*309. Вторая мировая война

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/research/14185/

16 июля 1941 года немцы взяли Смоленск, открыв дорогу на Москву. Тем не менее, в историю Смоленское сражение вошло как первая крупная оборонительная операция, благодаря которой блицкриг был остановлен на два месяца.

Смоленская область, где развернулись основные события сражения, не являлась пограничной, но уже спустя три недели после начала войны боевые действия шли на ее территории. Вражеское наступление развивалось стремительно: 26 июня германские войска заняли Минск, затем вступили во Львов, а уже через две недели войска противника продвинулись на глубину до 600 километров. Основным же направлением наступления гитлеровское командование считало центральное — московское направление. Именно здесь противник сосредоточил свои основные силы: из общего количества живой силы и техники, сосредоточенных для нападения на СССР, в группу армий «Центр» входили 40,2% всех дивизий (в том числе 48,2 % моторизованных и 52,9% танковых) и крупнейший воздушный флот Люфтваффе. Смоленск же в силу своего географического положения с древнейших времен был важнейшим стратегическим опорным пунктом нашей обороны, закрывавшим путь к столице.

Уже к вечеру 15 июля 1941 года передовые части 46-го и 47-го моторизированных корпусов вермахта вышли на окраины Смоленска. В течение 16 июля гитлеровцам удалось овладеть большей частью города, несмотря на героическое сопротивление отдельных частей и соединений Красной армии. В германских источниках говорится: «В северной части города, в индустриальных пригородах милиция и рабочее ополчение сражались упорно. Каждый дом, каждый подвал приходилось штурмовать отдельно, выбивая оттуда защитников стрелковым оружием, ручными гранатами и штыками». Но организованного сопротивления отдельные отряды красноармейцев организовать не смогли. Сначала обороняющиеся отступили к центру города, а ночью, взорвав за собой мосты, защитники города переправились на другой берег Днепра.

Однако, именно в эти первые дни Смоленского сражения гитлеровская стратегия дала трещину.

Во-первых, советские войска оказали врагу серьезное сопротивление, чего противник не ожидал, думая, что наши войска в связи с угрозой окружения сдадутся или отступят на восток, оголяя подступы к Москве. Но наши войска не просто сражались, но и нанесли противнику значительный урон, равного которому не было за весь предыдущий период Второй мировой войны.

Тем не менее, падение Смоленска стало и первым значительным поражением Красной армии.
О том, с какими чувствами красноармейцы оставляли древнюю русскую твердыню, можно судить по воспоминаниям ветеранов, которые сегодня публикует "Историческая правда".

В оккупированном Смоленске. У разбитого советского танка, который служил дорожным указателем.

* * *
Осинцев Николай Николаевич, начальник штаба дивизиона 188-го зенитно-артиллерийского полка (июнь — октябрь 1941 г.):

«Сплошного фронта ведь нигде не было, и немцы, значит, по отдельным направлениям все больше наступали. Нам, конечно, в то время приходилось очень плохо. Было ведь как? Вот идут, как говориться, немцы в определенном направлении. Тут же и мы обороняемся. А справа, как и слева, у нас никого нет. Одна дивизия, одним словом, стоит, и мы ее прикрываем. Потом нам говорят: немцы выбросили десант в тылу. Из-за этого создается паника, и прочее-прочее. Вот такая тяжелая была обстановка в то время. Правда, на моей личной памяти паники не было на местах. Но неприятные, как говориться, ощущения были от того, что когда сверху на тебя летят бомбы, тебе же и говорят: «А вот там десант немцы выбросили!» А отступать нам, как говориться, вроде бы уже и некуда было. После этого часть наших войск бросают на уничтожение этого десанта, а часть остается по-прежнему держать передний край. И так постепенно, вот таким образом, о чем я вам рассказал, мы от рубежа к рубежу отступали к Смоленску.

Затем подошли к Смоленску. Там мы долго, вообще-то говоря, оборонялись: где-то, наверное, с месяц, не меньше. Наши войска там заняли оборону по реке Днепр, где он прямо через Смоленск, значит, протекает. Там мы прикрывали с воздуха город Смоленск и войска, которые непосредственно к окраинам этого города примыкали. Это прикрытие нами города продолжалось до 30-го сентября, а затем под нажимом немцев наши войска вынуждены были отступить. Тогда мы отошли на реку Днепр в районе Сазонова, - если вы в этом районе по железной дороге поедете, то такое место обнаружите. Там была организована как раз знаменитая Соловьевская переправа через Днепр. Войска, которые отходили от Смоленска у нас, как раз через эту переправу перебирались. Эти переправы мы и прикрывали. Надо сказать, сами переправы сделаны были под водой. Но подход-то все немцы видели. Короче говоря, самолеты немецкие хотя и не видели мост, но замечали скопление наших войск в каком-то определенном месте. «Значит, - решали немецкие летчики, - тут где-то есть переправа». И все время они совершали на нас свои налеты. Мы в этом районе сбили несколько ихних самолетов. Но это были, конечно, не первые сбитые нами самолеты. Первый самолет мы вообще-то под Оршей сбили.

