*2782. Третий путь патриция

[Сергей Шелин]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...i-revolyutsiyu
26.11.2017

Отказавшись от заведомо проигрышных заявлений о революционном юбилее, Владимир Путин выбрал безопасную замену: воспел твердую руку предпоследнего императора.

Памятник Александру Третьему, торжественно открытый президентом Владимиром Путиным в Ливадии, вызвал не меньше насмешек, чем предыдущие монархические монументы, в несметном множестве воздвигаемые всюду. Хотя фигура императора, скопированная со знаменитой статуи Паоло Трубецкого, выглядит куда эффектнее, чем неотличимые друг от друга угрюмые длиннобородые мужчины, изображающие прочих правителей разных эпох.

Правда, атмосферу накалил изготовитель монумента Андрей Ковальчук, который упустил отличный шанс промолчать и дал отповедь критикам, заметившим на стеле за спиной императора слишком много объектов, не связанных с его царствованием.

Запальчивые рассуждения ваятеля, ссылавшегося на углубленное знакомство с предметом по биографии из серии «Жизнь замечательных людей» и допустившего при этом несколько новых фактических ошибок, только добавили мероприятию комизма, совершенно не запланированного заказчиками. Они получили ровно то, чего хотели, – не исторически достоверную картину, а собирательный образ самодержца, сеятеля народного спокойствия и консерватизма, окружившего себя писателями-классиками, музеями и образцами передового вооружения. Именно этот образ был выразительными мазками дан в речи Владимира Путина, который представил его как некий вневременной идеал. Не требовалось особой чуткости, чтобы понять подтекст: вождь полагает, что его собственное правление как раз таково.

Но другой подтекст мероприятия впечатляет сильнее. Ведь в нынешнем ноябре планировалось высочайшее открытие совершенно другого монумента.

В память столетия революции и Гражданской войны по заказу возглавляемого министром Владимиром Мединским Российского военно-исторического общества (РВИО) тот же самый сановный скульптор Ковальчук проектировал «памятник примирения», местом воздвижения которого тоже, разумеется, должен был стать Крым.

Судя по эскизу, это довольно странное сооружение, вдохновленное, возможно, позднесоветским романсом «Поручик Голицын», некстати раззолоченное, с условными фигурами «белого поручика» и «красноармейца», осененными парящей над ними символической женской фигурой.

Буквально пару месяцев назад считалось, что дело решено. «Примирение» отменили или как минимум отложили совсем недавно. «Александр Третий» – это наспех изготовленная замена.

И символизм этой монументальной рокировки уж точно глубже, чем символизм «примирения» по-медински, отсылающего к масскульту брежневской эры.

Помимо локальных скандалов, которые назревали вокруг «памятника примирения», невозможность для Путина накануне переизбрания связать себя с фантазиями РВИО, пусть даже и симпатичными ему, объяснялась перспективой оказаться в центре скандала общенациональных масштабов.

Сегодняшний наш режим очень любит все дореволюционное и контрреволюционное. События 1917 года на всех своих этапах, начиная с Февраля, для него не только абсолютно плохи, но и загадочны. Единственное приемлемое объяснение – сговор внешних врагов с внутренними. Задним числом «примирить» и как бы уравнять противоборствующие стороны – верх великодушия.

Но массы смотрят на давнюю революцию совсем иначе. Незадолго до октябрьского юбилея фонд «Общественное мнение» предложил участникам своих опросов высказаться о событиях столетней давности, а потом самим поиграть в красных и белых. Выяснилось, что сегодняшние россияне считают Октябрьскую революцию скорее полезной, чем вредной. Знают или хотя бы полагают, что их предки в Гражданскую воевали за красных, 40% опрошенных; за белых – 4%; одни за тех, другие за других – 6%. Оказавшись мысленно в России столетней давности, 36% сограждан поддержали бы красных, и только 10% – белых.

К этим раскладам можно относиться по-всякому, но видно, что рядовые люди, в отличие от начальства, в большинстве хотя бы помнят, от кого происходят. Но при этом их отношение лично к Николаю Второму оказалось вполне позитивным. Таким же, как и к Ленину. Народу несимпатичен царизм, но он вполне может одобрять царей. Особенно если их настойчиво рекламируют.

