*3282. Уголовный суд над сталинизмом

[Патриот Руси]

https://nampuom-pycu.livejournal.com/271281.html
Dec. 23rd, 2018 at 1:45 AM

Экспорт России в 1913 году составил 5 298 млн. рублей, импорт 4 792 млн. рублей, соответственно, оборот внешней торговли 10 090 млн. рублей. Максимальный объем экспорта довоенного СССР был достигнут в 1930 году – 3 612 млн. рублей или 68% от уровня 1913 года. На тот же год пришелся и довоенный максимум оборота внешней торговли – 7 302 млн. рублей или 72% дореволюционного. К 1940 году экспорт СССР сократился до 1 066 млн. рублей или 20% от уровня царского времени, а внешнеторговый оборот до 2 157 млн. рублей (21%).
По абсолютной величине экспорта СССР превзошел уровень 1913 года только в 1949 году и то с оговоркой, что львиная доля (75,8%) этого экспорта представляла собой не вполне добровольные закупки социалистических стран.
Экспорт Российской империи рос быстрее, чем в остальном мире. За 1900-1913 годы мировой экспорт вырос на 93%, а российский на 112%. Динамика советской внешней торговли в межвоенный период была значительно хуже среднемировых показателей. По данным ООН мировой экспорт в межвоенный период достиг максимума в 1929 году на уровне 169% от показателей 1913 года. Затем, в результате Великой депрессии, последовал глубокий спад вплоть до 1934 года (58% уровня 1913 года, в СССР в том же году 28% от 1913 года), а в последний мирный 1938 год мировой экспорт составил 69% от 1913 года (советский экспорт в 1938 году составлял 19% от уровня 1913 года).
Таким образом, в годы благоприятной международной конъюнктуры СССР не сумел даже восстановить дореволюционные объемы экспорта, хотя по объему промышленного производства показатели 1913 года были достигнуты еще в 1926 году. Последующее падение экспорта было гораздо более глубоким и продолжительным, чем в других странах. Это говорит о низкой конкурентоспособности советской экономики по сравнению с другими странами и с дореволюционной Россией.
Вопреки мифу об отсталой аграрной России почти половина ее экспорта (45% или 2 366 млн. рублей) приходилась на промышленную продукцию. Сельскохозяйственной продукции было экспортировано на 2 932 млн. рублей (55%). В 1940 году СССР экспортировал промышленной продукции на 582 млн. рублей (в 4 раза меньше, чем Российская империя), что составило 55% от общей суммы экспорта, а сельскохозяйственной продукции на 484 млн. рублей (в 6 раз меньше, чем в 1913 году) – 45%. Таким образом, после «индустриализации» структура экспорта изменилась несущественно, а его объемы сократились кратно.
Интересно посмотреть, как со временем менялась глубина переработки сырья. Так, в 1913 году Россия экспортировала 739 тонн (не тысяч, не миллионов, а просто тонн) сырой нефти и 951,8 тыс. тонн нефтепродуктов. На каждую вывезенную тонну сырой нефти приходилось 1 288 тонн нефтепродуктов. Иными словами практически вся нефть перерабатывалась внутри страны и только потом экспортировалась. В 1988 году – в год максимального уровня промышленного производства – СССР экспортировал 144,2 млн. т сырой нефти и 61,0 млн. т нефтепродуктов – всего лишь по 0,4 тонны нефтепродуктов на каждую тонну сырой нефти.
В 1913 году экспорт круглого леса составил 3,8 млн. т, а пиломатериалов 3,5 млн. т. На каждую тонну «кругляка» приходилось 0,94 т пиломатериалов. В 1988 году было экспортировано 20,5 млн. м3 круглого леса и 8,2 млн. м3 пиломатериалов. Соотношение между ними за 75 лет понизилось с 0,94 до 0,4. Доля круглого леса в экспорте продукции лесопромышленного комплекса в 1913 году составляла 11,2%, а в 1989 году уже 29,5% (за этот пример благодарю nilsky_nikolay). И т.д., и т.п.
Одной из крупнейших статей импорта нашей страны, как до, так и после революции, были машины и оборудование. В 1913 году Российская империя ввезла их на сумму 797 млн. рублей. Несмотря на объявленную индустриализацию, в довоенном СССР было всего 4 года, когда техники закупалось больше, чем в Российской империи – с 1929 по 1932 год включительно. После этого импорт оборудования резко сократился вместе со всей внешней торговлей и в 1940 году составил только 354 млн. рублей. В среднем за 12 лет, с 1929 по 1940 год, ежегодный импорт машин и оборудования составил 728 млн. рублей, то есть 91% от уровня 1913 года.
Даже в период форсированной индустриализации нехватка валютных ресурсов не позволяла Советскому Союзу закупать необходимое оборудование в таких масштабах, в каких это делала Российская империя, причем ей, в отличие от СССР, не приходилось ради этого урезать остальной импорт, в том числе потребительский.
Значительную часть импорта Российской империи составляли сырье и полуфабрикаты, предназначенные для переработки в России. В 1913 году их было ввезено на сумму 3 020 млн. рублей или 63% от общей суммы российского импорта. Максимальный объем сырьевого импорта после революции был достигнут в 1929 году – 1 932 млн. рублей (64% дореволюционного уровня), а к 1940 году он сократился до 644 млн. рублей, то есть в 4,7 раза по сравнению с 1913 годом.
Импорт потребительских товаров в 1913 году составил 965 млн. рублей, в том числе продовольственных товаров было закуплено на 469 млн. рублей, промышленных потребительских товаров на 496 млн. рублей. В годы советской власти потребительский импорт сократился особенно сильно. Максимальный его объем в 1930 году составил 270 млн. рублей, а к 1940 году импорт потребительских товаров сократился до 92 млн. рублей ‒ более чем в 10 раз по сравнению с дореволюционным. При этом на импорт продовольственных товаров приходилось 77 млн. рублей, а на промышленные потребительские товары всего лишь 15 млн. рублей – в 33 раза меньше, чем до революции. Это, безусловно, внесло немалый вклад в обнищание советского народа по сравнению с царским временем.
Таким образом, в области внешней торговли, как и в других сферах жизни, сталинский СССР демонстрировал значительное количественное и качественное ухудшение по сравнению с Российской империей. Установление советской власти отбросило нашу страну более чем на 30 лет назад.

Примечание: Детализированная информация о внешней торговле России в 1913 году была опубликована в справочнике «Внешняя торговля СССР за 1918-1940 гг.» (М., 1960). Все стоимостные показатели в этом справочнике приведены по курсу рубля 1950 года (точнее, по его официальному золотому содержанию). Для справки: этот курс составлял 4 рубля за 1 доллар США, то есть 140 рублей за 1 тройскую унцию золота или 3,485 рубля за 1 царский золотой рубль.

© polit_ec

[Владимир ВОРОНОВ]

https://antisovetsky.livejournal.com/87100.html
2018-01-12 10:38:00 1118

В 1950 году в расстрельных подвалах Москвы вовсю гремели выстрелы. Хотя смертную казнь в СССР отменили в мае 1947 года, но 12 января 1950 года, «идя навстречу», как водится, «многочисленным просьбам трудящихся», Президиум Верховного Совета СССР решил допустить применение смертной казни «к изменникам родины, шпионам, подрывникам-диверсантам».



24 августа 1950 года были расстреляны Герой Советского Союза маршал Советского Союза Григорий Кулик (формально этих званий Кулик был лишен еще в 1942 году, но в 1957-м он посмертно восстановлен в маршальском и геройском званиях) и Герой Советского Союза генерал-полковник Василий Гордов. На следующий день, 25 августа, расстреляны генерал-майоры Филипп Рыбальченко, Николай Кириллов и Павел Понеделин. 26 августа 1950 года чекистские пули приняла очередная генеральская тройка – генерал-майор авиации Михаил Белешев, генерал-майор Михаил Белянчик и комбриг Николай Лазутин. 28 августа в подвал повели генерал-майоров Ивана Крупенникова, Максима Сиваева и Владимира Кирпичникова. Еще один высокопоставленный военный, бригврач (соответствовало званию «комбриг») Иван Наумов, чуть-чуть не дотянул до «положенной» ему чекистской пули – умер 23 августа 1950 года от пыток в Бутырке. Всего же, по данным Вячеслава Звягинцева, работавшего с материалами Военной коллегии Верховного суда СССР, только с 18 по 30 августа 1950 года к расстрелу было приговорено 20 генералов и маршал.

Впрочем, генеральское истребление не в августе началось, не августом (и даже не 1950 годом) и ограничилось. Скажем, 10 июня 1950 года был расстрелян генерал-майор Павел Артеменко, а 28 октября 1950 года в Сухановской тюрьме МГБ пулю в затылок получил замкомандующего Черноморским флотом по политчасти контр-адмирал Петр Бондаренко. В тот же день и в той же Сухановке умер забитый чекистами генерал-лейтенант танковых войск Владимир Тамручи, находившийся в заключении с 1943 года. «Первопроходцем» же применения указа от 12 января 1950 года стал маршал авиации Сергей Худяков, арестованный еще в декабре 1945 года: его расстреляли 18 апреля 1950 года, обвинив, как водится, в «измене родине».