А потом случилось следующее. Учитывая, что после этого противник начал на нашем направлении делать обход на флангах, нам поставили задачу: срочно убыть в город Сухиничи для прикрытия железнодорожного узла, который там находится. А этот город Сухиничи на юге располагался. Тогда же мы своим маршем туда отправились, а когда на место прибыли, то и стали прикрывать железнодожную станцию Сухиничи. Там мы тоже сбили несколько немецких самолетов. Между прочим, когда мы туда ехали, произошел один странный случай. Мне он тоже хорошо запомнился. Я собрал свою часть для отправки. Командир уехал вперед сразу. Я же после того, как собрал колонну, тоже вскоре отправился в путь. Дело было летом. Только мы лес проехали, как вдруг примерно километрах в двух – двух с половиной от переднего края нам повстречались два генерала. «Куда? - закричали они. - А, отступаете, бежите?» «Да нет,- сказали у нас люди, - у нас официальный приказ». «Где приказ официальный?» - они стали спрашивать. А я свою колонну, значит, вперед пропустил. В последней машине у меня и оставался документ: приказ о передислокации. Затем вдруг этот генерал и говорит моим людям: «Собрать командиров батарей, командиров батарей и расстрелять». И в это время я подъезжаю на машине. Подъезжаю, и те, показывая на меня, уже кричат: «А вот наш начальник штаба». Я говорю: «В чем дело?» И скомандовал: «В ружье!» Личный состав взял у меня винтовки. Эти генералы тогда опешили, говорят: «А-ааа, ну вас». Плюнули и уехали. Кто это были? У меня, например, до сих пор осталась в голове мысль, что это скорее всего были шпионы. Заброшенные шпионы, которые отступающие войска вот так расстреливали. В первую очередь они отправляли на тот свет командный состав: для того, чтобы в войсках, так сказать, потеряли управление».

На вокзале оккупированного Смоленска.

* * *
Силин Вячеслав Петрович, танкист 33-й полка 17-й танковой дивизии:

На третий-четвертый день по прибытию в районе Смоленска мы пошли в атаку. Командиры нам дали направление, танки пошли вперед. Был бой. Мы погнали его (врага). Богато техники он побросал. Потом вдруг встали. Ну не знали мы, где нам заправляться, куда ехать. А связь тогда была – катушка на плечах! От штаба до штаба. Рации не было. В одном из боев командир танка кричит: «Справа ребята горят! Вот она стерва! Дави ее!» Резко развернув машину, я пошел к ней (пушке) по дуге, ховаясь за бугорок. Смотрю – расчет разворачивает пушку на нас. С разгону на нее брюхом сел… Гусеницы крутят, а танк застрял. Качается туда-сюда, двигатель воет. Вправо-влево рычагами дергаю. Пули защелкали по броне. Командир машины верещит: «Ну что же ты? Давай родной». Он конечно молодец, не растерялся. Люк открыл, давай, значит, гранаты кидать. Танк качался-качался, но все же слез с неё. Гусеница зачепилась, танк развернуло. Проутюжил расчет вдоль ровика…

Командиром у нас был поволжский немец по фамилии Донгаузер. После наступления мы оказались без топлива. Замаскированные ветками танки стояли на окраине леса. В 100 метрах от нас по дороге сплошным потоком двигались немцы. Стрелять?! Нет смысла, сразу погибнем. Некоторые экипажи бросили танки и ушли. Мы с еврейчиком остались. Як же его? По-моему Цукерман. Нам Донгаузер сказал: «Возьмите хворост, положите к трансмиссии и поджигайте». Сказал и ушел. Два дня мы с этим еврейчиком бродили по лесу. Потом распотрошили какую-то брошенную машину. Подогнали к ней танк, слили в него бензин. На другой день подстрелили немецкий грузовик, с него кое-чем разжились. Вот примерно так проблуждали пятнадцать суток по тылам немцев. На третью неделю вернулись в свою часть.

Наш лейтенант пришел пешком в полк и сказал, что танк подбитый, экипаж без вести пропал. А через некоторое время появились мы. Сидим у танка, покушать нам тут чего-то дали... О нас доложили командиру полка, он вызвал к себе Донгаузера.

- Твой танк?

- Мой.

- А где же экипаж?

- М-м-м-м-м….

Тут мы подходим. Командир полка вытащил пистолет и два раза выстрелил лейтенанту в грудь. Застрелил его без суда и следствия!

Сгоревшие трамвайные вагоны в Смоленске.

Разбитые трамвайные вагоны у стен Смоленского Кремля.