Необходимостью приноровиться к этим фактам стали сначала отказ Путина хоть что-то сказать по поводу столетия прихода к власти большевиков, а несколько дней спустя вместо задуманного уравнивания красных с белыми – хвалебный спич в честь предпоследнего императора.

Сначала безопасное молчание, потом безопасная хвала.

[Сергей Шелин]

http://www.profile.ru/pryamayarech/i...yashchie-massy
29.01.2018

Парадокс предстоящего президентского переназначения в том, что большинство народа считает это нудным ритуалом советского образца, а власти и их критики — чем-то судьбоносным.

Мартовские выборные церемонии обещают стать самыми нескладными и запутанными за многие десятки лет. Пожалуй, впервые явное большинство россиян видит в них лишь скучное начальственное мероприятие наподобие старинных советских выборов. То есть очередную казенную процедуру, не имеющую политического смысла, ничего не меняющую и не заслуживающую серьезного отношения. Именно поэтому попытки втянуть широкие народные массы в выборную игру что с лоялистской, что с оппозиционной стороны вызывают у рядовых людей скорее раздражение, чем интерес.

Но какая-то доля сограждан, пусть и не очень большая, продолжает относиться к мартовскому церемониалу как к важному событию, как будто на дворе 90‑е годы.

Естественным порядком это меньшинство раскалывается на три отряда – на идейных путинцев, на системных оппозиционеров (грудининцев, собчаковцев, явлинцев) и на потенциальных участников «забастовки избирателей», к которой призывает не допущенный к участию Навальный.

Притом защитники будущих соседей Путина по избирательному бюллетеню теперь вынуждены постоянно оправдывать своих протеже, ручаться за серьезность их намерений и усматривать глубокий смысл в их программных установках. Сама запальчивость агитаторов говорит о неуверенности в собственной правоте. Ироническое отношение к «альтернативным кандидатам» становится нормой, и это тоже новинка.

Разумеется, вникать в программы Грудинина или Собчак – только время терять. Дело не в том, что в реале Грудинин – не коммунист, а бизнесмен, а Собчак – не общественный активист, а труженик шоу-бизнеса. Главное, что они не борются за власть ни сейчас, ни в будущем и поэтому вообще не могут называться политиками.

Это guest-stars – приглашенные звезды. Как и ветеран сцены Жириновский, они просто участники сериала под названием «Предвыборная кампания» и оцениваться могут лишь по эстетическим критериям, как актеры, более или менее удачно исполняющие свои роли. В лучшем случае телезрители смогут провести несколько вечеров, любуясь их игрой, но к общественной жизни это шоу отношения не имеет.

Что же касается несистемной оппозиции, то с Навальным сыграла дурную шутку его зацикленность на выборах как таковых. Надо полагать, он изначально понимал, что к участию его ни в коем случае не допустят, но, видимо, не тратил время на раздумья, как после этого поступит.

Дело не в том, что Навальный непопулярен. Он как раз достаточно популярен, чтобы начальство испугалось его участия. Но призывы к «забастовке избирателей» имели бы шансы на массовый успех только в том случае, если бы выборы были действительно важны для народа. Однако сегодня это не так.

Бойкот – оружие сильного. А Навальному приходится бороться за мобилизацию хотя бы части того меньшинства, которое еще верит в выборы, понемногу втягиваясь в препирательства с Собчак, Грудининым и Явлинским, как бы становясь внештатным членом их коллектива и ослабляя собственную уникальность. Число активных неучастников выборов вряд ли может стать большим.

Но неучастников пассивных, которым просто не-охота идти на участки, куда больше. И тут нервозные шараханья властей могут придать мероприятию неожиданную окраску.

В 2012‑м за Путина, по официальному счету, голосовал 41% от списочного состава избирателей (64% голосов «за» при явке 65%). Вместо того чтобы спокойно нацелиться на повторение этого результата, начальство ведет себя так, будто происходит нечто судьбоносное: выказывает крайнюю озабоченность отчетными цифрами, пытается нажать на всех, кто от него зависит, чтобы шли голосовать, карает тех, кто агитирует за неявку, изобретает какие-то детские референдумы и прочие приманки, одна страннее другой.

Мало им охватившего массы советского отношения к выборам, им еще подавай и советскую явку.