Казнь в рассрочку

По тому же указу тогда под расстрел пошли еще не менее шести военачальников: комбриги Иван Бессонов и Михаил Богданов и четыре генерал-майора – Александр Будыхо, Андрей Наумов, Павел Богданов и Евгений Егоров.

Но здесь история особая: эти шестеро, если верить документам, поплатились за свое сотрудничество с немцами в плену.

Скажем, комбриг Бессонов – кадровый чекист, накануне войны по дискредитирующим обстоятельствам и с понижением в должности переведен в РККА – был начальником отдела боевой подготовки Главного управления погранвойск НКВД СССР и затем командующим Забайкальским пограничным округом, а стал – начштаба 102-й стрелковой дивизии. В конце августа 1941 года комбриг Бессонов попал в плен. Почти сразу же стал сотрудничать с немцами, а там и вовсе предложил им свои услуги в создании карательных формирований и лжепартизанских отрядов – для дискредитации настоящих партизан в глазах населения. Тут, несомненно, сказались чекистская школа и богатая практика самого Бессонова: он участвовал в спецоперации ОГПУ 1933–1934 годов в провинции Синьцзян (ныне Уйгурский автономный район. – Ред.) – когда несколько бригад и полков ОГПУ, переодетых в белогвардейскую и китайскую форму, вели боевые действия против «китайских мусульман» и войск Чан Кайши. Но самое интересное: Бессонов предложил немцам выбросить в районах лагерей НКВД десант из бывших военнопленных – до 50 тысяч парашютистов, которые должны были уничтожить лагерную охрану и поднять узников ГУЛАГа на восстание в советском тылу. Успел энергичный чекист поработать и по специальности – в качестве «наседки» в камере Якова Джугашвили…

Генерал-майор Павел Богданов, командир 48-й стрелковой дивизии, сдался действительно добровольно и, если верить документам, выдал немцам своих политработников, попутно предложив свои услуги в борьбе против Красной Армии. В 1942 году вступил в «русскую дружину СС», принимал участие в карательных операциях, в 1943-м возглавил контрразведку «1-й русской национальной бригады СС» Гиля-Родионова, но… был выдан партизанам.

Генерал-майор Александр Будыхо, бывший командир 171-й стрелковой дивизии, попал в плен осенью 1941 года, сотрудничал с немцами – вступил в РОА (Русская освободительная армия. – Ред.), формировал «восточные батальоны». Командир 13-й стрелковой дивизии генерал-майор Андрей Наумов угодил в плен тоже осенью 1941 года. Согласился работать на немцев, вербовал военнопленных в «восточные батальоны» и, как задокументировано, написал донос на пленных генералов, ведших антинемецкую агитацию, – Тхора и Шепетова… Их немцы и расстреляли по тому доносу.

Командир 4-го корпуса 3-й армии Западного фронта генерал-майор Евгений Егоров в плену с конца июня 1941 года: документы МГБ утверждали, что он вел среди военнопленных «профашистскую агитацию». Проверить сложно, однако он не был посмертно реабилитирован. Комбриг Михаил Богданов попал в плен в августе 1941 года, будучи начальником артиллерии 8-го стрелкового корпуса 26-й армии Юго-Западного фронта. Работал в организации Тодта, вступил в РОА, дослужившись там до начальника артиллерии.

Казалось бы, конкретно с этими военачальниками все ясно: предали – отвечайте. Но ведь и загадок полно. Например, что мешало осудить их много раньше, почему их столь долго держали «в загашнике», чтобы вынуть оттуда именно в 1950-м?

«Он слишком много знал…»

А вот генералы Артеменко, Кириллов, Понеделин, Белешев, Крупенников, Сиваев, Кирпичников и комбриг Лазутин в эту компанию уже никак не вписываются. Хотя и были в плену, но с противником не сотрудничали. Впрочем, генерал-майор авиации Михаил Белешев для Сталина был виноват, видимо, одним уже тем, что был командующим ВВС 2-й ударной армии – той самой, которой командовал Власов. Хотя данных о его сотрудничестве с немцами нет. Генерал-майор Павел Артеменко, замкомандующего 37-й армией по тылу, попал в плен в «киевском котле». Когда его освободили американцы, генерал буквально умирал от дистрофии. Чекистскую спецпроверку он прошел успешно: уже в 1945 году Артеменко был восстановлен в кадрах Вооруженных Сил СССР в звании генерал-майора. Более того, вдобавок к уже имевшемуся у него с 1938 года ордену Красного Знамени в 1946 году генерала Артеменко наградили еще двумя орденами: Красного Знамени – за 20 лет безупречной выслуги и Ленина – за 25 лет выслуги. Уж если бы у чекистов была бы хоть тень сомнения относительно безупречности поведения Артеменко в плену, о таком награждении и речи быть не могло! Впрочем, быть может, именно речи его и подвели – например, рассуждения о причинах поражения в 1941-м…

Начальник артиллерии 61-го стрелкового корпуса 13-й армии Западного фронта комбриг Николай Лазутин попал в плен в июле 1941 года. Будь на комбрига реальный компромат, его в 1956 году не реабилитировали бы. Начальник военных сообщений 24-й армии Резервного фронта генерал-майор Максим Сиваев попал в плен после окружения армии в октябре 1941 года под Вязьмой. Чекисты инкриминировали ему измену родине в форме добровольной сдачи в плен и выдачи немцам тайны военных перевозок, вот только ни единого факта, доказывающего это, так и не обнаружилось, что засвидетельствовала и посмертная реабилитация генерала в 1957 году. Генерал-майор Иван Крупенников, начальник штаба 3-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, попал в плен в финале Сталинградской битвы, в декабре 1942 года: немецкие части, прорывавшиеся из окружения на Среднем Дону, захватили штаб 3-й гвардейской армии. Вот только с немцами плененный генерал не сотрудничал. Равно как не сотрудничал с пленившими его финнами и генерал-майор Владимир Кирпичников, командир 43-й стрелковой дивизии. Боевой командир, получивший орден Красной Звезды за Испанию и орден Красного Знамени за финскую войну, «прокололся» только в одном: когда его допрашивали финны, он слишком хорошо отозвался о финской армии. Как потом писал Абакумов в записке Сталину, «клеветал на советскую власть, Красную Армию, ее высшее командование и восхвалял действия финских войск». С таким «диагнозом» выжить было нереально.

А с генералами Понеделиным, бывшим командующим сгинувшей под Уманью 12-й армией Южного фронта, и Кирилловым, командиром 13-го стрелкового корпуса той же армии, еще сложнее – зуб на них имел лично товарищ Сталин. Еще 16 августа 1941 года за его подписью вышел печально знаменитый приказ № 270 Ставки Верховного Главнокомандования, гласивший: генералы Понеделин и Кириллов – предатели, изменники и дезертиры, добровольно сдавшиеся в плен и нарушившие присягу. По версии Сталина (если не весь приказ, то его основную часть писал или диктовал он сам), Понеделин якобы «имел полную возможность пробиться к своим, как это сделало подавляющее большинство частей его армии. Но Понеделин не проявил необходимой настойчивости и воли к победе, поддался панике, струсил и сдался в плен врагу, дезертировал к врагу, совершив таким образом преступление перед Родиной как нарушитель военной присяги». Тут вождь откровенно и нагло лжет: «подавляющее большинство» сгинуло в «уманском котле», попав в плен, так что в данном случае командарм, разделявший участь солдат своей армии, был взят в плен при попытке прорыва из окружения. Равно как и генерал-майор Кириллов. Про которого в сталинском приказе утверждалось, что он, «вместо того чтобы выполнить свой долг перед Родиной, организовать вверенные ему части для стойкого отпора противнику и выхода из окружения, дезертировал с поля боя и сдался в плен врагу. В результате этого части 13-го стрелкового корпуса были разбиты, а некоторые из них без серьезного сопротивления сдались в плен». Еще в приказе упоминался командующий 28-й армией генерал-лейтенант Владимир Качалов, штаб которого «из окружения вышел», но сам он якобы «проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам …предпочел сдаться в плен, предпочел дезертировать к врагу». В действительности генерал-лейтенант Качалов погиб почти за две недели до выхода этого приказа – под Рославлем, от прямого попадания снаряда в танк, в котором командующий во главе остатков своей армии шел на прорыв. Но действительность, как известно, вождя интересовала лишь тогда, когда она устраивала его. Потому героически погибший генерал мало того что был оклеветан лично Верховным главнокомандующим, так еще 26 сентября 1941 года заочно (и посмертно!) приговорен к смертной казни, а его семья была репрессирована. 13 октября 1941 года к смертной казни заочно были приговорены и Понеделин с Качаловым, их семьи также подверглись репрессиям. В полном соответствии с тем самым сталинским приказом № 270, гласившим, что семьи этих генералов «подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров». Приказ фактически гласил: все, кто попал в плен, предатели. И потому каждый обязан «уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи». И хотя этот людоедский документ не был тогда опубликован, в нем были такие слова: «Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах». И с 1941 года вся действующая (и недействующая) армия знала: Понеделин и Кириллов – предатели и изменники, заочно приговоренные к смерти. Масла в огонь подлило то, что немцы постарались вовсю использовать факт пленения генералов, фотографируя Понеделина и Кириллова вместе с немецкими офицерами и разбрасывая затем листовки с этими фотографиями в расположение советских войск. А после Победы вдруг выяснилось, что все не так и генералы вели себя в плену мужественно, отказавшись от любого сотрудничества с немцами и Власовым, хотя прекрасно знали, что объявлены трусами, предателями, изменниками и заочно уже приговорены к смерти. Но мог ли непогрешимый товарищ Сталин признать, что он так жестоко ошибся, назвав их предателями? Мог ли он их «простить», признав тем самым, что именно на нем лежит львиная доля вины за страшную трагедию 1941 года?

