соединяли Советский Союз.
Много энергии было употреблено на разработку серии новых соглашений и связей, в том числе устава СНГ, договора о коллективной безопасности (который в некоторых случаях также дает России контроль над внешними границами бывшего Советского Союза), соглашения о коллективных миротворческих операциях (которое было использовано для вмешательства в Таджикистане), о новой рублевой оне (что означает предоставление Центральному банку России решающей роли в монетарных вопросах) и заключение формального экономического союза (который передает Москве право решений по ключевым экономическим вопросам).
Использование военных и экономических средств для достижения подчинения Москве наглядно проявилось в недавних испытаниях, выпавших на долю Беларуси и Грузии. В Беларуси российские экономические субсидии превратились в политическое подчинение. В Грузии военная интервенция дала Москве предлог для политического посредничества. В ходе этого посредничества Грузия убедилась,-вопреки тому, что Клинтон говорил в Москве-что Россия как арбитр не очень отличается от России как империи.
НАИБОЛЕЕ зловещим моментом, если учесть размеры и геостратегическую важность Украины, была интенсификация экономического и военного давления Москвы на Киев, которое было связано с широко распространенными в Москве настроениями, что независимость Украины-это ненормальное явление и угроза позициям России как глобальной державы. (Симптоматична склонность некоторых руководящих российских политиков открыто говорить об Украине как о «преходящем явлении» или «российской сфере влияния»). Российские военные навязали раздел Крыма и утвердили односторонний контроль над большей частью оспариваемого Черноморского флота. Положение ухудшается еще и открытыми территориальными притязаниями России на отдельные районы Украины. В то же время были использованы экономические рычаги посредством сокращений и периодического прекращения поставок необходимых энергоносителей для промышленности Украины, вероятно, в надежде дестабилизировать страну до такой степени, что значительная часть населения стала бы требовать более тесных связей с Москвой.
Для изоляции Украины в международном плане руководители российской политики также искусно использовали озабоченность администрации Клинтона ядерным статусом Украины. Играя на американских опасениях (и явном предпочтении администрации в пользу российского контроля над ядерным оружием Украины), Москва вполне преуспели в изображении новых руководителей в Киеве как угрозы международной стабильности. Неумение Украины изложить свои опасения Западу также усилило ее изоляцию, а отсюда и чувство собственной уязвимости.
К концу 1993 года, всего два года спустя после официального роспуска Советского Союза (если оставить в стороне балтийские республики) только осуждаемая со всех сторон Украина, богатый энергией Туркменистан и, вероятно, авторитарный Узбекистан могут все еще считаться поистине суверенными.
Понятие реального партнерства-если под ним понимать нечто большее, чем ритуалистический лозунг, предназначенный для успокоения раненой национальной российской гордости-требует солидарного фундамента разделяемых международных целей и интересов.
Несомненно, успокаивает и радует то обстоятельство, что руководители внешней политики России проявили истинный интерес к сотрудничеству с Америкой в области глобального миротворчества, развития и разоружения. Многие публичные заявления президента Ельцина и министра иностранных дел Андрея Козырева были конструктивными, в то время как поведение России в ООН заметно отличается от поведения Советского Союза.
Более того, российские руководители знают, что нельзя полностью восстановить ни прежнюю царскую империю (с ее открытой русификацией), ни Советский Союз (с его принудительным тоталитаризмом), ни прежнее господство над Центральной Европой (с ее открытым политическим и идеологическим подчинением). Такие диковинные цели могут вынашивать только экстремистские элементы-или радикальные шовинисты, или прежние коммунисты,-хотя, надо признать, влияние тех и других растет. Однако на некоторое время у господствующей политической элиты есть, по-видимому, несколько более ограниченный выбор целей. Острие преобладающей политики, по-видимому, направлено не на создание прежнего централизованного союза, а на достижение конфедеративной договоренности, по которой Москва будет господствовать над группой государств-сателлитов (очень похожей на прежний советский блок), но на этот раз в пределах бывшего Советского Союза. Российские политики в открытую говорят о превращении России в центр новой конфедерации, рамках которой нерусские бывшие советские государства, формально сохраняя, видимость суверинитета, будут постепенно все сильнее ограничиваться экономическими, политическими и военными связями.
Украина, когда ее сведут к положению, например, бывшего советского сателлита Болгарии, больше не будет представлять проблемы. Поскольку Беларусь практически уже находится в подчинении, возвращение Украины вновь обьединило бы под эгидой Кремля славянский компонент бывшего Советского Союза.