Ответ народа не вполне предсказуем. Процент явки и долю голосующих за вождя, конечно, раздуть можно, тем более имея в руках машину подсчета. Но кстати ли придется этот сумбурный нажим? Люди ведь и так не слишком довольны жизнью. Не вызовут ли эти выборы всплеск раздражения, причем в тех слоях, которые сейчас просто хотят остаться в стороне от ненужного мероприятия?

То, что называют «электоральным авторитаризмом», тоже ведь имеет и срок годности, и запас прочности. Слишком азартная его эксплуатация может преподнести сюрпризы.

[Сергей Шелин]

https://augean-stables.livejournal.com/884099.html
Пишет не augean_stables (augean_stables)
2024-05-03 03:03:00

Сводить историю допутинского десятилетия к возне предателей, воров и дураков – значит мешать тем, кто когда-нибудь будет учреждать Россию заново. Им ведь захочется начинать не с нуля, а с того, что тогда не вышло или было сделано неправильно.

Владимир Путин (слева) не был креатурой олигархов или криминальных кругов – он был выбран Ельциным как чиновник нового типа и надежный кадр
Социальные сети

Ютуб-сериал Фонда борьбы с коррупцией о 1990-х не содержит новых фактов, но это только подчеркивает, насколько острый интерес сегодня могут вызвать «старые» факты. Первую и самую скандальную серию «Предателей» уже посмотрели 5,5 млн человек, вторую — 3 млн, а третья, чуть более сдержанная по тону, только набирает обороты.

Основная часть сведений там почерпнута из использованных не раз источников, в том числе и сомнительных — из мемуаров Александра Коржакова, весьма популярных в конце 1990-х среди тех, кого тогда называли красно-коричневыми; из обличительных материалов, изготовленных Сергеем Доренко в ходе межклановых информационных войн в те же годы; из показаний Бориса Березовского во время лондонской тяжбы с Романом Абрамовичем (2012) и т. п.

Выпадает только финальная часть третьей серии, которая выглядит как сиквел и представляет собой занятное попурри из сегодняшних приключений главных действующих лиц.

Стержневая идея сериала соответствует исходному материалу — российская политическая история 1990-х подается как история коррупционного сговора группки олигархов, чиновников-реформаторов и Бориса Ельцина, которые сначала украли у народа страну, потом украли у него президентские выборы, а затем с неизбежностью поставили у власти Владимира Путина.

Возмущение большинства выживших участников тогдашних событий интеллектуал из следующего поколения Александр Резник называет их прощальным жестом: «Фильм хорош вызванной им реакцией со стороны апологетов ЕБНа и святых девяностых. Эти бумеры показали себя во всей красе… Они тщатся убедить себя и других, что коррупция и приватизация при ЕБН никак не связаны. Эмоционально понять бедолаг можно: идеологическое вымирание неприятный процесс. Это смена поколений…»

Обмен мыслями между критиками и хвалителями сериала сразу и окончательно принял крайне запальчивый характер. Аргументация и стилистика информационных войн, реставрированные Певчих, подтолкнули ее критиков обратиться к таким же мутным источникам, как это сделала она сама, и уйти в обсуждение трудового пути ее отца и чуть ли не дедушки. Этот разворот не нов для живых еще свидетелей тех давних «войн»: когда начинается соревнование в обличениях, то все участники показывают себя с худшей стороны.

Стал ли этот сериал по совместительству и поколенческим манифестом? Сам будучи человеком из 1990-х, знать этого не могу. Но если и так, то выкопать из прошлого и принять в качестве своих собственных озарений какие-то давние штампы и обличения — значит не извлечь уроков и готовиться к повторению того, что однажды уже привело к провалу.

Литературный прототип

В качестве лирического отступления скажу, что «Предатели» почти буквально (хотя, может быть, и неумышленно) воспроизводят сюжет и концепт пьесы Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи», написанной в эмиграции в 1941-м и аллегорически изображающей приход Гитлера к власти в Германии.

