*4220. Мемория. Иннокентий Смоктуновский

[Алексей Коленский]

https://portal-kultura.ru/articles/c...smoktunovskiy/

28.03.2025

Материал опубликован в мартовском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».

«Глаза!.. У него глаза князя Мышкина!» — воскликнул однажды на репетиции «Идиота» именитый театральный режиссер. «У кого глаза?» — опешили все, кто был на сцене. «У актера, как его... ну из этого фильма... Глаза!!! — не унимался Товстоногов, вспомнивший кинокартину с участием Смоктуновского. — Вот прицепился, а? Два месяца не отпускал!» На том памятном многим очевидцам прогоне 1957 года решилась судьба великого русского артиста.
Мало кому известный в столицах актер, сыгравший очкарика-лейтенанта в «Солдатах» (по мотивам повести Виктора Некрасова), в этой киноленте «шел от себя», воплощая жестокий фронтовой опыт. (Своей книге воспоминаний много позднее Смоктуновский даст название «Меня оставили жить».) Товстоногову, тем не менее, требовалось нечто иное. «Не надо играть патологию, он здоров!» — настаивал мэтр на своей трактовке образа князя Мышкина. «Такого мучения в работе, такой трудности я и предположить не мог, — вспоминал спустя годы приглашенный на роль Идиота артист. — У меня были только его глаза, как говорили вокруг. И у меня ничего не получалось, моим партнерам надоело возиться со мной — шпыняли, смеялись в лицо, просили режиссера снять меня с роли. Говорили на репетициях: «Ну, больной, будешь работать?» или «А ты делай как я!»... Но я не мог!».

Четырехмесячные репетиции неслись под откос, Смоктуновский дважды подавал заявление об уходе и вдруг, проходя по коридору «Ленфильма», встретил того, кто очень многое изменил... Впоследствии Иннокентий Михайлович об этом рассказывал:

«Увидел» его спиной. Остановился. Оглянулся... Он просто стоял и читал, но он был в другом мире, в другой цивилизации. Божественно спокоен... одутловатый человек, коротко стриженный. Серые глаза, тяжелый взгляд. К нему подошла какая-то женщина, что-то спросила. Он на нее так смотрел и так слушал, как должен был бы смотреть и слушать князь Мышкин. Потом она долго не могла сообразить, о ком я спрашиваю: «А, этот идиот? Он эпилептик. Снимается в массовке». И начала мне рассказывать его биографию, но это была история самого Мышкина (а она не знала, что я репетирую эту роль). Оказывается, он был в лагерях семнадцать лет. (А князь Мышкин 24 года жил в горах.) На следующий день на репетиции заговорил другим голосом, а когда мы еще раз с ним встретились — поразился, что и голос у него такой же, как я предположил. После этой встречи роль пошла».

Смоктуновский часто подчеркивал, что актером стал после «Идиота», когда ощутил «ужас и восторг слияния с личностью другого, вдохновение, силу и власть над публикой». В тридцать три жизнь разделилась на «до» и «после». Вскоре он сыграет дюжину тончайших, любимых зрителями ролей, сквозь которые будет мерцать контур «самой-самой»...

Второй из шестерых детей семьи ссыльных поляков-крестьян Смоктуновичей родился в селе под Томском. Через четыре года, спасаясь от коллективизации и голода, семейство переехало в областной центр. Затем — в Красноярск, где Иннокентия с братом взяла к себе на прокорм бездетная сестра отца. Семейные связи, однако, сохранялись. Родитель будущей кинозвезды, раскулаченный мельник, рыжий силач по прозвищу Король, «человек добрых шалостей и игры, залихватского характера, ухарства и лихачества» вкалывал портовым грузчиком. Подвыпив, устраивал родным шуточные «представления». В 1941-м ушел на фронт, а год спустя пропал без вести, погиб.

Иннокентий выучился на фельдшера и киномеханика. В госпитале при воинской части крутил фильмы, в Красноярском драмтеатре подрабатывал статистом. Научился подделывать билеты, поскольку покупать было не на что, а сцена манила, как земля обетованная, где «другой воздух, погашенные огни, атмосфера взволнованного уюта!». В 1943 году 18-летнего парня мобилизовали на войну пехотинцем.

