*354. Спор Зорькина с Морщаковой

[Леонид Никитинский]

http://www.novayagazeta.ru/data/2004/51/16.html

...И СУДА НЕТ. ДИАГНОЗ ДОКТОРА МОРЩАКОВОЙ

Бывший судья КС об особенностях российской Фемиды. Так про это еще не говорили

Тамару Георгиевну Морщакову в юридических и судебных кругах или очень уважают, или уж очень не любят. Но даже те, кто ее терпеть не может, наверное, признают, что для Конституционного суда РФ (да и для российской судебной системы в целом) судья Морщакова сделала никак не меньше, чем все три председателя КС, вместе взятые.

Разговор с Тамарой Георгиевной у нас получился предельно откровенным и долгим, часто уклоняющимся в сложные юридические и процессуальные детали (а как иначе может говорить судья?). Но без сложных юридических аргументов нельзя понять, что происходит в нашем правосудии, оценить степень серьезности и обоснованности тех опасений за его судьбу, которые высказывает доктор юридических наук, профессор, бывший заместитель председателя Конституционного суда РФ Тамара Морщакова.

— Тамара Георгиевна, для меня вы — олицетворение юриста до мозга костей. Как вы выбрали для себя эту профессию?

— Совершенно случайно. В 1953 году приятель предложил пойти с ним за компанию на юридический — я и пошла. И чем дальше я там училась, тем больше благодарила судьбу: оказалось, что именно это — мое.

— Я ведь тоже там учился, хотя и почти на двадцать лет позже. Тогда у меня было впечатление, что советское право — сплошное вранье.

— Конечно. Но меня, выражаясь языком Канта, привлекала сфера должного, а не сущего. Именно юрист должен сказать: то, что записано в законе, — неправильно, вранье. Если нормы законодательства входят в противоречие с общими принципами права, право должно ставиться выше. В 1969 году профессор Михаил Шаргородский выступил на конференции в Ленинграде с такой репликой: «Юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю «нет». Вот идея конституционного правосудия на все времена! А в то время Шаргородскому, конечно, досталось. Моим учителем в Институте государства и права АН СССР был Михаил Строгович, могучий, незапугиваемый человек. Его били за отстаивание идей состязательности в уголовном процессе и презумпции невиновности, которая тогда считалась буржуазной.

— Строговича травили еще в начале 70-х, а вы заразились его идеями. Вас тоже поставили в карантин?

— Меня? Нет. Правда, один раз мне объявили выговор. Я написала статью, которую даже приняли к публикации в советском журнале, но я решила послать ее знакомому немцу в ГДР для рецензии. Письмо не дошло — тогда рукописи вообще нельзя было отправлять за границу, даже свои собственные. И вот меня вызывает директор и говорит: «Это что такое?!». А я говорю: «А как это письмо вообще оказалось у вас в руках, ведь Конституция гарантирует тайну переписки?!».

— Значит, 1970 год. В это время советские диссиденты выступали ровно с тем же лозунгом: власть должна соблюдать собственную Конституцию, только-то и всего. Вы ощущали себя диссиденткой?

— Нет, я просто занималась правом. Мы начали делать тогда очень интересные вещи, связанные, например, с эффективностью действия норм права. В 1967 году учеными было задумано исследование, в ходе которого было опрошено 9 тысяч судей из 14 тысяч, которые тогда работали в СССР. А в 1974 году вышел двухтомник «Эффективность правосудия и проблема устранения судебных ошибок». Правда, под грифом «Для служебного пользования». Второй том по ошибке типографии вместо 1 500 издали тиражом 1 800 экземпляров. Так потом 300 лишних книг сожгли во дворе института, я помню.

— Вы всю жизнь работали в науке. А как стали судьей Конституционного суда?

— Сначала надо было еще его создать. Тут перестройка, эйфория, мы в группе Бориса Золотухина в Верховном Совете РСФСР работали над проектом судебной реформы, это было увлекательно, и нельзя сказать, чтобы вообще не дало никаких всходов. По крайней мере, Конституционный суд-то есть. Во всяком случае, пока. Первый проект закона о КС писал будущий опальный судья Сергей Пашин, но сначала этот суд мыслился как рассматривающий споры только между государственными органами. Я настояла на праве конституционной жалобы для граждан, Золотухин написал альтернативную главу о праве граждан на обращение в КС, и закон был принят в таком виде…

— Значит, нынешним правом обращаться в Конституционный суд российские граждане обязаны, в том числе, лично Тамаре Морщаковой?