Зачистка перед боем

Но казалось бы, при чем здесь расстрелянный в 1950-м Худяков, Кулик, Гордов, Рыбальченко, Белянчик, Бондаренко или, например, Тамручи? Никто из них в плену не был, но всех их уничтожили по обвинению в мифических «измене родине», антисоветской клевете, террористическом умысле против советского руководства – и т.д. и т.п.

Формальную логику искать здесь бессмысленно: Сталин и после войны продолжал уничтожать своих военачальников по тем же мотивам, по каким уничтожал их и до войны, и в разгар ее. Расстрелы 1950 года стали естественным развитием начатого Сталиным сразу же после Победы погрома маршальско-генеральской группировки – в рамках целой серии развернутых тогда дел. Сталину необходимо было осадить военачальников, мало того что возомнивших себя победителями (а таковым мог быть, разумеется, только тов. Сталин!), так еще и осмеливавшихся в своем кругу болтать почем зря и о чем ни попадя. Первый урок строптивым дали, арестовав в декабре 1945-го маршала авиации Худякова, а в 1946 году развернулось уже полноценное «авиационное дело», стоившее постов (и свободы) куче авиационных маршалов и генералов. Летом 1946 года инициировано «трофейное дело», направленное против маршала Жукова, помимо этого маршала обвинили в «бонапартизме» и раздувании заслуг в разгроме Германии, сняли с поста главкома Сухопутных войск, отправив в малопочетную ссылку – в Одесский военный округ. Потом было «дело адмиралов» – и в опалу попал уже легендарный главком ВМФ Кузнецов… Правда, расстреливать того же маршала Жукова товарищ Сталин счел пока преждевременным: тот (как и ряд других военачальников) еще был нужен вождю – ввиду планируемой им войны против США.

В 1950 году подготовка к этой войне была в самом разгаре, и, как можно предположить, тов. Сталину необходимо было снова показать слегка «разнежившейся» военной верхушке, что рука его тверда, как и в незабываемом 1937-м. Потому он и стал нещадно расстреливать подвернувшихся под эту руку «болтунов» – типа Кулика и Гордова, запись разговоров которых показала, как они матерят тов. Сталина! Расстрелами того августа, да и вообще всего 1950 года, Сталин как бы дал понять военным, что это – традиционная зачистка в преддверии очередной большой войны. И во время этой войны поблажки не будет никому – ни болтунам, усомнившимся в мудрости вождя, ни тем, кто думает «отсидеться в плену» или, подобно Власову, надеется при случае замахнуться на святое – советскую власть (читай, личную диктатуру Сталина), перейдя на сторону «демократий». Не случайно в смертном приговоре генерал-майору Филиппу Рыбальченко, проходившему в одной связке с Куликом и Гордовым, говорилось, что он был «сторонником реставрации капитализма в СССР, заявлял о необходимости свержения советской власти», да еще «во вражеских целях стремился упразднить политический аппарат в Советской Армии». И в определенной логике товарищу Сталину отказать нельзя: он прекрасно понимал, что его власти реально могут угрожать лишь военные. Потому перманентно бил по их корпоративной сплоченности. В 1950-м он полагал, что в войне с США второго издания Власова и власовщины ему не осилить. В том, что новые пленные новой войны (а войн без них не бывает) уже наверняка станут тем костяком антисталинской армии, которую поддержат и измученное население страны, и… немалая часть армейской верхушки, Хозяин не сомневался. Потому и предохранялся, как мог и умел, дробя чекистскими пулями генеральские затылки в августе 1950-го.

Владимир Воронов sovsekretno.ru/articles/id/3743/

[Новомосковск]

http://www.nmosktoday.ru/u_images/KM...4402_d0ba3.jpg
24 ноября 1937 года русский писатель Николай Олейников расстрелян как шпион и враг народа. В сущности, за три невинных стихотворения Николая Олейникова 3 июня 1937 года арестовали. В том же месяце НКВД разгромило всю редакцию детской литературы. Уцелевшие сослуживцы поспешили отмежеваться от «врага народа» Олейникова и его приспешников, «контрреволюционной вредительской шайки, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». Те, с кем он еще недавно сидел за одним столом, выпустили стенгазету с призывом: «Добить врага!».

Власти словно бы прислушались к литераторам. Олейников расстреляли как «врага народа» в Ленинграде.

[Ксения Смолякова]

https://www.sibreal.org/a/29647670.html
25 января 2019

Семья Анны Кравченко, она – крайняя справа

В течение нескольких месяцев педагог по вокалу из Санкт-Петербурга Ольга Альшанская переносила в Инстаграм страницы дневника и старинные фото своей бабушки. Анна Григорьевна Кравченко (Мичкова) жила в Бийском районе Алтайского края, застала коллективизацию, пережила раскулачивание, ссылку отца, войну и написала воспоминания, когда ей было 83 года.

– Бабушка часто рассказывала нам истории из своей жизни, и как-то моя мама попросила ее записать все это. Так и появился этот дневник, – говорит Ольга. – Еще при жизни бабушка дала разрешение на публикацию. Сначала я думала о дневнике-книге, однако сейчас молодежь в основном сидит в социальных сетях и книгу вряд ли кто-то прочитает. Возникла идея публиковать записи в интернете. Когда я опубликовала в Инстаграме одну страницу, друзья сказали, что текст очень интересный, они с удовольствием бы почитали что-то еще.

Каждый день я работала над новым постом. Страничка в Сети стала не только отражением событий истории из частной жизни, но и поводом поговорить со своими родными, вспомнить, как жилось в каждой из наших семьей. С одной стороны, я хотела просто поделиться воспоминаниями бабушки, с другой – ведь эти свидетельства могут дополнить и восстановить многие картины важных исторических событий, происходящих в стране.

За короткий период дневник собрал более тысячи читателей, которым, как оказалось, тоже есть что вспомнить.

Анне Кравченко 38 лет
Анне Кравченко 38 лет
​Выдержки из дневника:

"Село мое родное! В 25 километрах от Бийска вдоль правого берега реки Бия цепочкой растянулось село Стан-Бехтемир. Выйдешь во двор и видишь на другом берегу реки села Ключи, Усятское и часть Угренево.

Помню, как женщины-активистки ходили по дворам, вели агитацию за колхоз, чтобы легче жилось крестьянину. Одаривали платками с орнаментом красной шестиконечной звезды
​В 1730 году крестьяне – переселенцы Иван Шарабарин, Аника Мальцев и другие по разрешению воеводской канцелярии поставили первые срубы изб. Постепенно число дворов все увеличивалось, и к 1744 году здесь насчитывалось 15 крестьянских хозяйств.

В том же году было построено укрепление под названием Бийский форпост. Основные служивые казаки были расселены в селе укрепленного пункта вместе с крестьянами. Отставные казаки и стали называть деревню Бехтемирской станицей <...>

Бехтемир – слово тюркское. В переводе на русский язык оно обозначает "начальник железа" и состоит из двух тюркских слов "бех" – начальник, предводитель, "темир" – железо. В 1756 году Алтай добровольно вошел в Россию, а в 1756 году царским указом разрешалось крестьянам других губерний переселяться на Алтай. И потянулись люди сюда из центральных губерний. В 1875 году деревня уже насчитывала 50 дворов <...>.К началу 20 столетия Стан - Бехтемир – уже большое село.

<...> Чуть помню, как мы приехали в поле, там стояла небольшая землянка, где могли укрыться от дождя и большой жары. Нарезали подсолнуха короб и поехали домой. Вдоль дороги стояла пшеница золотая, это было до коллективизации. У нас был свой участок земли. Но тридцатые годы перевернули все единоличное хозяйство. Помню, как женщины-активистки ходили по дворам, вели агитацию за колхоз, чтобы легче жилось крестьянину. Одаривали платками с орнаментом красной шестиконечной звезды.