Он сражался на Курской дуге, форсировал Днепр, освобождал Киев. В конце 1943-го угодил в окружение, пережил плен и концлагерь, осуществил побег (спасли украинские крестьянки). Гвардии младший сержант Смоктунович брал Варшаву, а Победу встречал в Померании. Переживший голод и холод, невыносимый страх смерти, боль потерь и непередаваемое счастье, выражаемое словом-восклицанием «выжил!», он по прошествии лет напишет: «Помню, как шел в атаку: ноги ватные, не разгибаются, очень страшно, но надо идти. Ужасны минуты перед сигналом атаки — ожидание конца... Но самое страшное — это плен, ощущение, что твоя жизнь не принадлежит тебе».

Иннокентий намеревался пойти в Лесотехнический, но поступил «за компанию» в студию Красноярского драмтеатра. Через три месяца был отчислен за драку и «противопоставление себя общественности». Получив запрет на проживание в 39 крупнейших городах СССР, фронтовик-антиобщественник уступил комнату женившемуся брату, а сам переехал туда, откуда не ссылали. Пять лет служил актером Заполярного театра драмы — вместе с составлявшими костяк норильской труппы зэка. По настоянию руководства сменил фамилию, став Смоктуновским. Творчески окреп.

Десять премьер в год и главные роли поставили его на крыло, однако подвело здоровье. Заболев жестокой цингой, артист подался на юг — в Грозный, Махачкалу, Сталинград. За десять лет на провинциальных подмостках воплотил десятки образов, творческого удовлетворения не принесших, но уже довольно заметных. В Москву Смоктуновского поманили актрисы Римма Маркова и Софья Гиацинтова (прима Ленкома), а также режиссер Маяковки Андрей Гончаров... Правда, ничего не обещали, зато он про себя уже все решил. «Уходя из Сталинградского театра после очередного скандала, сказал коллегам: «Если обо мне не услышите через пять лет, буду заниматься другим делом!»

Столичных постановщиков этот парвеню поначалу не заинтересовал. «Ментальность» артиста была на редкость не подходящей для репертуара той поры, — писал театровед Анатолий Смелянский. — Ему некого было играть. Высокий, худой, с прозрачными голубыми глазами и светлыми, чуть вьющимися волосами, с каким-то завораживающе-странным голосом, испуганной, осторожной «тюремной» пластикой... был безнадежен для пьес, определявших репертуар».

Скитался по Москве в единственном, лыжном костюме, ночевал на чердаках, падал порой в голодный обморок. И все же был счастлив, даже сделал предложение женщине, с которой проживет потом жизнь. Внештатно ошивался в Ленкоме. Чудом просочился в труппу Театра киноактера. Снимался в массовках «Мосфильма». После первых киноролей был замечен ленинградским режиссером Александром Ивановым, в ту пору будто что-то о себе уже знал: «Три-четыре месяца фронтовой жизни вырабатывают в человеке этакий локатор восприятия происходящего вокруг, когда каждая клеточка, пора, даже легкомысленный кончик волоса трепетно, по-родительски подскажет, живо и быстро предупредит, где нужно не раздумывая плюхнуться куда ни попало, а где, напротив, можно спокойно пренебречь и шальным роем пуль, высчитанной площадью разрывов мин и снарядов».

Он посчитал и подытожил: пятилетку худо-бедно тлел в Норильске, еще пять лет раздувал пламя в скитаниях, теперь пришла пора гореть и лететь!

В картине «Солдаты» Александра Иванова лейтенант Фабер исполнителю «дался... сравнительно легко». Ничего не надо было угадывать, следовало лишь привнести в образ личные наблюдения, переживания и, главное, лирическое соинтонирование... А на роль Мышкина тем временем уже подали заявки пятнадцать штатных актеров БДТ.

На первой репетиции Товстоногов четыре часа репетировал с новобранцем эпизод знакомства с портретом Настасьи Филипповны. «В этом лице страдания много. Особенно вот эти точки возле глаз...» — режиссер требовал заплакать, но не в голос, а внутренне, провидя трагический исход. И произошло чудо. Странно подняв руку, откинувшись на спинку стула, артист всем телом «присвоил» незримые, душившие князя слезы.