— Да не Морщаковой, а, может быть, профессору Шаргородскому, которого чуть не съели в 1969 году. Ларисе Богораз обязаны, Михаилу Горбачеву. Вообще ветру перемен, который иногда вдруг начинает веять в российских мозгах. Потом, правда, куда-то пропадает или меняет направление…

— Вот к этому мы обязательно вернемся. Но как вы все-таки стали судьей КС? Допустим, вам кто-то позвонил и спросил…

— До этого мне как-то звонили и предлагали баллотироваться в депутаты, но меня политика не интересовала. А тут позвонил Золотухин и спросил, не хочу ли я стать членом Конституционного суда. Я сказала: да! Закон о Конституционном суде был принят Съездом народных депутатов РСФСР в начале лета 1991 года, а в конце лета шахраевский комитет предложил депутатам 23 кандидата на 15 (по тогдашнему закону) постов конституционных судей, из которых в несколько туров голосования прошли 13 человек. И я в том числе: я же не светилась в политике, и аллергии на меня тогда еще ни у кого не было. Вот и все.

— Наверное, в Конституционном суде вы сразу все переругались?

— Да ничего подобного! Мы были, не побоюсь высокопарных выражений, по-настоящему вдохновлены идеями правового государства, главенства Конституции, приоритета прав личности, совершенно небывалыми перспективами, которые с этих позиций открывались перед Россией. Правда, по первым же, еще не самым принципиальным решениям, сразу же начался саботаж со стороны судов и других правоприменительных органов.

— А знаменитое дело КПСС? Оно ведь ничем не кончилось?

— Оно не кончилось тем, чего бы хотелось, то есть запретом КПСС.

— Вам бы хотелось?

— Вернее так: мне, может быть, и хотелось бы запрета, но мой юридический идеализм этому мешал. Можно ли запрещать идеологию? Наверное, нет, даже если она большевистская. Идеологию надо побеждать идеологией, в том числе в рамках демократических выборов. А запретить партию может только суд, но только не конституционный, а обычный, где доказываются конкретные факты, конкретные правонарушения. Что такого суда не было, что ж — очень жаль, но это не вина КС. А может быть, и не жаль. Потому что 19 миллионов рядовых членов КПСС, хотя я к их числу никогда не принадлежала, ни в чем не были виноваты.

— Конституционный суд — это суд политический?

— Ни в коем случае. Это суд правовой. Но его решения могут стать, даже, скорее всего, обязательно становятся фактами политики. Принятие закона — политический факт? А его признание противоречащим Конституции — тем более.

— Вспомним ночь с 21 на 22 сентября 1993 года, вы не против?

— Нет, почему я должна быть против?

— Итак, Конституционный суд экстренно собрался и признал указ Бориса Ельцина № 1400 антиконституционным, а его самого — подлежащим импичменту. Вы тогда выступили с особым мнением. Сегодня, спустя 11 лет, вы стоите на том же или ваше видение событий как-то изменилось?

— Нет. Я осталась верна девизу Шаргородского: Право и Суд начинаются там, где они говорят законодателю «нет». Да, указом 1400 Ельцин фактически отменил тогдашнюю Конституцию. Но что она из себя к этому времени представляла? Чего стоила поправка о том, что Съезд народных депутатов вправе принять к своему рассмотрению любой вопрос? Ведь есть же высший принцип разделения властей. В тот момент Конституционный суд обязан был подняться над законодательством, пусть это даже сама Конституция, и судить с позиций высшего права.

— Но, может быть, своя правда была и на стороне тех, кто предостерегал против прецедента нарушения формальной Конституции? Все, что произошло дальше, начиная с расстрела Белого дома в 1993-м и заканчивая закрытием «Свободы слова» в 2004-м, — это все не есть ли следствие такого прецедента?

— Вы сейчас хотите говорить не как юрист, а как политик.

— Я сейчас хочу говорить как историк.

— А вот это, увы, вряд ли возможно. Когда первая Государственная Дума приняла противозаконное постановление о политической амнистии (а оно было противозаконным, потому что, по сути, речь шла о помиловании конкретных лиц — это прерогатива президента), то нас лишили надежных исторических источников, каким могла бы стать стенограмма суда. Если вы хотите услышать мое мнение не как судьи, а просто как человека, рассуждающего в исторической логике, то я думаю так. В случае победы Верховного Совета те тенденции, которые мы видим сегодня (я все-таки скажу осторожнее: которые мы можем увидеть через пару лет), проявились бы гораздо раньше и гораздо более злокачественно.

— Что ж, Конституционный суд после этих событий, по крайней мере, сохранил себя, вроде притих, но тихой сапой наделал немало переворотов в законах. Самая показательная линия, наверное, связана с растерзанием советского Уголовно-процессуального кодекса.