Российские руководители, по-видимому, надеются, что они смогут применить ту же самую формулу для неславянских наций Кавказа и Средней Азии. Их экономическая зависимость от какой-то формы интеграции с Россией, а также большое число русских колонистов в некоторых из них делают эти государства уязвимыми для экономического и политического давления со стороны России. Это вызвало широко распространенный страх и значительное недовольство у новых элит. Во время поездки автора этой статьи в Среднюю Азиюи Грузию в конце 1993 года все высокопоставленные политические руководители осуждали в сильных выражениях использование Москвой русских поселенцев для оправдания притязаний на право вмешательства. Откровенный президент Казахстана Нурсултан Назарбаев зашел так далеко, что публично заявил-в выражениях, почти явно рассчитанных на то, что бы рассердить россиян, что «любой разговор о защите русских в Казахстане, напоминает времена Гитлера, который тоже начал с защиты судетских немцев».
НЫНЕШНИЕ цели российской политики, если и не откровенно имперские, то по крайней мере протоимперские. Эта политика, может быть, еще не прямо нацелена на реставрацию империи, но она мало ограничивает сильный имперский импульс, который по-прежнему мотивирует большие сектора государственной бюрократии, особенно военной, а также публику. Консенсус, который лежит в основе этой политики и о котором все чаще говорят в открытую, кажется, состоит в том, что экономическая и военная интеграция когда-то советских государств под политическим руководством Москвы ускорила бы возрождение России как могущественного наднационального государства и глобальной державы. Как заявил министр иностранных дел Козырев, «жизнь все поставит на свои места».
Преобладающее российское мышление относительно Центральной Европы вытекает из этого противоимперского подхода. Центральной Европе нельзя разрешить стать ограниченной частью интегрирующейся Европы и особенно Евроатлантического союза. Этот район недвусмысленно обозначен как область особых российских интересов и влияния, включая-согласно новой военной доктрине-право возражать против «распространения военных блоков или союзов» (то есть НАТО) на этот регион.
Российские представители, как военные, так и гражданские, не стесняются употреблять более сильные выражения для разьяснения своих возражений против любого расширения НАТО. Министр иностранных дел России зашел настолько далеко, что заявил в выражениях, неприятно напоминающих прежний советский стиль, что любая тенденция в этом направлении создаст «буферную зону, которая может быть раздавлена в любой ситуации», в то время как маршал (так в тексте.-Прим. Ред.) Павел Грачев высокомерно провозгласил: «Россия не может позволить, чтобы Польша была принята в НАТО».
Вместо этого российские руководители намекают, что они были бы за совместную гарантию безопасности этого региона со стороны России и НАТО. Это предложение, которое содержалось в письме президента Ельцина руководителям Соединенных Штатов, Великобритании, Франции и Германии от 15 декабря 1993 года, было истолковано центральными европейцами как зловещее предложение о региональном кондоминимуме. Они подозревают, что это был бы только символический кондоминимум-в обстановке, когда военная близость России и политическое безразличие запада по существу узаконили бы российскую сферу влияния, и это подозрение было усилено непонятным заявлением Ельцина по этому самому предложению: «Мы считаем, что отношения между нашей страной и НАТО должны быть на несколько градусов теплее, чем отношения между этим союзом и Восточной Европой».
Более широкий замысел, который проявляется в этих утверждениях, имеет целью ограничить политическую интеграцию Европы главным образом западной перефирией континента. Более широкая система безопасности охватывала бы всю территорию (как гласит лозунг) от Ванкувера до Владивостока, тем самым все больше и больше разбавляя евроатлантический союз и в то же время позволяя регионально гегемонистской России, которая в конечном счете возродится под зонтом американо-российского партнерства, снова стать самой сильной державой в Евразии. В отличие от прежнего централизованного Советского Союза и соседнего с ним блока государств-сателлитов новая структура обьединила бы Россию и ее государства-сателлиты (в границах бывшего Советского Союза) в некую форму конфедерации, находящуюся по соседству Центральную Европу Запад считал бы сферой России.
На протяжении многих лет американо-советские отношения временами приобретали черты партнерства в некоторых областях. И все-таки они не угрожали серьезно европейским союзника Америки, потому что по существу эти отношения оставались отношениями противников и поэтому интересы союзников всегда занимали высокое место в глазах США. В отличие от этого кондоминимум сотрудничества между Америкой и Россией привел бы к понижению приоритета для интересов союзников.