В пьесе пятеро бизнесменов-олигархов втягивают в коррупционный сговор политического лидера Догсборо (т. е. президента Гинденбурга), а потом, боясь разоблачения, они все вместе обращаются за защитой к бандитам-мафиози во главе с Уи-Гитлером. После чего делаются объектами их шантажа и беспомощными марионетками, а Уи в качестве политического вождя встает на место Догсборо, слишком поздно раскаявшегося:

«Так честностью прославленный Догсборо, // Проживший ровно восемьдесят лет // Достойно и почетно, допустил // Бесчестную аферу. Люди, люди! // Все, кто со мной давно знаком, твердят, // Что я не знал, а если б знал, не мог бы // Все это допустить. Но я все знал…
<…>
Я знал все это и терпел все это. // Я, честный ваш Догсборо, все терпел // Из жадности к богатству, из боязни // Почет утратить. Я достоин казни…

Надо сказать, у Брехта главным объектом разоблачения все-таки является не Догсборо, он же Гинденбург (и он же, если угодно, Ельцин), а его преемник, который «прислан на землю кромешным адом, чтоб нас покарать в кратчайшие сроки за глупость и прочие наши пороки».

Пьеса пережила свое время и настолько актуальна для сегодняшней России, что ее постановка сейчас абсолютно исключена. Но ее всегда ценили за художественную силу и никогда не рассматривали ни как объективное исследование большой политики, ни, тем более, как манифест каких-то новых поколений.

Как художественное произведение сериал Певчих далеко уступает своему прототипу. Но пользу он принес. Стало очевидно, что вопрос о давних корнях диктатуры и о ее связи с 1990-ми в сегодняшней повестке действительно стоит. Не менее очевидно, что следует с большим, чем в сериале, уважением отнестись к вкладу российских общественных сил в историю собственной страны и не толковать события 1990-х на уровне заговора группки воров.

Великие времена

Провал путча в 1991-м дал возможность бывшим советским республикам легально отпасть от империи. Если считать распад СССР грандиозным историческим достижением, то главным толчком к нему стали августовские действия москвичей, возглавленных формирующейся российской властной машиной и лично Борисом Ельциным. Это главный его и их вклад в историю, пусть и не совсем умышленный.

Не будь такого лидера, как Ельцин, ГКЧП, разумеется, победил бы.

Вторым их вкладом стал переход России к капитализму. Это не только то, к чему в 1991-м склонились правитель и номенклатура, но и то, чего решительно требовали от них те продвинутые люди, которые в августе вышли на улицы и удержали их у власти. Пусть и слабо представляя этот капитализм.

Так появилось гайдаровское правительство реформаторов.

Вопреки последующим утверждениям корифеев этого правительства, оно было приглашено как временная группа технических специалистов без политических задач. И примерно за год сделало то, для чего его позвали. После чего необходимость в нем отпала, и его членам пришлось находить себя заново.

Можно ли было сделать эту работу лучше? Теоретически да. Но других претендентов на ее выполнение не было. Хозяйственники-номенклатурщики струсили и попрятались. А реформаторы из других групп не годились, да и не рвались. Тот же Явлинский к тому времени уже дважды побывал вице-премьером — российским (1990) и общесоюзным (1991) и достижений на этих постах не имел.

Странно задним числом обличать тех единственных, кто взялся.

Компетентность гайдаровского правительства совершенно очевидно была выше, чем у предыдущих руководящих команд. Именно к этому правительству восходят нынешние сислибы и технократы, которые управляют у Путина финансами и экономикой. Мы справедливо осуждаем их за то, что они — подручные диктатуры, но в их грамотности не сомневаемся.

Такими же техническими подручными тогдашнего режима были и их предшественники в 1992-м. Но тогда в этой их работе ничего предосудительного не было. Сверхъестественных благодеяний человечеству тоже. Переход к капитализму осуществили в 1990-е годы три десятка стран, включая все бывшие республики СССР, и везде он как-то состоялся. Но в России эту работу выпало сделать именно им. За что честь им и хвала.

Причины бессердечия

Будучи интеллигентами, реформаторы олитературили свою деятельность и, отвечая чаяниям наших интеллектуалов, стали всерьез воспринимать себя как подвижников и страдальцев. Особенно Анатолий Чубайс, самый амбициозный и наименее творческий из них. Но это не должно мешать нам сегодня помнить, что именно они перевели советскую административно-распределительную экономику на рыночный язык.

Знание того, что их задачи были техническими, а не политическими или благотворительными, помогает понять, почему реформаторы мало пеклись об обездоленных и особо пострадавших от рыночного перехода.