* * *
Чуприна Алексей Гаврилович, рядовой 158-й стрелковой дивизии:

Когда в Смоленске высадились, мы на машинах, а пехота на поводах и пешем, - километров двадцать, в лес. В лесу и пехота, и артиллерия: 45, 120, 196, и мы со своими машинами. Дня три побыли. Потом самолёты налетели: разведка, три самолёта. Увидели, что в лесу полно солдат, и через двадцать минут налетели штук двадцать самолётов. Разбомбили в пух и прах. А мы - кто как, мы же необученные: кто в траншейку один на другого, кто в ямку сховался, кто тикал, кто падал. Разбежались. Командиры тоже: кого ранили, кого убили. У меня был окопчик - я успел вскочить, а многие не выкопали, и на меня сверху тоже. Не выкопал окопчик - упал. Рядом бомба взорвалась, осколки рассыпались и всё. Командира роты где-то в ногу, по-моему, другого солдата убило, третьего тоже ранило - мы даже огонь открыть не успели. Всё. И паника. И ночь. Кто мог из командиров - собрал, и назад, отступать на Смоленск.

А немец же тоже не дурной: высадил на аэродром под Смоленском десант. Пехота пошла уничтожать этот десант, а нас на машинах отправили к мосту через Днепр. Там уйма народу: пограничники, семьи пограничников, кто на подводах, кто пеший с детьми, раненые - и все на мост. Немец налетает и бомбит, а люди убегают. И в это время попадает бомба в этот мост. Кто мог - через Днепр вплавь. Мы переправиться не успели, нас примерно батальон. Ну как батальон: человек 70-80 осталось. Командир роты ПВО оставил пост и на машине двинул с ротой, потому что немцы наступали. Бросил нас, несколько человек. Я уже был с винтовкой, без пулемёта своего, и пошёл в батальон, и начал с этим батальоном переправляться через Днепр. И ночью командир батальона через реку, через лес, через болото нас выводил. Вышли - там уже наши были, наша оборона. Я после этого так и остался в пехоте.

Советские пехотинцы переправляются через Днепр.

* * *
Остапчук Григорий Данилович, рядовой минометной роты 50-й стрелковой дивизии:

В Смоленске шли ожесточенные бои, вот тут нам пришлось вдоволь настреляться. И наступали, и отходили, но потом немцы все-таки прижали нас к Днепру. А наши саперы все никак не могли достроить мост. Только они закончат, как налетала немецкая авиация и все уничтожала. Поэтому Днепр нам пришлось форсировать вплавь, но, сколько при этом народу погибло… В одном месте нашли вроде как отмель, но в самом глубоком месте там все равно было выше человеческого роста. К тому же сильное течение и если тебя сорвало и понесло, считай все… Помню, подошли в темноте к берегу, начали раздеваться, а наш командир я запомнил его фамилию, капитан Толстиков, кстати, еврей сидит с понурым видом. "Товарищ капитан, вы чего?" - "Ребята, я же плаваю как топор, сразу на дно…" И тогда двое ребят, здоровые украинцы, буквально на руках перетащили его на тот берег. А многие той ночью погибли…

Я сам спас одну девчонку-санитарку. Вытащил ее на берег. Она нахлебалась, лежит голенькая, вся одежа уплыла, так я снял с себя нижнюю рубашку, кальсоны и ей отдал. Правда, даже и не подумал спросить, как хоть звать ее…

И еще деталь. Прямо на берегу стоял майор и рядом с ним два сундука полные денег: "Ребята, спасайте валюту!" Некоторые брали по несколько пачек и на том берегу сдавали обратно.

Пришли на станцию Сафоново. Сутки там пробыли и потом нас отправили в Издешково. Там опять переформировали, кого куда, а меня оставили там же при складах. Все там делали: и охраняли, и разгружали все подряд, и продукты и боеприпасы. Но тут немцы где-то в стороне опять прорвали фронт, и эти склады пришлось бросить. Помню, мы шли, а они за нами рвались…

Старые английские танки «Риккардо» времен гражданской войны, установленные в качестве памятника возле Успенского собора.

* * *
Полонский Лев Маркович, рядовой 1-й Московской Пролетарской Мотострелковой Дивизии:

Мне трудно сейчас восстановить в памяти всю трагическую и кровавую картину, происходившего в те дни. Полная сумятица, бесконечные переходы на восток, дороги отступления, окапывания по нескольку раз за сутки. Передовая была со всех сторон! И снова потери… Дикие потери.