Позже Иннокентий Михайлович признавался: главное — услышать то, как персонаж говорит, «взять верный тон», являющийся импульсом, триггером, толчком к действию. Но затем возникает вопрос: что делать дальше? Актерские тетради Смоктуновского приоткрывают его внутреннюю лабораторию: «Не впадать в благостность», «Херувимчика не нужно»... Тут же вклеен листок с «предлагаемыми обстоятельствами» роли: «В этом мире невозможно жить чистому человеку. Его ломают. Он погибает». Потом все отчетливей проявляется актерская задача сыграть «ребенка с большими печальными и умными глазами»: «Весь в партнерах!» — то бишь в их драмах, переживаниях, в этом-то и заключается подход к раскрытию замысла классика. Бесконфликтный «христосик» Мышкин — чудовище, растравляющее душевные раны людей и при этом остающееся невинным. Идиот Смоктуновского ежеминутно колеблется между пронзительной эмпатией и детским ужасом самозванства («никогда мне не поверят!»).

«У Мышкина мир прекрасен, он начинает жизнь с верой в людей, но приходит к финалу — сходит с ума, — подметил актер и заявил о своем парадоксальном прозрении. — Я понял, чего мне не хватает — полного, абсолютного, божественного покоя. И на основе этого покоя могли рождаться огромные периметры эмоциональных захватов». Качаясь на этих качелях, Смоктуновский испытал абсолютное перерождение в персонажа с полным спектром ощущений, чувств, передававшихся зрителям. Удерживаясь в разных планах сценического существования, скользил между реактивным слиянием, растворением, отстранением и покоем. Несущийся в пропасть безумия князь обретал истинную животную свободу, неумышленно сплетая космос из круговерти окружавших его лиц... Премьера потрясла всех.

«Идиот» Достоевского такой и другим быть не может!.. Это был прорыв, взрыв, переход в новое качество не только ленинградского театра, но и всей нашей сцены!» — восторгался в одной из своих статей критик Анатолий Смелянский.

Смоктуновский терпеливо нес выслуженное бремя. «Я сыграл его двести раз, и если бы мне пришлось сыграть еще столько же, я бы и сам остался больным человеком, — признавался артист. — Не знаю, как бы сложилась моя жизнь, если б меня не столкнуло с наследием Достоевского. Его властное вторжение в мою взрослую жизнь продолжалось во всех последовавших работах, сколь бы отличны и далеки они ни были по сути, драматургии, эпохе... Я думаю, что тогда подкупала новизна открытия, появления неизвестного актера. И потом, после войны, разрухи и голода людей очень интересовал быт, а я в конце пятидесятых пришел и сказал: «Дух!» — И они откликнулись».

Легендарный спектакль шел пять лет, заставляя говорить о Смоктуновском как об актере нового типа, хотя русская сцена, наоборот, получила тогда последнего великого артиста превращений, сформировавшегося вдали и наперекор режиссерскому театру. Гениальный лицедей чурался модных подходов: аффективной памяти, пути к жизненной материи за пределами роли, расширительных толкований драматургии. Никаких толмачей в свой диалог с образом не пускал. Робкий, чуткий, вечно сомневавшийся художник органически ненавидел постановщиков — даже тех, в ком находил опору.

В этом была истинная причина ухода от Товстоногова. Повод представился основательный: Григорий Козинцев предложил сыграть в кино Гамлета, посулив творческую свободу. Смоктуновский счел сценарий ужасным и впоследствии не мог простить режиссеру вынесенный за кадр монолог «Быть или не быть». Отчасти выручили Шекспир и Мышкин: исполнитель сыграл доброго принца, душу которого тщился растерзать век-волкодав, а он, герой, подобно Идиоту, искал и не находил опоры ни в ком и ни в чем, кроме мужественной жертвенности. Ответом на премьеру стали международный триумф и двенадцать тысяч восторженных зрительских писем.

А до этого актер полюбился кинозрителям по героическому «Неотправленному письму» Михаила Калатозова и «Девяти дням одного года» Михаила Ромма, где типичного физика Смоктуновский представил тонким лириком, самым человечным человеком. Сыгранный сразу после «Гамлета» рязановский вор-альтруист Деточкин стал народным героем, советским Дон-Кихотом. Каждый персонаж удивительного актера настойчиво убеждал: если не прислушиваться к голосу совести, не выверять отдельность и особенность собственного предназначения, то жить просто неприлично, глупо да и не стоит вовсе.