Не единственный, но типичный пример — история со сгоревшими вкладами. Фактически эти вклады были государственными обязательствами, и по политической логике (и этике) эти обязательства следовало соблюсти. Власти могли, например, перевести их в долларовые облигации и отложить оплату до лучших времен. Примерно так они тогда поступили с внешними советскими долгами (около $100 млрд), которые сразу признали, хотя и честно объяснили, что пока вернуть не могут.

Но у иностранных заимодавцев были рычаги воздействия на российский режим, а у миллионов рядовых вкладчиков — никаких. Правительство, обложенное со всех сторон номенклатурными лоббистами, кредиторами и прочими реальными группами давления, что-то давало только тем, кто по-настоящему брал его за горло. А снизу не было ни массовых организаций, ни даже живых партий. Люди просто не знали, как отстоять свой коллективный интерес.

Российская демократия, возникшая было в 1990–1991-м, таяла на глазах. В отличие от передового меньшинства, большинство россиян не знало, как приспособиться к капитализму и к свободе, которые без спросу на них свалились, и испытывали растущую ненависть к режиму.

Но то бессердечие, с которым продвинутое меньшинство относилось тогда к растерянному большинству, было не новым феноменом, а наследством советского социализма, в котором каждый был за себя. Именно в кругу этих продвинутых и их преемников лет через двадцать как раз и начали складываться навыки солидарности и взаимопомощи, так раздражающие нынешний режим.

Но сами по себе события первых лет 1990-х, совершенно необычные для России и исторические для тех, кто от нее отпал, являются гигантскими достижениями, перечеркнуть которые путинский режим не может даже теперь. Тот, кто не понимает их значения, не поймет ни духа 1990-х, ни логики тогдашнего поведения людей, когда «дела пошли не так».

Интриги в обмен на демократию

Фактическое упразднение российской демократии произошло в ходе политического кризиса 1993-го. Но не в октябре, как принято думать, а в апреле. Референдум о доверии к президенту, правительству и парламенту («да-да-нет-да»), формально говоря, был выигран ельцинистами, навалившимися на противника с помощью грандиозной пиар-компании. Но по сути массы послали неодобрительный сигнал всем категориям тогдашнего начальства.

Ельцинисты могли повести себя как решительные политики, назначить переизбрание обеих рассорившихся «ветвей власти» и попытаться выиграть выборы. Пожалуй, то была реальная задача. Но пришлось бы учесть материальные запросы низов и, вероятно, сменить управленческую команду на более понятную народу.

Ельцин не решился на это. О всенародном волеизъявлении на следующий день забыли, как будто его и не было. «Ветви власти», как ни в чем ни бывало, принялись снова торговаться между собой из-за постов за закрытыми дверями. С этого момента российский режим навсегда стал верхушечным, а биография Ельцина как великого правителя закончилась.

И продолжилась как биография правителя-неудачника, главные решения которого либо были ошибочными, либо, в лучшем случае, претендовали оказаться меньшим злом. Ельцин не стал другим человеком, просто не смог уйти вовремя.

А подтолкнуть его к уходу российский руководящий мейнстрим оказался не способен. В том числе и потому, что маргинальные группы номенклатуры, которые этого ухода добивались, попутно добивались и чисток, и расправ, и реставрации империи, и еще многого пугающего.

Через четыре месяца взаимные интриги зашли в тупик, и дело дошло до так называемого расстрела хасбулатовского парламента. Ни один парламентарий при этом расстрелян не был. Погибли люди, которые участвовали в малой гражданской войне на улицах Москвы. Это были массы бунтарей, которые к тому времени возникли именно в столице.

Опять — в столице!

Хасбулатовские парламентарии почти поголовно их боялись и ими не руководили. Да и вообще почти никем не руководили. Их спор с ельцинистами был вовсе не про демократию. Этот депутатский корпус к тому времени исчерпал свой политический ресурс и превратился в сообщество лиц, ищущих должностей. И многие из них какие-то должности потом обрели. Зато в публичной российской политике эти якобы представители народа себя в дальнейшем никак не проявили, и это не было случайностью

В отличие от Путина, Ельцин не душил недругов. Его зря упрекают в отсутствии договороспособности. Она-то как раз была налицо. Член ГКЧП Василий Стародубцев несколько лет спустя стал тульским губернатором, а вице-президент Руцкой, провозглашенный хасбулатовцами главой государства, сделался бездарным и коррумпированным губернатором Курской области. Путин затем уволил обоих, а Ельцин терпеливо взирал на их проделки.