<...>Были трудные годы и после гражданской войны, одевались в холщевину, денег-то сильно не было...

<...>Летом много было детям работы. Собирались всей гурьбой, мочили холсты в мойках и носили на луг, расстилали на траву, как только полотно было сухое, опять бежим мочить; чтобы полотно было белое, его отбеливали - и так целый день <...>

<...>Помню, как я делала племянникам лыжи. Была кадушка деревянная, рассыпалась. Мама не успела ее отдать бондарю во время зимы, так я ее стащила с вышки и наделала лыжи, досточки такие гладкие. Была шлея с лошади, я ее порезала и сделала к лыжам крепления. Из трехгранного полена делала коньки. Обрежу конусом часть полена, гвоздевым напариком просверлю дырки, вдерну веревочки и коньки готовы - катайтесь на здоровье!"

– Ольга, как семья вашей бабушки оказалась на Алтае?

Он не захотел войти в колхоз, семью раскулачили, конфисковали все до мелочей. Прадеда и его младших сыновей сослали на Север без права переписки на 10 лет
– Семьи моих предков переехали на Алтай в начале XX века. Жена прадедушки Григория в дороге умерла от голода, и у него осталось три сына и дочь. А у прабабушки Марии Даниловны в Первую мировую погиб муж, осталось три дочери. Они позднее сошлись в одну семью, родилось еще двое детей – моя бабушка и ее младший брат.

Прадед был в селе кузнецом, так работал, что его семью называли "мякшами". Это люди, которые едят белый хлеб. "Чернышами" назвали тех, кто ел то, то придется. В детстве, вспоминала бабушка, она могла позволить себе даже чулки, отец делал для нее из железа санки, коньки и др.

А когда началась коллективизация и он не захотел войти в колхоз, семью раскулачили, конфисковали все до мелочей. Прадеда и его младших сыновей сослали на Север без права переписки на 10 лет. Отец моей бабушки умер в ссылке, прабабушка снова осталась одна с детьми.

Анна Кравченко (крайняя справа) с семьей
Анна Кравченко (крайняя справа) с семьей
Прабабушка всегда много и тяжко работала и до последнего не вступала в колхоз, потому что хотела иметь свое хозяйство. Однако ей пришлось это сделать. И в колхозе семью притесняли, называли кулацким отродьем.

Бабушка писала в дневнике, что над ней в школе смеялись из-за нелепого тулупа с чужого плеча и отцовских сапог. Но она не описала там еще один момент, я помню это из её рассказа. Ее родители были набожными и надели на нее крестик. В школе ее вывели к доске, отчитали, а дети толпились вокруг и кричали: "Божий дух, изыди". Она прибежала домой, выбросила крестик и долго рыдала.

Выдержки из дневника:

"Помню отца. Помню, как у нас была кузница, как он приходил на обед. Я поливала на улице ему руки, а они были такие огрубевшие и так шуршат... Мы собирали шлак от угля, собирали всякие фигурки, играли...

Когда отца сослали, этот парень маме помогал, считал себя виноватым
К нам тогда ходил один паренек - Андрей-сирота, и попросился, чтобы мой отец научил его кузнечному делу, стал жить он у нас, считали, что не объест. А в 1929 году стали ссылать тех, кто держал батраков и отца сослали вместе со своими ребятами. Одному было 18 лет, другому - 16. Когда отца сослали, этот парень маме помогал, считал себя виноватым <...>"

– В этих записях много драматичных эпизодов: арест и гибель отца, голод, тяжелая работа на лесоповале, лишения военного и послевоенного времени…Что вы чувствовали, когда читали этот дневник своей бабушки?

– Сама я перечитывала дневник много раз. Читала его своему сыну. Это очень тяжело эмоционально. Мне каждый пост доставался со слезами. Мне так хотелось ей сказать: "Бедная ты моя, бедная". Но при жизни, бабушка никогда ни на что не жаловалась. Я помню ее всегда спокойной и рассудительной. Она разговаривала с детьми, как со взрослыми, не отмахивалась от их вопросов, а когда случались какие-то неприятности говорила: "Значит, так оно и должно быть. Все переживем". В ее манере поведения всегда был некий аристократизм. Несмотря на сложную, небогатую жизнь, она всегда старалась достойно выглядеть, до глубокой старости оставалась женственной.

Выдержки из дневника:

<...> В 1941 году я кончила 7 классов, и хотела идти учиться в 8-й класс в соседнее село, надо было свидетельство о рождении, у меня его не было. Пошли мы с подругой в район, чтобы получить свидетельство, подходим к селу, видим с горы, как люди бегут к военкомату со слезами на глазах. Спрашиваем: что случилось? Говорят: война! война! Мы побежали обратно домой. Шли мы 12 километров, уставшие и опечаленные <...> Подходим к полеводческой бригаде - нет ни одного человека. Идем к другой - никого нет. Пошли дальше, там тоже никого. Все побежали в село.

Проводы на фронт были почти каждый день. Провожали на гору. А потом долго-долго смотрели им вслед, пока не скроются. Шло время, ждали весточку от солдат... И вскоре стали приходить плохие вести в семьи - похоронки. Первые похоронки оплакивали, наверное, всем селом, но постепенно боль утихала той утраты. Шли дни, месяцы, годы. Многих так и не дождались в родной дом, в семью. Сколько осталось бездомных, сирот! А у нас было тяжелое без отца детство. Война нас быстро сделала намного взрослее, как бы это должно быть. <...>

– Когда был написан этот дневник?

– Она писала этот дневник всю зиму 2006 года, за два года до смерти, ей было тогда 83 года. Удивительно, насколько крепка была её память, она чётко помнила множество стихов, даты, цифры, имена и фамилии, последовательность событий. А еще мне она оставила 800 частушек. В юности я пела в народном хоре и попросила бабушку вспомнить какую-нибудь частушку. Оказалось, у нее их огромный запас. Много из них они с подружкой сами сочиняли, пели о том, что видели, чем жили. Поражает то, что она не описывает пережитое как трагедию. Это была молодость, а значит – счастье.


​Выдержки из дневника:

" <...>Бывало, затопишь печку, начистишь картошку, режешь кругляшками, печку облепишь. Верхние на печке перевернешь, а сбоку так прильнет, что приходилось отскабливать. Вот вам и гигиена, и не помню, чтобы болели, кроме зубов. Придешь домой, за ночь прогреешься на горячей печке и наутро как новая копейка. И опять утром идешь, куда надумаешь. Вдоль горы был длинный пологий извоз, по которому возили дрова с острова и сено. Мы с мамой собирали сено на кустах, которое оставалось при перевозке. С большим трудом поднимались по этому извозу, но делать надо было. Какие были развлечения? Иногда в село приезжал киномеханик, показывал кино, билет стоил 5 копеек. Сколько слез прольешь, чтобы дали деньги. Если нет, все равно идешь так к клубу, он был близко. Лезешь по стенке к окну, чтобы увидеть какой-то момент. Мальчики отдавали шапки, крутят одну часть и смотрят до конца фильм. Бывало, весь сеанс толчемся на веранде без света, толкаемся, греемся. Кино кончается, идем домой с теми, кто смотрел <...>"

– Вы сами в детстве много времени проводили с бабушкой?

– Бабушка часто приезжала к нам в Барнаул осенью и жила всю зиму. Она во многом занималась моим образованием и воспитанием. Когда я подросла, то каждое лето ездила к ней в Шебалино. Я помню ее рассказы о том, на чем они катались с горки, какие носили вещи, в чем выдавали девушку замуж. Помню, как сама она пряла и вязала, но о самых трудных годах я узнала из дневника.

Выдержки из дневника:

Утром опять идешь в столовую рассольник хлебать без хлеба. Не верите, что во рту от рассольника все облезало...
​<...> Если откажешься от лесозаготовок, поедешь в Рубцовск на военный завод. Было такое у нас с моей подругой, та отказалась от завода – два года тюрьмы. Вот и подумай, как поступить – это был приказ. Отправляли женщин, которые могут оставить свое хозяйство под присмотром, и меня, молодую девчонку, вместе с ними. Много собрали молодежи со всей округи. Разместили в бараке, где было много двухъярусных нар, печка стояла почти посредине барака. Вокруг печки квадратом были сделаны полки для сушки валенок <...> Пилы были – стахановки, почти 2 метра с разными зубьями. Вечером сдаем мастеру на заточку, утром берем. Смазывали в лесу керосином, чтобы пила свободнее шла. Когда были бураны сильные или ветры, не пилили, а стаскивали на кольях в кучи <...>

В селе был шпальный завод, и в 6 часов утра звал на работу. Встаем, идем в столовую, в которой варили рассольник почти без картошки, где плавали ломтики огурца и семена, как семенник бывает осенью. Через край почти выпьешь и пошел в лес. Вечером заходим в ларек, хлеб получаем столько, как два бруска хозяйственного мыла. Пока идешь до квартиры, всухомятку его весь съешь. Утром опять идешь в столовую рассольник хлебать без хлеба. Не верите, что во рту от рассольника все облезало...