Меланхолия семидесятых подтопила оттепельный максимализм. Смоктуновский в те годы постоянно искал, сомневался и жестко себя судил: «Другие роли, как бы хороши или дурны они ни были, всегда находились под влиянием удивительного образа Мышкина. И если дело совсем не шло, то, значит, я на какое-то время терял связь с ним... Если говорить откровенно, ни одна моя работа ни до, ни после не подошла даже близко к этому уровню. К сожалению, это правда!» При этом не забывал об истинном призвании — «идиотской» отзывчивости и из этого ростка пытался взрастить свой волшебный сад.

В калатозовском «Преступлении и наказании» играл Порфирия Петровича (которого по недоразумению уроднил, уподобил Идиоту). В Малом театре — Федора Иоанновича как антипода мхатовского «царя-мужичка с распахнутыми глазами». «Видел Москвина на кинопленке. Хотел сыграть противоположное Москвину: царь Федор — трагедия обманутой доверчивости, попранной доброты. Только страшная психофизическая трудность в исполнении этого образа не позволяют ему стать в ряд с мировыми эталонами драматических героев, таких как Гамлет, Фауст, князь Мышкин!». Постановка имела успех, но тонула в помпезных декорациях и режиссерском прочтении Бориса Ровенских.

Смоктуновский перешел в ефремовский МХАТ под честное слово — обещание восстановить «Федора Иоанновича» по режиссерской партитуре Станиславского. Не сложилось. Впрочем, с середины семидесятых Иннокентий Михайлович сыграл на прославленной сцене незабываемые роли: чеховских Иванова и Дорна, щедринского Иудушку... Стал премьером и кумиром труппы, назвавшей его в поздравительном адресе к 65-летию «критерием, к которому мы стремимся и с которым мы соотносим творчество всего Художественного театра в целом». После чествования великий актер прожил еще четыре года.

Вдохновенно менявший рисунок мизансцен «неудобный партнер» служил образцом в самом главном — летучем почерке игры. По мнению Ефремова, Смоктуновский — «один из немногих мастеров, которые способны наблюдать человека в самых тайных движениях его души. Он способен самого себя сделать объектом такого пристального наблюдения, подмечать в жизни и перенести в искусство не только внешние признаки или особенные жесты того или иного персонажа, в лучших ролях выразить и воплотить идею человеческой жизни, сделать эту идею пластически осязаемой и волнующей».

«Когда говорит в роли — он дышит, — отмечала Алла Демидова. — В жизни у него дыхание легкое, незаметное; в ролях — много выдохов, междометий, вздохов — и это не штамп, а кажется, что по-другому нельзя.... Обаяние Смоктуновского не в актерском шарме, которого у него почти нет, а вот в этом, таком редкостном обаянии сложного, отдельного, которое оказывается неисчерпаемым... В этом разгадка того удивительного обстоятельства, что вершинами его ролей становятся подчас молчаливые проходы или минуты кажущегося бездействия».

«Михаил Чехов строил свои образы из вещества фантазии, а Смоктуновский создавал свои образы из вещества текста, — утверждал Олег Ефремов, — он был актером, проживающим роль. Ничего не изображал, именно проживал свои роли!». По тетрадям для записей видно, насколько скрупулезно Иннокентий Михайлович осмыслял «проходные» моменты невербализируемых переживаний, нащупывая свой путь к каждому образу. «В самых важных, ответственных моментах жизни человека — все от него бегут, и он остается один как перст, и не на кого ему положиться», — так сформулировал артист собственное ощущение бытия.

Корифей откровенно признавался: «Я никого не ставил вровень с собой», — и это было не нарциссическое самолюбование, а ощущение уникальности созданного образа. «Такой тишины в зале, такой власти над зрителями, какую я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, — я не знаю ни у одного актера. Я думал, что «синяя птица» у меня в руках! Но это чувство утрачивалось. Очень тонко и трудно культивируется это состояние, и его очень трудно удержать... Зал замирал только тогда, когда я был погружен в суть. Я думаю, что ни один зритель, ни один критик и многие актеры не понимают, какая трудная у нас работа. Наверное, самая трудная из всех профессий», — размышлял мастер о собственном ремесле.