Часть бойцов попадала в плен, многие были деморализованы. Скажем так, только «кадровые» красноармейцы хранили в те дни веру в нашу победу… Мы ждали помощи, но она так и не приходила, ни с земли, ни с воздуха. Остатки дивизии вырывались из очередного «мешка» и снова попадали в окружение. Наши танки горели «как свечки» на полях боев… Был ранен и вывезен в тыл наш командир дивизии Крейзер. В августе 1941 года, прикрывая отход 20-й и 16-й Армий, мы оказались в «мешке», прижатые к берегу Днепра в районе деревни Соловьево. На небольшом пространстве, на двухкилометровом плацдарме, постоянно простреливаемом не только артиллерийским и минометным огнем, но и проникающими по ночам в наши порядки немецкими автоматчиками, скопилось огромное количество военной техники, обозов, людей, лошадей. Многие тысячи раненых и тысячи деморализованных солдат и командиров потерявших в суматохе отступления свои подразделения. Соловьевская переправа все светлое время суток подвергалась непрерывным налетам немецкой авиации, и никакие переправочные средства не были в состоянии обеспечить эвакуацию на другой берег Днепра. К Днепру нас вышло человек сорок из 13-го артполка. Здесь впервые разрешили переправу без оружия, на любых подручных средствах...

Разрешили бросить все имущество и снаряжение. Действовала только лодочная переправа, но в лодки допускали только раненых красноармейцев. Мне было приказано уничтожить рацию и сжечь коды …

Свою рацию РБМ я не стал разбивать, а только закопал, надеялся вернуться за ней в скором времени… Свой револьвер я выбрасывать не стал. Повсюду, среди машин, повозок, и разной другой всевозможной техники бродили группами и в одиночку военные. По ночам появлялись немецкие разведчики, начинали стрельбу, усиливая и без того имевшую место панику… Я видел как из штабной машины, начфин раздавал советские деньги из мешков, лишь бы они не достались врагу. Никто эти деньги не брал. Начфин пытался сжечь дензнаки, но ассигнации не горели. Все искали еду. Из брошенных фургонов с продовольствием и вещевым имуществом бойцы выносили всякую всячину, но большинство этого добра выбрасывалось на подходах к реке. Я загрузил вещевой мешок консервами и сухарями. У самого берега, забитого трупами погибших красноармейцев я наткнулся на брошенную пару лошадей, запряженных в обычную армейскую обозную повозку. В паузах, между налетами и артобстрелами, все люди скопившиеся на берегу Днепра предпринимали различные попытки, любым способом переправиться на восточный берег, за которым виднелся спасительный лес и где еще не было немцев. На моих глазах, какой-то отчаявшийся водитель с разгона въехал на машине в реку и утопил, видимо генеральский легковой автомобиль ЗИС-101, который по тем временам мог принадлежать как минимум только командующему армией. Имея опыт обращения с лошадьми (за год службы в мирное время, когда наш полк еще был на конной тяге), я попробовал, не распрягая лошадей, переплыть с ними на противоположный берег. Мне это удалось, телега была деревянной и не загруженной, а лошади послушны и прекрасно плавали. Выплыл в месте скопления уже переправившихся кавалеристов. Они охотно поменяли мой «обоз» на верховую лошадь под седлом и даже с притороченной к нему саблей. На повозку погрузили раненых. Оказавшись в полном смысле - на коне - я углубился в лес. На перекрестках лесных дорог стояли «регулировщики» из комсостава и направляли «потерявшееся воинство» по своим частям в специальные лагеря сбора военнослужащих. Я нашел остатки полка, который принял под командование майор Ботвинник. Несколько десятков кадровых артиллеристов и пять- семь командиров…

Концерт для солдат вермахта на Ильинской улице оккупированного Смоленска.

* * *
Атрашкевич Михаил Евдокимович, командир взвода 271 артиллерийского полка:

Воевать начал под Смоленском, в июле месяце. Нам было приказано взять Смоленск. Там был министр обороны и другие начальники, нервничали. Жестокие бои шли долго, но его не взяли. Попали в окружение. Долго сражались в окружении. Некоторые даже не знали, что мы окружены. Был приказ: "Стоять и не отступать". В конце августа стали выходить. Подошли к Соловьевой переправе через Днепр. Было много раненых. Немцы бомбили нещадно, несмотря на то, что над ранеными было полотнище с красным крестом. Нас прижимали. Многие бросали оружие, чтобы пробраться по воде. Был жестокий приказ: "Оружие не бросать. Его столько было брошено в Белоруссии, что не чем защищать страну". Так что на том берегу нас без оружия нас могли расстрелять. Смотрим, как перебраться с артиллерией. За Соловьевой переправой болота. Что делать? Немцы ближе и ближе. Пушки не кинешь. Решили попробовать. На лошади проехал. Не очень глубоко. Решили, что орудия перетянем. Так и перетянули четыре пушки через реку. А дальше как? Там такая местность - лес и поляны. Кое-как пробились. Заняли оборону. Фронт стабилизировался, казалось, что все хорошо: мы наступали, Ельню освободили, думали на этом будет перелом. Но в октябре месяце немец нас опять окружил. Мы стояли на Днепре, а окружение замкнулось под Вязьмой - это огромное расстояние. В окружение долго сражались, но нас становилось меньше и меньше. Снарядов не было. Пушки закопали. Меня приняли в партию под Смоленском. Ночью из политотдела прибыли, и меня фактически зачислили в партию. Замполит говорит: "Коммунистам надо спалить партийные билеты". Кто послушал, кто нет. Вот мы остались на оккупированной территории. Я пошел домой.