Но это были не политические, а чисто интриганские компромиссы. Других теперь и быть не могло. Режим, повторю, стал верхушечным, и его глава действовал, исходя из этого факта. Ельцин не проявил того демократического и нравственного величия, которого задним числом от него требуют энтузиасты. Но все же кое от чего он Россию временно уберег.

Две других дороги

В родственных нам тогда странах, в Украине и в Беларуси, 1993 год тоже был годом кризиса. Только с принципиально разным итогом.

Не все это знают, но в Украине тогда чуть не провели свой собственный референдум в жанре «да-да-нет-да». Всенародное голосование о доверии рассорившимся парламенту и президенту было назначено на 26 сентября 1993-го. Но за пару дней до этого противоборствующие стороны референдум отменили и условились просто провести досрочные выборы президента и парламента.

Которые, помимо прочего, к удивлению президента Леонида Кравчука (тамошнего аналога Ельцина), принесли во втором туре победу Леониду Кучме (аналогу Черномырдина). Так что обошлось без стрельбы, а первый демократический лидер Украины (хоть и менее яркий, чем Ельцин, но тоже заслуженный) вовремя был заменен. И новый парламент, хоть и не менее скандальный, чем предыдущий, все-таки смог принять конституцию, которую, в отличие от российской, не воспринимали как навязанную стране.

Украинской демократии предстояло много приключений, но все-таки, в отличие от российской, она не была тогда свернута.

Причина явно не в отсутствии там коррупции или олигархата. Процветало и то, и то. Украинские олигархи по своим параметрам оказались ничуть не лучше российских. А в смысле коррумпированности Кучма невыгодно смотрелся даже и рядом с Кравчуком, тоже совсем не святым.

Зато в Украине нациестроительство как раз тогда стало набирать ход, а в России оно уже зашло в тупик и начинало смешить и раздражать людей. В Украине понемногу складывалась политическая нация, а в России этот проект провалился и взамен по восходящей пошла уже имперская ностальгия.

Поэтому, в отличие от очень похожих российских, растленные правящие слои тогдашней Украины в какой-то мере ощущали свою ответственность перед страной. Из-за этого раскол в их среде не был таким безнадежным, а выбор между Кравчуком и Кучмой — не таким пугающим, как выбор между Ельциным и такими маргиналами как Анпилов или Руцкой.

В отличие от Украины, сохранить в России какой-то каркас демократии мог только очень сильный и очень прозорливый лидер. Ельцин таким уже не был. Но он тогда не допустил и самого худшего.

В Беларуси в 1993-м не было ни персональной власти (президентский пост еще только собирались учредить), ни олигархата (приватизация крупных предприятий так и не началась). А народный гнев из-за падения уровня жизни бушевал вовсю. Кляли начальство, представители которого раскололись на номенклатурное большинство и национал-либеральное меньшинство. Это меньшинство еще и дополнительно раздражало массы тем, что увлеклось нациестроительством, которое на тот момент воодушевляло там людей не больше, чем в России.

14 декабря 1993-го в белорусском парламенте выступил мало кому известный Александр Лукашенко — глава специально созданной комиссии по борьбе с коррупцией. После его доклада, в котором он разоблачил в мелких и средних злоупотреблениях всю верхушку Беларуси и за которым, затаив дыхание, в прямом эфире следил весь народ, судьба белорусской власти была решена.

Через несколько месяцев Лукашенко стал президентом, уже в первом туре набрав столько же голосов, сколько номенклатурные и национал-либеральные вожди вместе взятые, а во втором — 80%. Это был истинно народный вотум, который создал диктатуру, быстро ставшую тоталитарной и удержавшуюся даже в 2020-м, вопреки очевидной воле уже сложившейся к тому времени белорусской политической нации.

Певчих ошиблась. Диктатуры рождаются вовсе не из олигархата, который в Беларуси так и не возник, и не из заговора коррупционеров, к числу которых Лукашенко не принадлежал и на разоблачении которых сделал свою карьеру.