В книге воспоминаний, звонко озаглавленной словом «Быть!», он завещал коллегам и зрителям: «На сцене сейчас время требует жить. Правда, это нелегко. Жизнь на сцене сопряжена с действительными нервными затратами, с учащенным, порой до мятущегося, пульсом, с болями в затылке от принудительного принуждения и даже оголенным ощущением стенок собственного желудка... Но если мы не только декларируем и безответственно болтаем о системе Станиславского, Немировича-Данченко, а действительно хотим свято и неуклонно следовать им (а это единственный путь быть живым на сцене), — то, пожалуйста, будьте любезны жить... Люди мелкие ищут комфорта, популярности, денег; люди крупные — самих себя».

[Валерий Кичин]

https://rg.ru/2025/03/25/talant-eto-...gunka10.net%2F

28.03.2025 07:40
Культура
Судьба и роли великого артиста
28 марта актеру Иннокентию Смоктуновскому исполнилось бы 100 лет

Смоктуновскому сто лет! Невообразимая дата для искусства, которое не умеет стареть. Его ведь уже при жизни называли гением. Или даже так: в искусстве есть таланты, есть гении и есть Смоктуновский.
Он никогда не был "актером актерычем", работавшим на галерку. Не изумлял почтеннейшую публику лихими перевоплощениями. Он всегда был Смоктуновским, в котором живут и Гамлет, и Порфирий Петрович, Войницкий, еточкин, Фирс...
Он никогда не был "актером актерычем", работавшим на галерку. Не изумлял почтеннейшую публику лихими перевоплощениями. Он всегда был Смоктуновским, в котором живут и Гамлет, и Порфирий Петрович, Войницкий, еточкин, Фирс... / РИА Новости
Герой России Тибилов погиб при прямом ударе ВСУ по Черкасскому Поречному

Сообщить об опечатке
Отдельный от всех, ни с кем не сравнимый. Мистически одаренный. Гипнотически действующий: мог на сцене просто молчать, но глаз не отвести. Потому что Смоктуновский, каких больше нет и не будет.

Именно поэтому его так долго не брали ни в один московский театр: где найти для инопланетянина земную роль? И голос у него не актерский: ровный, как бы бесстрастный. И ходит - словно крадется.

Он никогда не был "актером актерычем", работавшим на сорок пятый ряд галерки. Не изумлял почтеннейшую публику лихими перевоплощениями, когда человека на сцене не узнать. Он всегда был Смоктуновским, в котором живут и Гамлет, и Порфирий Петрович, Войницкий, Деточкин и Фирс, Куликов из "Девяти дней одного года" и Плюшкин из "Мертвых душ", и Моцарт, и Сальери… В одной личности, у которой бесконечное множество не масок, а бери глубже - сущностей. В каждом из нас. Кого в нас разбудят - тем и станем. Смоктуновский выразил кошмарную способность человечества держать в себе Бога и Дьявола одномоментно.

Он кем только не поработал в юности. Родившийся в сибирской деревне Татьяновке Томской губернии в многодетной семье, сполна познавший смертельный голод и спасавшийся воровством еды на местном рынке, он прошел войну, бежал из плена, был партизаном и участвовал во взятии Берлина, имеет боевые медали, но все равно на родине, как побывавший во вражеском плену, оказался в неблагонадежных.

А тянуло его к театру. Сызмальства. Подделав билет и проникнув на свой первый спектакль в Красноярске, он понял: здесь его жизнь. Потом вспоминал доверчивую юность с улыбкой: "Сейчас понимаю, что это было просто дурно по вкусу, но тогда вышел потрясенный".

Он так и не получил театрального образования - учился прямо на сцене, в спорах с режиссерами
Играл в массовках, долго играл в Норильске, в Заполярном театре драмы и музыкальной комедии вместе со ссыльным Георгием Жженовым. Там, кстати, впервые примерил на себя роль Моцарта в пушкинских "Маленьких трагедиях". Кочевал по театрам страны. Сначала совсем маленьким - как познавшему плен "предателю", ему запретили въезд в 39 крупнейших городов страны.

Театрального образования так и не получил, учился прямо на сцене, в беспрерывных спорах и конфликтах с режиссерами оттачивая свою интуицию, знания и умения. Из-за чего его постоянно выгоняли.