При сборе вещей на фронт сказала: "Война только началась, а вы уже по миру пошли!" Её выдали. Судили, дали 10 лет лишения свободы
​<...>Работали без выходных, старались все больше сделать, нормы тоже большие были: сосна и лиственница 8 кубометров, березник – не помню сколько. Надо собрать сучки, сжечь, чтобы не наделать пожара. И так всеми зимними днями в лесу по пояс мокрый от снега. Обед привозила пожилая женщина во фляге, опять же суп, иногда даже с грибами. В выходные дни привозила винегрет ложки по две даже, бывали пирожки. Участок был далеко от села, бывало и так, что повариха нас не найдет, в лесу дорог много, возят лес тракторами, так ждем вечера. Пилили сосну и лиственницу. Подойдешь к ней, а она – матушка в два обхвата. Лес сортировали. Пилили который с пометкой, из которой брали серу. Подойдешь, откопаешь лопатой вокруг метра полтора и больше. Смотришь, на какой стороне больше веток, делаешь подруб, если ошибешься, лесина повернется на пне и может ударить. Спилишь и легко вздохнешь - прошло удачно...

<...> Во время войны все помогали фронту теплой одеждой, рукавицы, носки, полотенце. Отдавали последнее. Я знаю женщину, которая жила в соседнем селе. При сборе вещей на фронт сказала: "Война только началась, а вы уже по миру пошли!". Её выдали. Судили, дали 10 лет лишения свободы.

Вот так было при нашем родном Сталине, дисциплина
​<...> Петухов Степан работал на зерноскладе сторожем, жил через дорогу почти, приспособил мешочек между ног, подумал, что никто не заметит, заметили, поймали с зерном семенным, судили, дали два года тюрьмы. Из тюрьмы он не вернулся, умер...

Соседка, девушка Анна Шубина, работала свинаркой в колхозе. Свинья опоросилась, возможно, не хватало соска поросенку, она взяла одного поросенка и унесла своей тете в соседнее село Ключи через Бию, докопались, осудили, три или четыре года дали, да позор на девушку. Вот так было при нашем родном Сталине, дисциплина....".

– После войны бабушка вышла замуж, много работала, в том числе и воспитателем в детском саду, о чём мечтала когда-то, но не дала война этому сбыться. Когда у них с моим дедом Яковом родились дети, ей было уже не до учебы. Её старшая дочь – моя мама – получила высшее образование, стала учителем русского языка и литературы, как бы воплотив бабушкину мечту.

Выдержки из дневника:

Верхней одежды было парочки три, благодаря ленинградцам, которые меняли на картошку и другие продукты с огорода
"Мать Яшина дала нам чугунок дырявый, заклепала с обеих сторон, не бежал. Нет чашки! Случайно в Угренево Яша был, купил две алюминиевые, как тарелки от весов, пойдут и такие, когда нет никаких. Купили ведро цилиндрическое железное, крашенное. В него и корову доить, и воду носить. Под водой была кадочка деревянная, под пойло – шайка деревянная, для купанья ребенка и стирки – деревянное корыто. Обстановка – две койки, стол, табуретки. Нет нижнего белья! Его почти не было ни у кого. Легла спать с мужем невеста, ночная рубашка, да она и дневная холщевая, да еще и комбинированная. Сшили мне две рубахи, одна белая до пояса из вафельного старого полотенца, а от пояса как мешковина толстоватая. Другая рубаха тоже комбинированная до пояса, что шили рубахи зятьям, а от пояса, что шили им на подштанники. Полотно низа было шире, если срезать, будет большой рубец, сделали шлицу сбоку.

Вот так и ходила я, невеста, хочется плакать и смеяться. Верхней одежды было парочки три, благодаря ленинградцам, которые меняли на картошку и другие продукты с огорода...".

– Что ваша бабушка пыталась вам передать, чему научить?

– С детства она меня не нагружала обыденной домашней работой, зато научила меня вязать крючком и на спицах, шить наряды для кукол. Мы жили с ней очень дружно, много разговаривали, пели частушки, разучивали стихи, за неделю я могла выучить до 27 стихов. Об этом иногда даже не знала моя мама, занятая учительской работой. Бабушка в основном все заботы по хозяйству брала на себя. Видя мое пристрастие к песням, сцене, она поощряла наши с подружками импровизированные выступления звезд эстрады, была самым благодарным зрителем и слушателем. Самое главное, что передала мне она, – это позитивное отношение к жизни, к людям, умение добросовестно работать, не пасовать перед трудностями.

– Какие отклики вы получаете на публикацию дневника в интернете?

– Люди пишут мне, что у них тоже есть много историй. Я им советую начать записывать их самим, но оказывается, не всем просто это дается. Сейчас я думаю над тем, как оформить те или иные истории. Я хочу привлечь людей, прежде всего молодых, к истории, к прошлому посредством современных технологий. Заставлять детей читать книги – это сложно, нужно выходить на их площадки и разговаривать с ними там. Когда дневник начал подходить к концу, а интерес людей не ослабевал, я решила, что можно делать видео, где люди делятся своими воспоминаниями. Двоюродная сестра моей бабушки живет рядом с Барнаулом. Ей 96 лет, она – участница Великой Отечественной войны. Мы сделали ролик с ее рассказом моему сыну, её правнуку, о войне. Еще записали рассказ нашего соседа, деда Ивана, пережившего в детстве оккупацию.

На другом видео мой сосед дядя Ваня рассказывает, как его, еще 12-летнего мальчишку, немецкие солдаты старались накормить, показывали фотографии своих семей и говорили, что им эта война не нужна.


Когда о моем дневнике узнал ветеран войны, блокадник Василий Шапочкин, то он тоже сел за воспоминания. Решился не сразу – не поверил, что это вообще кому-то надо. Я постаралась объяснить, что слова простого человека могут быть ценнее, чем какие-то политические речи, которые звучат с экранов телевизоров. Уходит время, а в тетради останется живой разговор с предками. В итоге ветеран, переживший блокаду, за две недели исписал половину тетради. Он приходил в школу к моим ученикам, рассказывал им о своей жизни. И они слушали его очень внимательно.

Баба Аня (в центре) с внуками
Я заметила, что людям очень нравится слушать настоящую речь, без официоза и пафоса. Видимо среди засилья фейков и всяческого официоза людям очень не хватает чего-то подлинного.

[Патриот Руси]

https://nampuom-pycu.livejournal.com/278971.html
Jan. 19th, 2019 at 10:20 PM
Сосо Бесович Джугашвили


«В половине XIX века Маркс был сторонником отделения русской Польши, и он был прав, ибо тогда вопрос стоял об освобождении высшей культуры от разрушавшей её низшей...» (Впервые напечатано в журнале “Просвещение” №№ 3–5, март-май 1913 г. Подпись: К. Сталин, ПСС том 2 стр. 127)

«Стонут постоянно преследуемые и оскорбляемые евреи, лишенные даже тех жалких прав, которыми пользуются остальные российские подданные, – права жить везде, права учиться в школах, права служить и т. д. Стонут грузины, армяне и другие нации, лишенные права иметь свои школы, работать в государственных учреждениях, вынужденные подчиниться той позорной и угнетающей политике руссификации , которую с таким рвением проводит самодержавие. Стонут многие миллионы русских сектантов, которые хотят веровать и исповедывать так, как им подсказывает их совесть, а не так, как желают православные попы. Стонут… но всех угнетаемых, всех преследуемых российским самодержавием не перечислить. Их так много, что если бы все они поняли это и поняли, где их общий враг, российская деспотическая власть не просуществовала бы и одного дня. К сожалению, русское крестьянство еще забито вековым рабством, нищетой и темнотой, оно просыпается лишь теперь, оно еще не поняло, где его враг. Угнетенные нации России не могут даже и думать о том, чтобы своими собственными силами освободить себя, пока против них стоит не только русское правительство, но даже русский народ, ещё не осознавший, что их общий враг – самодержавие...» (ПСС, том 1, стр. 12)

«Мы глубоко убеждены, что “патриотический” дым рассеется, и люди воочию увидят подлинные стремления русских империалистов к… проливам, в Персию…» (ПСС, том 3, стр. 3)

«Совет Народных Комиссаров с самого начала стоял и продолжает стоять на точке зрения свободного самоопределения. Он ничего не имеет даже против того, чтобы украинский народ выделился в независимое государство. Об этом он заявлял официально несколько раз. Совет Народных Комиссаров официально признал Украинскую республику... Он готов признать республику любой национальной области России, при желании на то трудового населения этой области. Мы за Украинскую республику... Нечего и говорить о том, что в обычное время украинцу-солдату место, прежде всего, у себя дома, на Украине. Нечего и говорить, что “национализация” армии – вещь приемлемая и желательная. Об этом несколько раз заявлялось официально Советом Народных Комиссаров. Говорят об “обмене” воинских частей между Украиной и Россией, о размежевании и пр. Совет Народных Комиссаров вполне сознает необходимость размежевания. Рада предлагает установить в России федеративный строй. Совет же Народных Комиссаров идет дальше Рады, вплоть до права на отделение». (ПСС, том 4, стр. 4-6)