Диктатор не украл страну, а просто захватил ее. И выборы он тоже не украл — по крайней мере первые из них, которые стали и последними свободными. Это примерно то, что произошло бы и в России в 1996-м. Но Ельцин помешал — украл тогда президентские выборы.

Удачная кража

Мысль, что Геннадий Зюганов, победив в 1996-м, не стал бы потом отдавать власть, вовсе не такая спорная, как принято думать.

Ничего демократического в тогдашней КПРФ и в поддерживающих ее кругах не было и в помине. Красные и полукрасные губернаторы, которые в середине 1990-х один за другим выигрывали региональные выборы, вели себя как Лукашенко, а вовсе не как экс-коммунисты из Восточной Европы, ставшие социал-демократами.

Например, самый выдающийся из них, Аман Тулеев, придя к власти в Кемеровской области (1997), установил там один самых тупых и свинцовых региональных режимов и безраздельно правил 21 год, пока ситуация не дошла до такого дна, что Путину пришлось его отставить. Тулеев на старте карьеры славился страстной левизной, близостью к народу, ораторским дарованием и политическими талантами. В 1991-м, будучи мало кому известным, он запросто набрал 7% голосов на первых российских президентских выборах, а в 1996-м безусловно выиграл бы у Ельцина, если бы КПРФ рискнула его выдвинуть.

Победа коммунистов на президентских выборах в 1996-м означала бы, что режим лукашенковско-путинского типа установился бы уже тогда. Причем сразу в воинственной форме — о реставрации советской империи и «возвращении» Крыма парламентские красные толковали беспрерывно и явно не шутили. В этом случае оставалось бы лишь надеяться, что Зюганов был слишком слабоволен и труслив, чтобы совладать с этой задачей.

Действительно, слабосильного деятеля такого же тоталитарного типа по имени Виктор Янукович в Украине в 2004-м массы просто не пустили в президенты, а когда он позже им все-таки стал, свергли его в 2014-м. Но неужели в России 1996 года массы или хотя бы интеллектуалы готовы были свергать Зюганова? Его тогдашние интеллигенты-пониматели и в мыслях такого не держали и только причитали, что он может оказаться не таким уж строгим.

Поэтому решение ельцинистов остаться у власти и было тем, что называют меньшим злом. Дело было не в защите демократии, которой тогда уже не существовало. Сохранение ельцинского правления не обязательно предотвращало дальнейшее ужесточение режима, но хотя бы откладывало его на потом. То, что очередной шаг к этому ужесточению стал неизбежным, выяснилось только через пару лет.

Крах олигархов и реформаторов

Залоговые аукционы (1995) считаются одной из позорнейших страниц 1990-х. Новоназначенные миллиардеры и распределявшие госактивы чиновники-реформаторы повели себя как банальные советские решалы.

Ничто не мешает назвать это кражей, но приватизация хозяйству действительно требовалась, многие предприятия после того, как были «украдены», заработали гораздо лучше, а не уплаченные олигархами деньги можно было позднее изъять в виде компенсационного налога. Этому воспрепятствовал уже Путин, чтобы держать владельцев на крючке.

А в те годы гораздо более судьбоносными оказались не залоговые аукционы, а чуть более поздние (1997) информационно-бюрократические войны по поводу приватизации «Связьинвеста».

Желая избежать новых скандалов из-за бесплатных раздач, реформаторы попытались навязать олигархам продажу очередного актива уже за реальные деньги и нарвались на скандал(http://www.yeltsinmedia.com/articles/svyazinvest/) гораздо более разрушительный.

Сейчас уже трудно понять, кто там кого обманул. Но из-за явно второстепенного повода олигархические группы перегрызлись друг с другом и с чиновниками, вытащили с помощью своих медиа собственные грязные склоки на обозрение всего народа и методично опозорили и самих себя, и бюрократический клан Чубайса, до этого сильнейший из всех, и сами представления о независимой и работающей для общества прессы.

Вот только тогда, примерно к 1998-му, и наметилась дорога к власти для таких, как Путин. Не олигархи привели его наверх, а крах олигархов. Недееспособность олигархата и слабая дееспособность реформаторского чиновничества заставили клан Ельцина искать более надежные опоры.