Если бы этот замысел стал реальностью, то евроатлантический союз неизбежно сразу стал бы жертвой европейского истолкования молчаливого согласия Америки с этим планом. Германия, несомненно, негативно отнеслась бы к такому развитию событий, в то время как Франция, вероятно, публично критиковал бы его как предательство Америкой европейских интересов. Что еще могли бы сделать эти государстваа, предсказать невозможно, но вполне можно предположить, что евроатлантическое единство оказалось бы расколотым. Германия почти наверняка поддалась бы искушению защищать свои собственные интересы, вероятно, посредством какой-нибудь сепаратной договоренности с Россией. Любой такой шаг Германии разрушил бы любые перспективы а германо-польское примирение. Это примирение, однако, является главным фактором будущей стабильности более широкой Европы, так же, как германо-французское примирение было главным фактором стабильности Западной Европы.
Конечным результатом был бы отказ от долгосрочных плодов победы Запада в «холодной войне». Вместо относительной стабильности в Евразии и нового и поистине конструктивного американо-российского партнерства, на старом континенте вновь стал бы доминировать внушающей беспокойство образец политики силы. Непрочные и непредсказуемые коалиции могли бы сменить нынешние надежды на образование более широкой и более единой Европы, тесно связанной с Америкой, причем и Европа, и Америка имели бы более глубокое сотрудничество с Россией.
Все это беспокойство сфокусировано на будущем, которое сегодня может выглядеть не только отдаленным, но и маловероятным, если учесть нынешнюю смуту в России. Но реальность зловещих тенденций, изложенных в этой статье, требует переосмысления американской стратегии в отношении России. Слишком много в этой стратегии основано на исторической амнезии, которая уже побудила, например государственного секретаря США, защищать новую русскую военную доктрину как по существу своему добропорядочную. Необходима страховка на случай возможности-можно было бы даже сказать вероятности-того, что груз истории не допустит быстрой стабилизации России как демократии и что односторонняя культивация партнерства с Россией при одновременном приближении значения других интересов просто ускорит возрождение зловеще знакомого имперского вызова безопасности Европы.
ГЛАВНОЙ целью реалистической и долгосрочной большой стратегии должна быть консолидация геополитического плюрализма в пределах бывшего Советского Союза. Эта цель более точно определяет долгосрочный американский интерес, независимо от того, станет или нет Россия в ближайшем будущем примирительной демократией. Достижение той цели является обязательной предпосылкой для возникновения в конечном счете стабильной демократической России. Только тогда, когда будет прочно создана походящая среда для России с тем, чтобы она могла определиться чисто как Россия, будет заложена основа для прочного и истинного американо-российского партнерства.
Основная предпосылка этой альтернативной стратегии состит в том, что геополитический плюрализм создаст наилучшую обстановку для появления такой России, которой независимо от того, будет она демократической или нет, будет выгодно быть хорошим соседом для государств, с которыми она может сотрудничать в общем экономическом пространстве и над которыми она не будет в состоянии делать это. Консолидация геополитического плюрализма предотвратила бы искушение вновь изобрести империю что имело бы пагубные последствия для перспектив демократии в России. Россия, если она не будет империей, имеет шанс стать нормальным государством, таким, как Франция или Британия или как раньше была постоттоманская Турция. Консолидация геополитического плюрализма в пределах бывшего Советского Союза повлекла бы ряд практических последствий для политики. Хотя эта политика означала бы продолжение стремление к углублению дружбы с Россией, она предусматривала бы более сбалансированное распределение финансовой помощи России и нерусским государствам, отказ от одностороннего повышения вопроса о ядерном оружии до статуса лакмусовой бумажки для проверки американо-украинских отношений и равное отношение к Москве и Киеву. Это также потребовало бы откровенного признания того факта, что независимое существование Украины имеет более важное значение в долгосрочном плане, чем вопрос о том, демонстрирует ли быстро Киев или нет свой постсоветский ядерный арсенал. Это также поставило бы американскую помощь России в зависимость от прекращения российских попыток превратить новые независимые государства в полностью подчиненные сателлиты, привело бы к большей готовности ставить вопросы, в том числе и в ООН, о правонарушениях Москвы в отношении ее соседей. Грузия, например, заслуживала лучшей доли в 1993 году.
В этом отношении критически важным вопросом, который вполне может драматически созреть в течение 1994 года, является будущая стабильность и независимость Украины. Вряд ли нужно подчеркнуть, что без Украины Россия перестает быть империей. Руководители американской политики должны понять тот факт, что Украина находится на грани катастрофы, ее экономика в полном развале, а Крым накануне этнического взрыва, подстрекаемого Россией. Каждый из этих кризисов может быть использован для того, чтобы добиться развала Украины или ее реинтеграции в более широкую структуру, находящуюся под господством Москвы. Срочно необходимо и очень важно, чтобы Соединенные Штаты убедили правительство Украины, обещая существенную экономическую помощь, провести давно откладываемые и крайне нужные экономические реформы. В то же время необходимо предоставить американские политические гарантии независимости и территориальной целостности Украины.