— После принятия Конституции 1993 года семь лет продолжал действовать УПК 1960 года. Он был построен на отсутствии состязательности в процессе, на придании суду роли «борца с преступностью», не было возможности обжаловать в суд решения, принимаемые на следствии, адвокат допускался только с момента предъявления обвинения… Много там было всякого, что входило в противоречие и с Конституцией, и с международными пактами о правосудии и о защите прав человека. КС все это действительно признал неконституционным и фактически поломал. Я даже придерживалась той точки зрения, что не надо было в спешке принимать новый УПК, а надо было разобраться со старым и инкорпорировать в него в виде норм все эти решения КС. Я видела, как идет работа над новым УПК, и понимала, что из-за борьбы политических и научных амбиций он может оказаться не лучшего качества. Но главная беда оказалась не в этом. Правоприменители, то есть в первую очередь судьи, не говоря уже о милиции и прокуратуре, остались прежними, их прежний менталитет держит их в рамках того, старого, по сути инквизиционного процесса. Сегодня они саботируют наиболее важные и либеральные положения уже нового кодекса. И нередко во главе этого процесса стоят, увы, наши коллеги из Верховного суда Российской Федерации.

— Что вообще происходит с судами общей юрисдикции?

— На мой взгляд, не столько даже суды, сколько судьи (а это самое главное, ведь дело решает конкретный судья), к сожалению, не стали независимыми. Посмотрите на принцип «пожизненного» назначения судей, чего мы так добивались в ходе судебной реформы и что является единственной надежной гарантией их подлинной независимости. Сегодня судью назначают сначала на срок в 3 года и только затем — «пожизненно». В КС по жалобе конкретного судьи рассматривали эту норму и сделали вывод, что это надо толковать как особый испытательный срок. Это значит, что если по истечении трех лет судье отказывают в пожизненном назначении, то, с одной стороны, ему должны быть сообщены соответствующие аргументы. С другой стороны, такой отказ в назначении может быть обжалован опять же в суд. В реальной жизни ничего подобного! Просто председатель не представит на утверждение: до свидания — и никаких аргументов. Если сначала требование 3-летнего испытательного срока распространялось только на судей районного уровня, то теперь оно распространено и на судей субъектов Федерации. Представьте себе положение судьи-«трехлетки», который полностью зависит от председателя суда. За три года его вымуштруют или, в крайнем случае, выгонят. Какая независимость? Мы не то что не боремся со старым судейским чиновничьим менталитетом — мы создаем среди новых судей новый чиновничий менталитет.

В свою очередь председатели судов назначаются на 6 лет, они зависят от председателей вышестоящих судов. Ведь именно председатели обращаются в квалификационные коллегии судей (в том числе ВККС), а коллегии делают все, что «рекомендуют» председатели судов. С жалобами на судей в квалификационные коллегии идут не граждане, чьи права нарушены, а вышестоящие судейские чиновники. В Думе уже лежит проект о включении в составы квалификационных коллегий председателей судов и их замов, что раньше было прямо запрещено законом. Карьера, материальное благополучие, судьба судьи зависят от того же лица, которое в вышестоящей инстанции может пересмотреть его решение. Выстроена судебная вертикаль, и это конец судебной власти, исчезает фигура независимого Судьи с большой буквы.

Расплата за это может прийти и с самой неожиданной стороны, например из Страсбурга. Европейский суд по правам человека не признает решения судов, если в том или ином конкретном деле суды и судьи не проявляют себя как независимые, автономные и заслуживающие общественного доверия. Чего же нам ждать?

— Вы упомянули об опыте Страсбургского суда, вы часто ссылаетесь на международно-правовые стандарты. Стал ли в этом смысле КС России «окном в Европу», сквозь которое к нам просачивается международное право?

— Не до такой степени, как мне бы хотелось. Довольно часто КС ссылается на нормы международного права, особенно о защите прав человека, но делает это только в мотивировочной части своих решений, а я считаю, что надо опираться на них и в части резолютивной. Тем более что Конституция закрепляет принцип приоритета международного права над национальным.

Продолжая разговор о Страсбургском суде, надо сказать, что у них, как и у нас, возникают и будут возникать проблемы с исполнением решений. Не в смысле штрафных санкций, применяемых к государству на многие тысячи долларов, а в смысле предупреждения нарушений таких же прав в будущем. В том числе такие проблемы возникают и в России. Я считаю, что одним из механизмов их решения может стать обращение Страсбургского суда в Конституционный суд РФ. В законе о КС записано, что он рассматривает запросы других судов. Страсбургский суд в этом смысле точно такой же, как какой-нибудь наш районный, поэтому и его запрос о непригодности какого-то конкретного закона является допустимым. Пока это мои собственные фантазии, к этому еще не готовы ни у них, ни у нас. Но это был бы важный вклад России в дела Совета Европы.