На партизан было выйти легко. Партизан же не скроешь. Без народа они же не обходились. Надо же и поесть и отдохнуть. Бывало, что и продавали. В Ушачах повесили двух пограничников. Они зашли отдохнуть, хозяин хаты их за деньги продал. Его конечно потом расстреляли. А тогда для устрашения населения немцы их повесили. Думал немец, что не будет никакого партизанского движения. Но эта беспощадность только озлобила народ, и партизанские отряды росли как грибы.
Сначала, пока партизан было мало, действовали по принципу ударили - ушли. Уходить надо было далеко. Немцы поначалу не боялись в лес входить. Были специально обученные безжалостные немецкие подразделения. Когда возросло количество партизан, сформировали бригаду "Дубова". Командиром бригады был Дубровский. Комиссар - Лобонок. Бригада вооружалась неплохо. Много оружия брали под Полоцком в укрепрайоне. Перед войной в Боровке был артиллерийский склад. Когда началась война, его рассредоточили - развези полесам. Мы это знали. Да и на складе еще осталось около тысячи снарядов. В конце 1942 года организовали десяток лошадей, сделали засады, где надо, и все снаряды перевезли. Сначала у нас было одно 45мм орудие, а затем мы у полицаев из-под носа увели два 76мм орудия. Мы людей нашли: командиров орудий, заряжающих, даже ездовых, отобрали артиллерийских лошадей и организовали дивизион. Я стал начальником его штаба. На 116-ом было минометное училище, оттуда взяли полковой миномет. У нас уже была настоящая армия. При помощи других бригад мы освободили весь Ушацкий район и к концу 1942 года создали Лепельскую партизанскую зону площадью 2400 километров квадратных. Заняли Пышно и отрезали им дорогу. Лепель фактически стал тупиком: на Борисово были партизаны, на Оршу железная дорога не работала. За это местечко были тяжелые бои в 43 и 44 году. Ничего сделать не могли. Первый раз они пытались разблокировать дорогу 27 мая 1943 года. Немцы повели наступление на Пышно. Мы пропустили разведку. Они как: обстреляют - раз партизаны не отвечают, идут смело. Они считали, что партизан не так много, боятся нечего. Но когда мы открыли огонь из артиллерии, минометов, они остановились, окопались. Вели местные бои с 27 мая по 8 июня. Потом немцы подтянули танки. Пробомбили Пышно и пошли в наступление. Шел тяжелый бой. Танки пошли по нашим позициям. Мы отступили, но отступили организованно на Тартаку там завязали бой. Бой большой. Благодаря нашей воле и силе, да мы и вооружены были не плохо, мы взяли Малые Дольцы, Большие Дольцы и пошли в наступление. Спасли Ушачи, спасли зону. После в зону стало пребывать много бригад. Смоленские к нам были переброшены. Всего было 17 тысяч партизан, охранявших зону. Ходили на железную дорогу. Был подготовлен диверсионный отряд. Я был начальником штаба дивизиона.

К нам ведь переходили и полицаи. Был даже один награжденный немецким крестом. Правда, он скрывал это. Он был настолько обучен, что когда мимо проходишь, он каблуками щелкает. Простые полицаи, которые у нас воевали, рассказали, что он расстреливал и имеет награду. Я приехал к командиру кавэскадрона, стоявшего в Замошье, сказал: "Вызови его". Послали ребят покрепче: "Вас вызывают в штаб, без оружия". Пришел и понял, конечно, зачем его вызвали. Допросили: "Почему скрыл немецкую награду?" А уже пришел приказ его расстрелять.

Панорама Смоленска.

* * *
Мотина (Гусева) Татьяна Арсеньевна, медсестра полевого госпиталя:

Началась война, и 25 июня 1941 г. я уже была на сборном пункте станции Нелидово. Там формировался наш передвижной походный госпиталь 2297 на конной тяге. Всё оборудование, имущество, медикаменты было запаковано в ящики и погружено в 40 армейских пароконных подвод. Госпиталь в облаках пыли и страшной скученности на дорогах выдвигался навстречу фронту под Смоленск. Развернуться госпиталь не успел. Налетели самолёты и с воем начали на нас пикировать, сбрасывать бомбы и обстреливать из пулемётов. Народ не обстрелянный, где прятаться, не знает. Одни полезли под подводы, другие, и я том числе, побежали в пшеничное поле. Казалось, налёту не будет конца, а когда всё затихло, личный состав стал собираться у дороги, на которой валялись колёса от повозок, перемешанные с землёй медикаменты, лежали убитые и раненые, половина коней погибло, часть разбежалась по полю. Практически госпиталь прекратил своё существование, ни разу не развернувшись. Оказав первую помощь оставшимся в живых своим коллегам и отправив их в тыл, мы на оставшихся подводах продолжили движение к месту назначения. Впечатление от увиденного было такое, что почти двое суток я не спала.