ЗА ЭТИМ должна последовать более заметная демонстрация американской заинтересованности в независимости государств Средней Азии, а также трех государств на Кавказе. Визит вице-президента Альбера Гора в конце 1993 года в Казахстан и Кыргызстан был шагом в правильном направлении, но можно было бы сделать намного больше при сравнительно недорогих затратах. Кыргызстан выполняет американские рецепты по демократии и свободному рынку и сегодня находится в худшем положении, чем некоторые из его соседей. Если учесть его небольшие размеры, то даже скромное американское участие оказало бы значительное политическое влияние. Политические отношения США с Узбекистаном и до некоторой степени с Туркменистаном, которые оба, по-видимому, полны решимости сопротивляться внешнему господству, отстают, потому что, по мнению Вашингтона, эти две в основном мусульманские страны недостаточно продвинулись в направлении демократии. Тем не менее политика в США в отношении Кувейта или Саудовской Аравии, например, видимо, не определяется такими же соображениями, как она не определялась в прошлом в отношении Тайваня или Южной Кореи по тем же самым основательным стратегическим причинам.
Страны средней Азии надо поощрять в пределах возможного, развивать региональное сотрудничество для того, чтобы укреплять стабильность. В противном случае этнические конфликты между ними, возможно, будут использованы извне так же, как это имеет место в войне между Арменией и Азербайджаном. Инициатива Казахстана и Узбекистана в начале 1994 года об образовании экономического союза определенно заслуживает международной поддержки, особенно со стороны Сединенных Штатов. Помимо этого, если учесть растущее экономическое влияние Китая в этом регионе и его естественный интерес к будущему соседних среднеазиатских государств, были бы своевременны некоторые негласные американо-китайские политические консультации в отношении этого района.
По таким же геополитическим, но также и по гуманитарным причинам Соединенные Штаты должны более позитивно реагировать на потребности в международном миротворчестве на Кавказе. Для грузино-абхазского конфликта специальный представитель ООН предложил создать международные миротворческие силы численностью в 2 тыс. человек, из которых от одной страны не должно быть более одной трети. Это позволило бы вовлечь россиян, которые, вероятно, предоставили бы одну треть, в конструктивное международное сотрудничество, и в то же время уменьшить возможность для их одностороннего вмешательства. Администрация по непонятным причина тянула с этим делом и, следовательно, подлинного миротворчества в СНГ.
Достижение геополитического плюрализма должно также повлечь за собой расширение масштабов и периметра европейской безопасности. Постепенное развитие в сторону более безопасной Европы не следует рассматривать как антироссийскую политику, поскольку включение в НАТО нескольких центральноевропейских демократий можно было бы сочетать с одновременным заключением договора о союзе и сотрудничестве между НАТО и Россией. Абсолютно невероятно, чтобы Россия могла бы ассимилироваться в НАТО как простой член без ослабления особой сплоченности этого союза, а это, конечно, не в американских интересах. Но договор между союзом и Россией (даже если Россия не оправдает надежд США в отношении ее демократической эволюции) обеспечил бы россиянам лестное признание статуса их страны как важной державы и в то же время вовлек бы Россию в более широкую структуру евразийской безопасности.
Нет причин извиняться за то, что расширение зоны безопасности демократической Европы приблизит Запад к России. Россия, которая в конечном счете будет демократической, должна желать связать с себя со стабильной и безопасной Европой. Только тогда современность и процветание станут реальностью для России. Умиротворение российских империалистов в этом вопросе-это не способ помощи российским демократам. Правильно было бы твердо настаивать на том, чтобы постепенное расширение НАТО восточном направлении-это не вопрос о «проведении новой границы», как неправильно представил его президент Клинтон в Брюсселе в январе 1994 года. Проблема тут заключается в том как избежать вакуума безопасности между Россией и НАТО, который может только служить искушением для тех в России, кто более чем готов сделать выбор в пользу империи, а не демократии.
В течение ряда лет американская политика в отношении России колебалась между принятием желаемого за действительное и холодным реализмом. Доза жесткой геополитики, смешанная с дружественными чувствами к российскому народу, но также и с сочувствием к устремлением нерусских, имеет намного больше шансов разработать достойное продолжение для более ранней и исторически успешной стратегии сдерживания. И тут ни лозунги, ни иллюзии не обеспечат надежной альтернативы. Появление истинного американо-российского партнерства требует не только двустороннего урегулирования, но и даже больше-конструктивной геополитической структуры.