"Многоликий, но единственный". Музей МХАТ представляет выставку об Иннокентии Смоктуновском
Культура
"Многоликий, но единственный". Музей МХАТ представляет выставку об Иннокентии Смоктуновском
Играл Александра Ульянова в Махачкале, Хлестакова в Сталинграде. В Москве долго ничего не получалось. Прошел через годы невостребованности и нищеты. Много лет спустя в фильме "Москва слезам не верит" Владимира Меньшова он сыграет в крошечном камео самого себя в юности, никому не известного, стоящего у Дома кино в толпе фанов.

Однажды вдруг повезло: в фильме Михаила Ромма "Убийство на улице Данте" предложили крошечный эпизод. Партнеры раздражались: парень ничего не умеет! Но Ромм упорно с ним возился: вы не видите, как он талантлив?!

Потом была роль побольше, где его заметили уже многие: "нетипичный лейтенант", интеллигент-очкарик Фарбер в фильме "Солдаты" по роману Виктора Некрасова. Так в нашем кино впервые сообразили, что может быть и другой образ России - не только могутной, но и умной. Смоктуновский первым из актеров сумел воплотить на наших экранах такое понятие, как интеллект.

Ему повезло со временем. Страна оттаивала от сталинского террора, робкая поначалу "оттепель" быстро становилась мощным ледоходом, искусство отходило от тотальной заморозки. Кино требовало обновления, законсервированная было театральная жизнь вдруг стала порождать такие феномены, как БДТ и "Современник".

"Солдаты" открыли Смоктуновскому дорогу к его главной роли в театре, сделавшей его феноменом, - князю Мышкину в "Идиоте" товстоноговского БДТ. Уже первый проход героя через авансцену потом был многократно описан критиками. С его осторожной пластикой, его прозрачным взглядом, его тихим, тоненьким, как бы ощупывающим окружение голосом, почти фальцетом. И святая детскость в глазах. Его партнерами были первейшие мастера: Лебедев, Стржельчик, Борисов - Товстоногов собрал труппу, равной которой не было и, вероятно, уже не будет. Смоктуновский там сразу стал первым, эта роль вознесла его в круг самых востребованных актеров.

Ролей стало много, и он играл жадно, в кино не гнушаясь и эпизодами. Неординарность фактуры обеспечила ему массу ролей императоров, царей, премьер-министров, губернаторов. Сенсацией, прорывом в новое эстетическое пространство стал фильм Михаила Ромма "Девять дней одного года" - манифест мастера, отрекавшегося от декоративно-помпезного кино, искавшего стилистику, адекватную эпохе "физиков и лириков". Единство этих общественных полюсов воплощали жертвенный, упрямый, идущий к цели ценой собственной жизни ядерщик-экспериментатор Гусев (Алексей Баталов) и его друг Куликов - ироничный, скептически настроенный теоретик. Мир науки впервые за многие годы был представлен не комически рассеянным профессором, а людьми молодыми, умными, спорящими, со сформированным мировоззрением, с развитыми чувствами достоинства, долга и чести. Интеллектуальное кино выдвинуло интеллектуальных героев, открыв в советском искусстве фактически новую эру.

Еще одна вершина - "Гамлет", великая симфоническая фреска Григория Козинцева - Дмитрия Шостаковича, завораживающий сгусток напряженно пульсирующей мысли. У Смоктуновского это не тот канонический Гамлет с его вечными колебаниями, быть или не быть. Сомнения оказывались всего только сигналом к действиям. В полном соответствии с социалистическими идеалами "покой нам только снится" он сражался за правду, он был обличителем нравов, советский фильм видел в Шекспире союзника. Роль сыграна экспрессивно, подчеркнуто театрально - одиночка в мире тотальной лжи. По опросу журнала "Советский экран" зрители выбрали Смоктуновского актером года.

Он еще раз сыграл Гамлета, уже пародийного, в комедии Эльдара Рязанова "Берегись автомобиля": его Деточкин тоже сражается за справедливость, угоняя неправедно нажитые машины и отправляя выручку детским домам. Безупречно честный взгляд и пластика нашкодившего щенка - неуверенная и упрямая одновременно. Торопливая речь человека, которому все время нужно объяснять людям азбучные истины. Человека не от мира сего. Какими были и Мышкин, и Гамлет, и многие его герои, объединенные одним качеством: они существовали отдельно от окружения, наособицу. Были в ансамбле с ним, могли с ним активно взаимодействовать, но в них ощущалось нечто глубоко запрятанное в душе, какое-то недоступное другим знание. Его актерская интуиция была безошибочной. Его непредсказуемое сценическое поведение, его зависшие в воздухе, никем не предусмотренные паузы ставили в тупик режиссеров. Как говорил Кама Гинкас: "Талантливого ведет профессия, гения - его природа, а ей не всегда можно управлять".