«…Недавно еще говорилось, что украинская республика и украинская национальность — выдумка немцев. Между тем ясно, что украинская национальность существует, и развитие ее культуры составляет обязанность коммунистов. Нельзя идти против истории. Ясно, что если в городах Украины до сих пор еще преобладают русские элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно украинизированы». (Заключительное слово по докладу об очередных задачах партии и национальном вопросе на X съезде РКП(б) 10 марта 1921 года. ПСС, том 5, стр. 45–49)

«Можно ругать Совет Народных Комиссаров, можно к нему критически относиться, но нет таких людей, которые могли бы утверждать, что Совет Народных Комиссаров не исполняет своих обещаний, ибо нет на свете той силы, которая заставила бы отказаться Совет Народных Комиссаров от своих обещаний. Это мы доказали тем фактом, что совершенно беспристрастно отнеслись к требованиям финской буржуазии о предоставлении Финляндии независимости и немедленно приступили к изданию декрета о независимости Финляндии...» (ПСС, том 4, стр. 10-11)

«Необходимо ещё преодолеть те препятствия, которые переданы нам в наследство пройденным периодом национального гнёта и которые не могут быть преодолены в короткий срок, одним ударом. Это наследство состоит, во-первых, в пережитках великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого привилегированного положения великоруссов... Решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первой очередной задачей нашей партии... Поскольку пережитки национализма являются своеобразной формой обороны против великорусского шовинизма, решительная борьба с великорусским шовинизмом представляет вернейшее средство для преодоления националистических пережитков... Обращая внимание членов партии на особый вред и особую опасность уклона к великорусскому шовинизму, съезд призывает партию к скорейшей ликвидации этих пережитков». (“Правда” № 65, 24 марта 1923 г. Подпись: И. Сталин. ПСС, том 5, стр. 194)

«Только Советская власть открыто провозгласила право всех наций на самоопределение вплоть до полного отделения от России. Новая власть оказалась более радикальной в этом отношении, чем даже национальные группы внутри некоторых наций...» (ПСС, том 4, стр. 13)

[Патриот Руси]

https://nampuom-pycu.livejournal.com/302529.html

Пишет Патриот Руси (nampuom_pycu)
2019-04-29 05:20:00 1403


Известно, что склонность человека к садизму проявляется с ранних лет. Юный Сосо Джугашвили занимался живодёрством. Так, он любил стрелять из сделанного им самим лука по домашним животным. Вспоминали, что когда вечером стадо возвращалось с прогулки, «Сосо вдруг выскочил и мигом вонзил стрелу в мошку корове. Корова взбесилась… Сосо скрылся, а матери за своего сына пришлось выслушать много нелицеприятных слов».
По другому свидетельству, «Сосо умел лучше всех обращаться с рогаткой, наловчился точно целиться. Птицам житья не давал…»
Элементы садизма присутствовали и в детских играх Джугашвили. Так, игру с девочками в камушки, по его настоянию «играли с условием, что победитель должен нащипать руки побеждённой стороне. Если потерпевшая поражение девочка оттягивала руку, чтобы избежать наказания, то Сосо заставлял снова подставлять руки». Позднее, в семинарии, склонный к садизму сын пропойцы Сосо закономерно увлёкся издевательствами над людьми. Так, в одной из записей помощника инспектора семинарии за 1895 г. сказано, что Джугашвили был наказан стоянием в столовой: «…Явившись в первый класс первого отделения на сильный крик, я увидел Лакерова, который в сильном раздражении кричал на Иремашвили и Джугашвили. Оказалось, что два последних ученика систематически насмехаются над Лакеровым, всячески дразнят его, приводят его в раздражение и издеваются над ним. Подобные проделки они позволяют себе часто…» По замечанию Иремашвили, близко знавшего юного Сосо, для него «высшая радость состояла в том, чтобы одержать победу и внушить страх… С юности осуществление мстительных замыслов стало для него целью, которой подчинялись все его усилия». Рано в этом характере формировались властность, лицемерие, извращённая воля, садизм, стремление к манипулированию людьми, смесь расчётливого ума и патологических черт.
К приходу Сосо в Тифлисскую духовную семинарию это учреждение славилось «бунташными» традициями. Среди учащихся уже были свои революционеры. В горийскую семинарию из разных уголков Грузии за безплатным обучением стекались дети родителей с тяжёлой наследственностью. Кроме того, часть самих преподавателей была заражена идеями грузинского национал-социализма, что легко объясняет уход учащихся в подрывную антигосударственную деятельность. Но ошибка – представлять семинаристов монолитной средой вольнодумцев. Были среди них и решившие посвятить себя духовному служению. Сосо Бесович Джугашвили презрительно называл их «замученными Христом». Был ли Сосо к моменту поступления в семинарию верующим? Как и когда начался его путь от Бога?
Обратим внимание на сочинённое в Гори его четверостишие «Гардживари» (церковь вблизи Гори), обращённое Коле Кавсадзе, в котором прозвучал уникальный для Сосо мотив церковного заступничества. Публикатор стиха делает оговорку, чтобы избежать обвинений в намёке на «церковность» опытов Сосо: «Надо полагать, что товарищ Сталин «Гардживари» писал во избежание всяких неприятностей, ибо он в Бога и чудодейственную силу святых с детских лет не верил». Но вот отсчёт начала его неверия остаётся открытым. А что если эти стихи были тогда ещё искренними?
Иное объяснение «антирелигиозного» обращения Джугашвили (будущего Сталина) даёт ещё один одноклассник: «Первые годы учёбы в училище он был очень верующим, аккуратно посещал все богослужения…. Но вот в третьем или четвёртом классе… он неожиданно поразил меня чисто атеистическим заявлением: «А знаешь, Гриша, Он не несправедлив, его просто нет. Нас обманывают» (В другой редакции: «разговоры о Боге – пустая болтовня»). Бывает, подобным «духовным поворотам» способствуют и травмы, полученные в детстве. Так, сильное впечатление на Сосо произвело публичное повешение трёх разбойников в 1892 г. Один мальчик спросил, будут ли после смерти их жарить [в аду] на медленном огне. Сосо ответил: «Они уже понесли наказание, и будет несправедливо со стороны Бога наказывать их опять». Другие относят разрыв юного Джугашвили с Богом именно на «семинарский период». Видимо, атеизм рос в душе Сосо постепенно ещё в годы начального учения, а в семинарии он укрепился, приобрёл законченные формы.
На втором году обучения в семинарии ему запали в сердце слова из Закона Божия: «Сатанаил был величественным ангелом, несшим на себе печать совершенства, полноту мудрости и венец красоты, но он возгордился, возомнил себя выше Бога...» Впоследствии, его безбожный ум измыслил кличку «Сталин», которая является анаграммой от имени «Сатанаил».



При встрече с Елисабедашвили в 1898 г. Сосо Джугашвили – уже конченный сторонник безбожия, агитирующий других. Юный Георгий, для которого эта встреча стала моментом, предопределившим деятельность, написал: «Я слушал Сосо, и в моих взглядах все старое рухнуло. Изменились даже горы, которые я считал творением Бога, изменились вещи, и люди стали другими, я несся в далекое, неизвестное мне будущее». В победных тонах описывает Георгий свой «подвиг» на новом поприще, встретивший горячее одобрение юного Джугашвили: «Мы оба вошли в старую церковь и всё хорошо осмотрели. Товарищ Сосо, увидев на стенке какую-то икону, видимо, кем-то повешенную, сказал: «Ого, смотри, и эта кляча [говоря об иконе] здесь [в церкви]. …Что сделать, Георгий?» Я сразу на трапезу, сорвал со стены икону, растоптал ногами и обрызгал «водой». Сосо спрашивает: «Слушай, не боишься Бога, что это с тобой?» Я засмеялся, а он похлопал (по плечу) и сказал: «Ты прав». Сцена в древней церкви разыгралась инфернальная – совершающий акт жуткого кощунства мочащийся на икону сын священника семинарист Георгий и смеющийся провокатор Сосо Джугашвили – будущий Сталин, который после насмехался над ним. «Когда меня срезали на экзамене, Сосо подшучивал: «Не эта ли икона помешала тебе?»
Наклонность к надругательству над святынями была для Джугашвили с юных лет способом растления его души, «первыми шагами» в его культурной и моральной деградации как личности. Так что, если вера у горийского семинариста была, то ничем не отличалась от веры бесов (Иак. 2:19). Данное матерью религиозное воспитание было поверхностным, сказывалось больше влияния улицы и отца-алкоголика Бесо Джугашвили.