Вскоре я познала, что такое фронт под Смоленском. Кровь, увечья и стоны раненых, а над тобой почти без перерывов носятся самолёты с черными крестами. Работа день и ночь с маленькими перерывами на сон, чтобы не свалиться от усталости. Работа осложнялась ещё и тем, что не успеем развернуться, как снова и снова сворачиваемся и отступаем в сторону Вязьмы. По беспорядочным командам чувствовалось, что назревает какой-то кризис. Запомнилось, как идём по дороге среди неубранной ржи, а параллельно нам на расстоянии 200-300 метров вдоль леса на бронетранспортёрах и танках едут немцы и не стреляют, а кричат "Рус, ком, сдавайся". В сентябре мы уже поняли, что находимся в немецком тылу. Трудно сказать, с какой частью мы отступали. Какие-то подразделения к нам примыкали, потом отделялись и уходили, и все старались у нас оставить раненых. Мы ревели от беспомощности. На 8 медработников у нас было около 70 человек раненых. Если раньше мы могли двигаться на восток днём, то теперь только ночью с высланной вперёд разведкой. Немцы блокировали дороги, и в итоге мы оказались в лесу с нашим обозом. Нашего майора вызвали к командованию, и вернулся он к нам с пренеприятным известием, что с таким тылом подразделение через немецкие порядки не пробьётся, раненых придётся оставить в близлежащих деревнях, на это нам даётся сутки. Трёх медработников, которые не могли идти пешком, решили оставить с ранеными. Разделились на три обоза и поехали в разные стороны. Карты не было, и поэтому ехали, куда глаза глядят. Повозки должны были оставить в деревнях, а с лошадями вернуться. В итоге вернулись сопровождающие только с двух обозов.

И началось многодневное хождение по лесу. В деревни без разведки не заходили, боялись напороться на немцев. Командование решило в связи с прорывом через немецкую оборону спрятать штабные документы. Для этого на большой поляне, под большой отдельно стоящей сосной вырыли яму, в которую положили металлический сейф и еще какие-то ящики. Вроде бы всё нормально, однако кто-то предложил в этот сейф положить документы, и партийные и комсомольские билеты, и награды, чтобы при прорыве через линию фронта не достались врагу. Это решение обосновывалось тем, в ближайшее время наши войска перейдут в наступление, и эти документы мы выкопаем в полной сохранности. Знала бы я, какие неприятности мне принесёт это дурацкое решение! В итоге я осталась без удостоверения личности и комсомольского билета.

Подошли к какой-то реке и решили переправляться ночью, а днём заготовить плавсредства. Отсутствовали в нужном количестве топоры и пилы. Нашли альтернативные средства в виде брошенных грузовиков, которые разобрали и из бортов, камер и бензобаков получились вполне сносные плоты. Весь день шел дождь, все промокли до нитки и очень замёрзли. Костров не разводили, а уже заканчивался октябрь. Переправились удачно, но под утро напоролись на немцев, и они нас засыпали минами. Весь день то слева, то справа гремел бой, наши подразделения прорывались из кольца, а под вечер нас окружили и взяли в плен.

Лагерь советских военнопленных, взятых в плен под Смоленском

На каком-то большом поле немцы организовали лагерь военнопленных, куда каждый день приводили наших бойцов. Тяжелораненых не было, их немцы добивали на месте. Однако в лагере, где находилось тысяч пять солдат, каждый день выносили в овраг 10-12 человек умерших. Было очень холодно, дождь не прекращался, солдаты сидели кучами, стараясь согреться. Шинелей у многих не было, поэтому чтобы спастись от дождя, котелками капали яму, делали в ней нишу и там сидели. Солдат немцы не кормили, поэтому все перешли на подножный корм и стали есть траву. Через три дня на поле травы не осталось.

Когда утром поступила команда строиться, все испытали облегчение, ведь идти всё же теплее. Колонна построилась и пошла, а в опустевшем лагере раздалась трескотня выстрелов: это немцы добили тех, кто не смог выйти на построение. Гнали нас в сторону Дорогобужа. В этой огромной колонне было всего три женщины, и мы старались спрятаться от немцев в общей массе. Однако скоро были замечены, и немцы между собой стали обсуждать эту тему. Наши солдаты увидели это и говорят, что до вечера нам необходимо из колонны исчезнуть, иначе вечером немцы отделят. А как это сделать, никто не знал. Под вечер случай представился, когда по какому-то селу спускались к речке. Вдоль заборов росли вишни, которые закрывали немцам видимость вдоль колонны. При повороте улицы сзади идущий конвоир потерял нас из виду, и в этот момент хлопцы говорят: "Бегите во двор".