Вакуум естественным порядком заполнили военщина и спецслужбы, роль которых непрерывно росла и тогда из-за малой гражданской войны 1993-го, и потом из-за злополучной Чеченской кампании, и теперь, после того, как информационные войны дискредитировали режим в том виде, в каком он существовал в 1993-м — 1998-м.

Точку поставил августовский дефолт 1998-го, в ходе которого остатки реформаторского клана явно не справились с управлением. Это и стало фактическим окончанием 1990-х годов. Начался переходный период. К власти пришло независимое от ельцинского клана правительство Примакова. Уход старого правителя был предрешен. Но не было еще ясно, кто станет преемником и закрутит гайки.

Знал, кого выбрать

Упрекать Ельцина за выбор именно Путина совершенно естественно, а подбирать ему оправдания нет никаких резонов. Но объяснения не помешают.

Путин не был отобран в качестве матерого коррупционера и подпольного миллиардера. Когда его петербургская карьера прервалась, он не был особенно богатым человеком. Видимо, брал, что называется, по чину — столько, сколько и полагалось достаточно крупному чиновнику.

Не был он и креатурой олигархов или криминальных кругов. Преступные знакомства у него, конечно, имелись, как и у многих других. Но в первой его личной команде, в конце 1990-х, люди пригожинского типа отсутствовали. А дружба с Березовским или Абрамовичем ни на какой стадии не была глубокой. Он был нужен им больше, чем они ему, и с легкостью поставил их на место, как только стал во главе государства.

Он был отобран ельцинским кругом и лично Ельциным как чекист, как надежный кадр и как чиновник современного типа. Нечекист к тому времени уже не мог стать преемником. Оба последефолтных премьера и возможных наследника, Евгений Примаков и Сергей Степашин, тоже были из органов. Степашин проявил нерешительность в первые дни начинавшейся Второй чеченской и отпал. Реальным конкурентом выглядел Примаков, более старомодный, чем Путин, и более откровенно обещавший репрессии.

А сами-то репрессии казались неизбежными решительно всем. Народ требовал порядка, номенклатура тоже требовала порядка, а вольности девяностых воспринимались как уходящая натура. Их уже начинали называть проклятыми. Но на фоне старого разведчика, который разглагольствовал о многих десятках тысяч немедленных арестов, Путин выглядел здравомыслящим, умеренным и даже прозападным.

Режим в любом случае оставался абсолютно верхушечным. Попытка Примакова расширить свою базу и опереться на левую коалицию в парламенте уже к весне 1999-го провалилась из-за неспособности КПРФ вести себя как политическая партия. Именно эта неудача и сделала затем Путина реальным конкурентом Примакова.

Упразднение кланового режима и установление какой-то разновидности открытой автократии было тогда неизбежным. Демократических альтернатив на тот момент просто не существовало, и не стоит изобретать их задним числом. Россия не Украина.

Надежды (которые я тогда разделял) клонились к тому, что Путин все же разумнее Примакова и поэтому завинчивание гаек зайдет не так далеко и продлится не так долго. Экономика, наконец, растет, люди начинают жить лучше и осознавать свои интересы. Значит, оживет самоуправление, а там, глядишь, дело дойдет и до демократии.

Разумеется, наши надежды на здравомыслие Путина в 2000-м были таким же признаком политической ущербности, как чьи-то надежды на трусость Зюганова в 1996-м. Но и глядя из сегодня, все же не скажешь, что завершившиеся таким странным образом девяностые — это один сплошной провал. Это еще и опыт, которого до этого у России не было.

******
Новые государства на месте распавшейся империи были бы невозможны без того, что произошло в России в начале девяностых. Созданная в те годы жизнеспособная экономика может пригодиться и при совсем другом режиме. А воинственная паранойяльная диктатура хоть и выросла из девяностых, но не является единственно возможным их следствием.

Когда-нибудь Россию придется учреждать заново. И это явно не будет возвратом к той модели, которую соорудили в тот раз. Но чтобы новая модель была жизнеспособной, надо хорошо понимать, как работала прежняя. А сказки про происки воров и предателей оставим для политзанятий в детских садах.
Автор
социальный и экономический аналитик
02.05.2024