Решающим в духовном становлении Сосо Джугашвили было книжное самообразование. К чтению Сосо пристрастился ещё в Гори, тогда им был прочитан роман А. Казбеги «Отцеубийца», давший ему вдохновляющий пример жизни романтического разбойника Кобы. Коба воплощал собой идею насилия и руководствовался мотивом мести. Художественные образы увлекали и потакали страстям, разжигали эгоизм, тщеславие, гордость.
Семинарский круг чтения Джугашвили восстановить по мемуарам сравнительно легко и одновременно трудно. Можно определить, что он был обширен и касался разных областей знаний. Среди авторов для семинарского чтения находим русских классиков – Пушкина, Лермонтова, Толстого, Гоголя, Достоевского, Некрасова, Чехова, Щедрина, Тургенева, Гончарова, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева; европейских классиков – Шекспира, Шиллера, Байрона, Гюго, Гёте, Гейне, Гомера, Данте, Мильтона, Диккенса, Теккерея… Из общественной и научной литературы – Маркса, Энгельса, Каутского, Фейербаха, Плеханова, Либкнехта, Бебеля, Герцена, Аристотеля, Монтескье, Дарвина, Туган-Барановского, Летурно, Тимирязева, Мечникова, Спинозу, Канта, Милля, Гегеля, Рибо, политэкономистов Адама Смита, Риккардо, Милля, Спенсера, Леббси, Гибсона, Мальтуса, историков Боккля, Гизо, Шлоссера, Маколея, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского.



Можно заметить отсутствие в этом списке авторов Серебряного века. Круг подпольного чтения имел явную атеистическую направленность. Книгами воспитывались, книги помогали усваивать атеизм. И юный Сосо тонко использовал книгу с целью пропаганды безбожия среди других учащихся семинарии, умело манипулируя «доводами науки». Впоследствии он написал: «Мы, равно мыслящая молодежь, ставили себе целью изжить у семинаристов веру в Бога, Церковь и вооружить их научным знанием… То, что учили в семинарии, о Боге, душе, человеке, необходимо было преодолеть и отвергнуть». И произведения русских классиков Джугашвили использовал для целей пропаганды, такие как, например, «Отцы и дети» И.С. Тургенева. Он восторженно принял критику Л.Н. Толстым «Догматического богословия» митрополита Макария, носившую предельно антицерковный характер. Толкуя эту книгу, Джугашвили говорил первокурсникам: «Какой там Бог, всё это выдумано попами для того, чтобы держать народ в покорности»… Тот, кто его слушал, вспоминал: «Глубокая, убеждённая антирелигиозная пропаганда тов. Сосо поразила меня». Любопытен и способ чтения запрещённых книг семинаристами. Листы запрещенной книжки часто закладывались между страницами церковных книг. Так обманывались надзирающие монахи: «Тайно, на занятиях, на молитве и во время богослужения мы читали «свои» книги. Библия лежала открытой на столе, а на коленях мы держали Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина»
Так юный семинарист практически проходил школу двуличия и обмана. Если Сосо с запрещёнными книгами попадался, то отделывался предупреждениями или карцером, который не следует отождествлять с тюремным.
Джугашвили в годы духовной учебы юности глубоко понял мощь печатного слова. Впоследствии, сталинская цензура по своей свирепости многократно превзошла все «чугунные уставы» царизма, а попытки чересчур любознательных советских граждан обойти сталинские препоны и запреты карались уже не символическими «карцерами», а многолетними тюрьмами, ссылками и лагерями, а то и расстрелом.
В семинарии действовали нелегальные кружки учащихся. Упоминают о борьбе Сосо Джугашвили с умеренным параллельным кружком Сеида Девдориани. Но мало что известно о деятельности кружка самого Джугашвили, и какую роль в действительности он там играл. Думается, революционное «лидерство» Сосо в семинарии выдумано мемуаристами, экстраполировавшими «культ личности» на прошлое. Конфликт между Джугашвили и Девдориани произошел в третьем классе семинарии: в 1897 г. Сосо отверг программу кружка, выработанную Девдориани, назвав ее «либеральной». Разногласия между семинаристами выражались остро: Сеид ругал Сосо публично и «противным», и «отвратительным». Пройдет много лет, и 21 октября 1937-го года Джугашвили по кличке Сталин подпишет расстрельный список на Сеида Девдориани. В числе подлежащих суду Военной коллегии по Грузинской ССР имя Сеида значится 95-м среди других осужденных в тот день Сталиным на смерть по «грузинскому» списку в 330 человек. Известно, что Джугашвили (Сталин) внимательно читал все эти списки и, безусловно, понимал, что хладнокровно уничтожает старого товарища, вместе с которым 40 лет назад начинал свой революционный путь в семинарии, который когда-то первым ушёл к нему в «оппозицию». 22 ноября 1937 г. на уничтожение Сталиным был обречён и другой его старший семинарский товарищ – Самсон Торошелидзе.
Воспитанники жили скученно, распорядок их дня был строго регламентирован – молитвы, богослужения, подготовка к занятиям, занятия, еда, сон. «Жизнь в семинарии протекала однообразно и монотонно, – вспоминал Д. Гогохия. – Мы чувствовали себя, как в каменном мешке». Строгость семинарского режима выражалась в ряде запретов: посещения театров, библиотек, чтения вольных книг, газет, журналов. Однако воспитанники легко находили возможность бывать в городе и в неурочные часы и в полной мере подвергаться разлагающему влиянию безбожной культуры. Они посещали театры, концерты, гуляния, женщин, городские и общественные библиотеки. Так, систематическим отлучкам учеников помогал семинарский дворник, который за небольшую мзду впускал или выпускал семинаристов по вечерам – кого в театр, кого на вечеринку, кого на сходку. Пользовался услугами этого дворника и Джугашвили. Так что, если и можно назвать семинарию «тюрьмой», то довольно либеральной, со множеством «дыр», с весьма широкими выходами на «волю». Время от времени Сосо подвергали обыскам, которые мало что давали, но толки о якобы его «систематическом преследовании» в семинарии далеки от реальности.
Невыносимой для неверующих семинаристов была сама религиозная дисциплина. Г. Паркадзе с раздражением писал об изводивших их «бесконечных молитвах» в церкви: «Каждый залезал в душу молодого ученика. …Он должен был верить всякой глупости и сказке. Бог, Церковь, душа, рай и ад – вот чему посвящались все занятия в классе». Богослужения в церкви, проповеди священников совершенно проходили мимо ушей семинариста Джугашвили, не искавшего истины в Писании. Для неверовавших воспитанников такие церковные службы превращались в бессмысленный ритуал, становились ежедневным и надоедливым кошмаром. Сосо, бывало, и здесь кощунствовал. «Утомившись… опускался Сосо под видом молитвы на колени, чтобы меж тесными рядами учеников укрыться от наблюдений помощников инспекторов, и в таком положении шутками и комическими выходками развлекал стоявших около него товарищей». Кощунственные выходки семинаристов фиксировались и в журналах по поведению. Так, некий Чехчаев вдруг принялся дико подвывать хору во время молитвы Аллилуйя и рассмешил учеников, «особенно сильно хохотал Джугашвили». В Великий пост семинаристы говели, а также исповедовались и причащались два раза в год. Сосо по обязанности участвовал в этих церковных таинствах. Так что были основания считать его тогда формально воцерковленным человеком. Но вот пост он обходил, и довольно «остроумно». По свидетельству М. Семенова, семинаристы как-то с радостью оскоромились и наелись в Страстную пятницу. Автор характеризует этот поступок как «демонстрацию светлых радостных чувств людей, преступивших преграду, дотоле непреодолимую, с затаенном чувством освобождения от гнета предрассудков». Тем не менее, «возвратились заговорщики в пансион и на завтра, как ни в чем не бывало, благочинно причастились».
Многие мемуары сквозят ненавистью к монахам – руководителям семинарии. Их порицали за русофильство, ханжество, надзор за личной жизнью семинаристов. Но, как правило, с «фанатизмом» семинаристы отождествляли обычное для монахов благочестие. Все учителя семинарии имели академическое образование, обращались к ученикам вежливо и не подвергали их бессмысленным преследованиям. Так, ректор семинарии Гермоген стал впоследствии видным епископом и был уничтожен в годы красного террора.