Страх парализовал ноги, но нас буквально втолкнули в калитку. Мы вдвоём бросились к дому, а третья женщина, военврач, с криком "Нет" бросилась обратно. Около дома рвалась на цепи большая собака, но мы находились в таком состоянии, что мы её не видели и неслись прямо на неё. Собака решила, что мы её сейчас затопчем, и бросилась в бегство, а мы стали стучать в дверь избы, но никто нам не открывал. Бросились к сеновалу во дворе и попытались залезть на сено, но без лестницы это нам не удалось. Тогда мы полезли под сеновал. Там был зазор сантиметров 20 между землёй и жердями, на которых лежит сено. Это было куриное царство. Куры с криком разбежались, а мы там чуть не задохнулись от пыли. Затаились и не дышим, а колонна проходит мимо. Видим, что после прохода колонны немцы проходят по дворам с осмотром и стреляют в обнаруженных беглецов и собак и подходят всё ближе и ближе к нашей избе. Мы аж оцепенели от ужаса. Вдруг они прекратили это занятие и пошли догонять колонну, а в наш двор не зашли. Так мы пролежали еще час. И вдруг открывается в избе дверь и выходит хозяйка. Мы пытаемся выбраться и не можем. Застряли так, что еле выбрались за полчаса. Мы имели жуткий вид, вывалявшись в пыли. Переоделись в гражданскую одежду, переночевали и утром направились в сторону Ржева. В деревни заходили с опаской, боялись наскочить на немцев или полицаев. Иногда удавалось переночевать в доме и подкормиться. А в основном ночевали где попало: на местах боёв в блиндажах, в разрушенных домах, и так от деревни к деревне шла в сторону родного дома. Думала, немного отдохну, наберусь сил и двинусь через линию фронта к своим. Пришла в Мосягино. В доме немцы. Родителей нашла в землянке. Сколько у них было радости, что я жива! К сожалению, радость была недолгой: в конце недели вечером прибежала соседка и сказала: “Беги, Татьяна, сейчас за тобой придут немцы, кто-то донес им”. Успела с подругой убежать в деревню Марьино к нашим родственникам Снетковым. На их доме была табличка с надписью на немецком языке "ТИФ". Это нас спасло. Прожив около месяца у Снетковых, мы с подругой принимаем решение идти через линию фронта к нашим.

Ориентировались по канонаде и старались в сёла не заходить. Шли лесными массивами, если видели немцев, затаивались. Один раз не заметили, как подошли к дороге, а в этот момент выезжают из-за кустов сани с немцами. Мы оцепенели от ужаса, а немцы, видимо, дремали и проехали мимо нас в трёх метрах и среди стволов деревьев нас не заметили. Мы с перепугу потом бежали по лесу, пока не попадали без сил. Я уже начинала сомневаться в том, что наша авантюра с переходом линии фронта в феврале завершится благополучно. Был сильный мороз, и мы страшно замёрзли, брели по лесу просто вперёд и готовы были ко всему. Вдруг услышали звук мотора и увидели, как вдоль опушки проехала полуторка с двумя нашими солдатами в кузове. Радости не было предела. В итоге в районе деревень Алексино и Грибино нам удалось перейти линию фронта. В ближайшем селе мы, счастливые, явились на глаза командованию и представились. Те были очень удивлены, что две девчонки в такой мороз лесами перешли линию фронта.

На следующий день мы предстали перед представителем СМЕРШа в гражданской одежде, без документов, и ещё пришли от немцев. Короче, немецкие шпионы. С подругой нас разлучили, и начался бесконечный процесс дознания. В итоге я оказалась в офицерском фильтрационном лагере, который располагался на территории института в городе Подольск. Условия содержания в лагере были очень жесткие: никаких перемещений по территории. Жили в аудиториях по 30-40 человек. Контингент – офицеры от младшего лейтенанта до полковника. Привозили одних, исчезали неизвестно где другие. Все понимали, что без последствий пребывание здесь не окончится. Особо о своих злоключениях никто не рассказывал, боялись подсадных. По ночам вызывали на допросы, где разные следователи задавали одни и те же вопросы. Ты предатель. Тебя заслали немцы. Где документы? Цель перехода линии фронта? Как ты смогла самостоятельно пройти через немецкий тыл? И так за ночь два-три раза. Обстановка рисовала мрачную перспективу.