— Прокомментируйте, пожалуйста, слухи о переезде трех высших судов в Санкт-Петербург.

— А что комментировать? Все зависит только от воли, которая никакими соображениями целесообразности не определяется. Могу лишь сказать, имея в виду возможный набор нового аппарата высших судов из юристов Санкт-Петербурга, что ленинградская школа процессуального права всегда была достаточно реакционной. Реакционнее, чем свердловская, саратовская, не говоря уже о московской. Так, многие ее представители утверждали и продолжают утверждать, что адвокат вправе занять позицию, отличную от позиции его подзащитного. Например, подсудимый говорит, что невиновен, а его адвокат настаивает на виновности и просит снисхождения. Потому что защитник в суде выполняет-де публичные функции, которые перевешивают интересы конкретного лица. Чушь в смысле принципа состязательности в процессе. Но это так, для примера…

— Вы очень внятно и страшно изобразили опасности, которые угрожают судам общей юрисдикции. А об угрозах Конституционному суду вы готовы говорить?

— Не только говорить — кричать готова. Когда в 1994 году мы писали проект закона о КС, в последних главах были специально прописаны гарантии статуса судей, в частности их материального обеспечения. В прессе и в Государственной Думе поднялся страшный шум. В результате прерогатива решения материальных вопросов, таких как «квартирный» или вопрос повышения заработной платы для судей КС, оказалась в руках исполнительной власти. Вот как это выглядит. Указ президента о серьезной надбавке к заработной плате судьям КС (что давно было необходимо сделать) пришел ровно накануне перевыборов его председателя в феврале 2003 года. Но это уже был просто плевок в лицо, который не возымел ожидаемого кем-то эффекта: результат вы помните…

Угрозы независимости КС уже реализованы по линии законодательной власти. 15 декабря 2001 года принята новая редакция статьи 80 Конституционного закона о Конституционном суде РФ, где говорится об обязательной силе и исполнении его решений. Поправка, на первый взгляд, не только невинная, даже «прогрессивная». Смысл ее заключается в том, что отныне (в прежней редакции этого не было) после признания КС той или иной нормы закона не соответствующей Конституции, законодательные органы обязаны привести закон в соответствие с решением КС. Но как это теперь трактуют сам законодатель и правоприменители? А так, что, пока поправка не внесена, решение КС можно не выполнять. То есть оно лишается той самодостаточности, на которую прямо указывал раньше не только закон о КС, но и сегодня указывает Конституция. А чего стоит запрет официальной публикации одновременно с основным решением особых мнений отдельных судей? Или непрекращающиеся разговоры об объединении — путем принятия законодательного решения — трех высших судов под одной крышей?

Но что меня сейчас беспокоит больше всего — это подбор кадров в состав судей Конституционного суда. Я говорю об общеизвестном, но благополучно забытом. В Законе о КС прямо записано, что судьями должны назначаться люди, «обладающие признанной высокой квалификацией в области права». То есть это должна быть элита, способная принимать решения с позиций высших принципов права. Раньше такой критерий отбора все же соблюдался, несмотря на острейшую политическую борьбу вокруг каждой кандидатуры. Я даже не буду говорить о назначенных судьях, назову нескольких отвергнутых Советом Федерации: Михаил Краснов, Михаил Федотов, Валерий Савицкий, Анатолий Венгеров, Сергей Вицин…

А теперь возьмите процедуру нынешних назначений. Кем оцениваются ученые труды кандидатов? Ну, пусть не труды, но какие-то правовые Поступки (с большой буквы)? Чем именно доказывается их признанный авторитет в области права? Существует ли конкурс, если кандидаты представляются Совету Федерации в единственном экземпляре? И это конкурс каких именно качеств? Что знает обо всем этом гражданское общество, да и то же самое судейское сообщество?

— Может быть, это как у Стругацких в «Трудно быть богом»: «Нам не надобны умные, нам надобны послушные»?

— Это было бы гибельно для Конституционного суда и правосудия.

— Вы вообще о чем-нибудь думаете, кроме проблем права, процесса и суда? Чем-нибудь увлекаетесь?

— Ну почему же, я театр люблю, концерты, поэзию, цветы… Я увлекаюсь, например, дизайном. Дома, в саду — где придется — я сама себе дизайнер.

— Тамара Георгиевна, вас любят или не любят в Конституционном суде?

— Не знаю. Конечно, всякий человек по-человечески хочет, чтобы его любили. И это мне, конечно, не все равно. Но какой ценой? Для меня всегда было важнее — услышат меня или нет.

19.07.2004