Один из наиболее ненавистных «преследователей» будущего уголовника Сосо Джугашвили, иеромонах Димитрий (князь Давид Абашидзе) также стал известным иерархом и подвижником, затем неоднократно подвергался репрессиям. Мемуаристы по традиции не жалели и для него чёрных красок. Якобы это был «человек выродившийся, фанатичный, настоящий царский раб». Если отбросить предвзятые клеветнические оценки мемуаристов («ослеплённый фанатик», «обрусевший дегенерат»), то можно понять, что Димитрия отличало высокое ревностное отношение к выполнению обязанностей инспектора, что обусловило к нему ненависть опустившихся неверующих учеников. Характерна такая картина – Абашидзе ворвался в класс: «Безобразие… Пост… Они должны быть в церкви и смиренно молиться, а торчат здесь и бесстыдно скулят», – восклицал он, обегая вокруг парт»: Отец Димитрий занимался поиском нелегальной литературы. «Он привык заглядывать внутрь парт, обыскивать ящики, шкафы, подвалы»… «он рыскал повсюду, внезапно подлетал к ученикам и вырывал у них из рук книги». Известен и конфликт Сосо Джугашвили с о. Димитрием. Как-то он заметил, что Джугашвили смотрит как бы сквозь него. «Как, ты меня не видишь?» Сосо с насмешкой протёр глаза, посмотрел на него и ответил: «Как же, вижу какое-то чёрное пятно». Отметим, однако же, что для таких хамских ответов семинариста требовалось не только неуважение к «инквизитору»-монаху, но и глубокое презрение к людям. Любопытная деталь – во время панихиды в семинарской церкви по Александру III в 1894 г. семинарист Воронин горько заплакал, что не осталось без внимания Сосо. «Характерно полуприщурив глаза, с полупрезрительной не то усмешкой, не то улыбкой: «Эх ты, бестолковый! – сказал он. – Что горюешь? Царя жаль? Таких людей нечего жалеть, умер один – будет другой». Представление, что есть люди, которых «нечего жалеть», утвердилось у Джугашвили с юности.



Показательна ехидная шутка Сосо над Абашидзе в ходе экскурсии воспитанников семинарии в Шио-Гвимевский монастырь. При наступлении темноты учащиеся оставили монастырь и разбрелись по склонам горы. «Тщетны были усилия Димитрия Абашидзе, его крики, угрозы, просьбы зайти в монастырь, чтобы не радовать дьявола и чертей. «Не в тифлисских театрах, отец Димитрий, водятся черти, а вот здесь [в святом месте], смотрите, они кишмя кишат», – крикнул ему в ответ, искусно изменив свой голос, товарищ Сосо». Мемуарист поясняет далее смысл богохульной издевки: «Не знаю, как, но всем нам стало известно, что раз, проходя мимо оперного театра, Димитрий Абашидзе с обычной для него брезгливой миной сказал ученикам, что в оперном театре живут и играют черти». Абашидзе, видимо, вполне «раскусил» в семинаристе Сосо Джугашвили оборотня и поэтому старался строже наблюдать за ним в последний год его учения в семинарии, понимая, что он оказывает вредное влияние на других учащихся. Думается, можно поверить таким словам Талаквадзе: «Не раз Димитрий говорил … что мне недостойно быть таким же «неверующим», как Сосо Джугашвили, указывал, что, по его глубокому убеждению, мы никогда не будем истинными служителями Бога». Сосо не «оставался в долгу» и охотно отзывался об инспекторе дурно, побуждая других учеников к враждебному к нему отношению. Низкая душа Сталина проявилась в мелочной мстительности к Абашидзе уже после исключения из семинарии. В 1900 г. о. Димитрий был назначен ректором Андорской семинарии и должен был быть возведен в сан архимандрита. Тогда ученики из числа «богобоязненных», которых товарищи окрестили «изменниками» и «лицемерами», решили поднести ему на прощание подарок – служебник с бархатной обложкой и евангельской надписью золотыми буквами: «Не любил словом, иже языком, но делом и истиною» (Иоанн, 3, 18). Воспитанники вынашивали план сорвать это мероприятие – либо захватить подарок, либо залить служебник чернилами. Джугашвили, хоть уже и отчисленный, проявил интерес к готовящейся провокации и спросил, что семинаристы предпримут. Кто-то предложил не приветствовать Димитрия и не припадать к его руке. Однако Сосо такая «демонстрация» показалась робкой: «Если вы будете присутствовать, вы будете невольными соучастниками этого акта чествования Димитрия. Поэтому, когда Димитрию поднесут подарок и начнут говорить речи и превозносить его, вы должны демонстративно оставить церковь». Служебник мстительные семинаристы всё-таки украли. Ученик Илья Шубладзе спрятал книгу в надежном месте, и только в 1933 г. отнёс в музей.
Занятия велись как в форме лекций, так и прений. В первых трёх классах в основном изучались светские предметы: литература, гражданская история, алгебра, геометрия и логика, из духовных – Священное Писание, библейская история, церковнославянское пение. В четвёртом классе светские предметы были дополнены физикой и психологией, а духовные – основами богословия, гомилетикой, литургикой, грузинской церковной историей. В пятом и шестом классах преимущественное внимание уделялось богословским предметам… С церковно-образовательной точки зрения, программа семинарии была ориентирована на серьезную подготовку квалифицированного священнослужителя. Однако, дело было в отсутствии влечения многих учеников к духовной учебе. Ученикам осваивать приходилось такие науки, к которым нужна особая предрасположенность. А тех, кто особо усерден в учении, в большинстве случаев ждала «карьера» священника. Понятно, что подобные перспективы не могли казаться привлекательными для людей, ищущих единственно бесплатного обучения за счёт казны.
Был ли интерес у Сосо к семинарским занятиям? Преподаватель истории Махатадзе писал, что программа для семинаристов по этому предмету отличалась основательностью, отмечая, что Джугашвили любил историю: «Он обладал необыкновенной памятью и большим умом. Он даже ничего не записывал на лекциях, а всё запоминал»… «Он умел оценивать исторические факты и события, стоя у стенной карты в классе и показывая на ней упомянутые исторические места… Другие семинарские науки, насколько мне известно, мало удовлетворяли его пытливый ум, кроме математики и литературы». Джугашвили не скрывал своего издевательского отношения к преподаваемым в семинарии церковным сюжетам. Например, «просил преподавателя объяснить, каким образом Ной умудрился разместить в таком сравнительно небольшом судне, как ковчег, всех зверей, животных, птиц и гадов». Некоторые из таких классных шуток Джугашвили носили кощунственный характер. Однажды преподаватель спросил ученика, как надо понимать выражение Библии: «и обонял Бог благоухание жертвы Ноевой». Джугашвили как бы про себя, но достаточно громко произнес: «Значит, запахло шашлыком», – и весь класс разразился хохотом».
Учёба Джугашвили в семинарии неуклонно шла по нисходящей линии. Отличник в духовном училище, он не смог поддержать ту же высокую планку в семинарии. Первый класс (1894-1895) Джугашвили окончил твёрдым «хорошистом», имея тройку лишь по гражданской истории. Годовые оценки за второй класс (1895-1896) показали лишь только одну пятерку – по церковнославянскому пению и четверки по остальным предметам. Но уже провальным для Сосо оказался третий класс семинарии (1896-1897): средний балл – 3,5, ни одной пятёрки, по церковной истории и Св. Писанию тройки, переход с пятого места в списке успевающих на 16-е (из 24). Четвертый класс (1897-1898) оказался для Сосо Джугашвили ещё более трудным, чем предыдущий, – тройки почти по всем предметам и, как результат, двадцатое место в списке успевающих (из 23). Как известно, весной 1899 г. экзамены Сосо не сдавал, но ему выдали впоследствии аттестат с «троечными» результатами и за этот год. С третьего класса падает и дисциплина Сосо. В кондуитном журнале семинарии учащаются записи о его грубости и наказаниях.
Что же случилось с успехами когда-то способного ученика? Ответ очевиден – он потерял интерес и к церковным предметам, и к духовному образованию вообще. Его поглощали другие занятия, не оставлявшие на учёбу времени. «Всё более и более теми и другими предметами манкировал Джугашвили, уроками и богослужениями, всё чаще и чаще всеми способами ухищрялся он ускользнуть на вечера из семинарии»… «В третий год с ним произошла какая-то перемена, после чего он абсолютно бросил подготовку уроков… он не читал Закон Божий и разные духовные произведения, а, наоборот, противоположные к ним и т.д.». Мемуарист справедливо считал, что Джугашвили в старших классах семинарии сознательно отказался от духовной карьеры – при своих способностях он имел весомые шансы поступить в академию. М. Кольцов сказал лучше: «Он, как волчонок, смотрел в лес» [т.е. в сторону безбожного уголовно-революционного подполья].



Духовную школу Сосо Джугашвили полагал местом для проявления безбожия и своих низменных наклонностей. Не подходил трудный путь духовного служения Богу для одарённого Им, но бесчестного юноши, одержимого волей к власти. Карьера революционного «вора в законе», противопоставляющего себя законной власти, в чреватом бурными потрясениями российском обществе казалась ему более предпочтительной... [Продолжение следует.]

[Еженедельник «Футбол-Хоккей»]

1938 г. Александр Шпаковский. 1915 г. - "Матрос" (Харьков), 1916-19 гг. - "Янус" (Харьков), 1920-21 гг. - ОЛС (Харьков), 1922-24 гг. - "Штурм" (Харьков), 1925-27 гг. - "Рабис" (Харьков), 1928-36 гг. - "Динамо" (Харьков).