В Театре им. Вахтангова отметили 100-летие Юлии Борисовой
Культура
В Театре им. Вахтангова отметили 100-летие Юлии Борисовой
В его присутствии конфликт пьесы смотрелся крупнее, поединок Гамлета с Клавдием оказывался много выше дворцовой кровавой интриги. Тонкость душевной организации самого актера делала его героев обостренно восприимчивыми, нетерпимыми к любой лжи, к пороку, донкихотство было их органикой. Ему почти не предлагали играть негодяев, но когда предложили - возник опять же совершенно особенный Иудушка Головлев, само воплощение злобного ханжества с завораживающей мелодикой речи. Это было столь глубокое проникновение в таинства русской души, что становилось не по себе. "Я стоял у окна и смотрел на людей, идущих в театр, - рассказывал актер. - Они шли посмотреть на очень скверного человека, совсем забыв, что в нем все те же качества, что и у них самих. Мы все такие же, как говорил чеховский Астров, букашки-таракашки".

На этом вселенском юру он был замкнут. Самодостаточен. "Ему не очень нужны были друзья, - вспоминал Андрей Мягков. - Он сам себе был другом. И партнеры были не очень нужны, он всегда был в себе. Но был так интересен, что партнеры к нему тянулись, и получалось живое, прекрасное общение".

В кино он сыграл до ста разнокалиберных ролей, из них в истории остались его Чайковский и Моцарт, Протасов и Войницкий, Плюшкин и Порфирий Петрович. Самый загадочный из наших актеров унес тайну своего гения с собой. Осталась его магия, актерская и человеческая, она светилась даже в самых проходных его работах, и забыть ее невозможно.

Российская газета - Спецвыпуск: Культура №64(9603)

[Foto_history]

2025-03-28 11:11:00 87

Сегодня исполняется сто лет со дня рождения гениального советского и русского театрального и киноактёра, чтеца, фронтовика, народного артиста СССР Иннокентия Михайловича Смоктуновского

Иннокентий Михайлович Смоктуновский

О постановке Идиота режиссёр Георгий Александрович Товстоногов мечтал задолго до того, как возглавил в Большой драматический театр. Образ князя Мышкина он вынашивал годами. Впервые увидев глаза неизвестного ему актёра Иннокентия Смоктуновского в картине Солдаты, он понял, что это и есть глаза Мышкина – открытые, с чистым взглядом, проникающим вглубь

Князь Мышкин в спектакле Идиот на сцене Ленинградского Большого драматического театра, 1958 год

Татьяна Доронина и Иннокентий Смоктуновский в спектакле Идиот, БДТ 1958 год

Вот как об этом вспоминал Юрий Рост

– У него глаза князя Мышкина! Найдите мне этого Сосновецкого, или как его зовут! – прогудел он, затевавший в это время в питерском Большом Драматическом театре Идиота, и послал Евгения Лебедева уговаривать Иннокентия Михайловича ехать в БДТ.
Тот даже не ждал этого шанса, который предложил великий Гога, но немного поломался без всяких оснований, пока гений на тридцать третьем году его жизни не повелел ему: Иди! Твой выход!
Выход этот – со второго спектакля (на первом зал был наполовину полон: Кто такой этот Сосновецкий или Смоктуновский?), а на втором и далее висели на балконах...

Иннокентий Михайлович любил представать перед некоторыми наделёнными властью людьми, особенно чиновниками, эдаким человеком не от мира сего, дабы уклониться от ненужных мероприятий или общественной нагрузки. В конце семидесятых его хотели выдвинуть кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. На банкете, организованном в честь потенциального кандидата, актёр произнёс тост: Я хочу выпить за то, чтобы полки магазинов заполнились, а на столах наших избирателей появились такие же продукты, какие я вижу здесь, повергший присутствовавших в изумление, после чего вопрос о его депутатстве сошёл на нет...

Люди мелкие ищут комфорта, популярности, денег; люди крупные – самих себя

[Foto_history]