В одну из ночей меня вызвали с вещами. Это был сигнал к тому, что сейчас что-то в жизни произойдёт. В комнате за столом в полумраке сидели три человека. Один выпалил заученную речь, что я, изменник Родины, разжалована в рядовые и направляюсь санинструктором в дисциплинарный батальон, чтобы искупить свою вину кровью. Что такое дисциплинарный батальон, я понятия не имела. Но появилась какая-то определённость. Мне выдали обмундирование на два размера больше с заштопанными дырками, и я из лейтенанта медицинской службы превратилась в рядового жуткого внешнего вида. В нашей команде были и бывшие капитаны, и бывшие полковники, все по-разному воспринимали свою трансформацию в рядового, а я почему-то радовалась, что всё уже окончилось. Я не представляла, что всё только начинается. Нашу команду построили, распределили по взводам, представили нам штатных командиров и предупредили, что любая отлучка из расположения рассматривается как побег. В нашей команде набралось человек 150. Нам выдали по буханке хлеба на двоих и ускоренным маршем погнали к фронту. Оружие, сказали, получим на месте. В этом подразделении был единственный медработник – это я, и в помощь ко мне прикрепили двух бойцов в качестве санитаров.

По мере приближения к фронту появлялось всё больше знакомых названий населённых пунктов, и в итоге мы оказались под Ржевом в 10 км от моей деревни Мосягино. Мы как маршевая рота влились в состав дисциплинарного батальона, находившегося под Ржевом.

Только мы прибыли, поступил приказ в районе деревень Шоропово-Поздырёво форсировать Волгу и захватить плацдарм на правом берегу в районе дома отдыха им. Семашко. В атаку пошли в темноте без арт. подготовки, внезапно и стремительно. Наступали тремя эшелонами. Первому эшелону удалось перебежать по льду под береговой обрыв, а части второго и третьему незаметно перебежать не удалось. Немцы открыли шквальный пулемётный огонь. Миномётным обстрелом разбили лёд на Волге и все, кто был на льду, стали погружаться в воду. И это при сильном морозе! Всё слилось в страшную какофонию: впереди грохотал бой, а над рекой стоял сплошной стон, истошные крики, ругань. В немецких окопах на другом берегу шел скоротечный рукопашный бой. Немцы не выдержали натиска и отступили. Мы захватили территорию дома отдыха и закрепились на захваченном плацдарме. Утром все увидели цену ночной атаки. Вся река была усыпана вмёрзшими в лед телами. Так они и лежали до ледохода. Моя задача заключалась в оказании первой помощи раненым и эвакуации их через Волгу. Эту работу приходилось делать только ночью, так как немцы всё простреливали фланговым огнём. Бои по удержанию и расширению плацдарма были упорными и жестокими. С боями нам удалось освободить деревни Толстиково, Мончалово и подойти к разъезду Мелихово. От той маршевой роты, с которой я прибыла, осталось несколько человек.

За три месяца боёв я ни разу не сняла с себя ватник. Не то что помыться, а даже взглянуть на себя не было возможности. А когда однажды взглянула на себя в зеркало, ужаснулась: я вся была седая. Поразительно, но при постоянном пребывании в холоде и сырости без сна и отдыха солдаты практически не болели респираторными заболеваниями. В основном доставали фурункулы. Отступили холода, началась другая беда – распутица. Вода была везде: на дорогах в траншеях окопах и блиндажах. Укрыться от немецкой пули можно было только лёжа в луже. Вывезти раненых в тыл была проблема. Если раньше машины с трудом проезжали низкие места, где водители не гнушались бросать в колею немецкие трупы и ехать по ним, то теперь движение автотранспорта прекратилось вообще, а лошадьми много не вывезешь. С дороги свернуть боялись: из-под снега рядами вытаивали мины, и наши, и немецкие. Тепло принесло страшный запах разложения. За каждым кустом лежал труп или нашего бойца или немца, и некому было их закапывать. Расплодилось невероятное количество мух.

Все эти дни боёв за нами следом шел заградотряд и подпирал нас пулемётами, которых у нас явно не хватало. Наши ребята дрались смело и умирали не потому, что сзади шел заградотряд, а потому, что всеми двигал один порыв – бить фашистов и гнать их с родной земли.

Я ползала по передовой, пытаясь оказать посильную помощь раненым. Немцы видели, что ползает девчонка, смотрели и не стреляли. Часто махали рукой и звали к себе. Но иногда после кровопролитной атаки, обозлённые, не давали возможности даже высунуться из окопа, сразу открывали огонь на поражение. Тогда приходилось дожидаться темноты, чтобы собрать раненых, но многие не доживали. После очередной атаки поползла оказывать помощь раненым. Ползёшь от бойца к бойцу и видишь, что у одного есть надежда выжить и радуешься, а у другого никакой – плачешь и утешаешь, что сейчас за ним придут.

Подползаю к очередному бойцу и начинаю его перевязывать, и в этот момент в него попадает еще одна пуля. Я затаилась и только пробую развернуться, как в бойца попадает еще одна. Тут во мне всё сжалось от ужаса: я поняла, что немец решил меня пристрелить. Затаилась, не шевелюсь, пролежала полчаса. Не поднимая головы, стараюсь осмотреться. Вижу, слева в двух метрах воронка от снаряда, значит, мне надо попасть туда. Начинаю медленно разворачиваться головой к воронке, и в этот момент удар в спину прямо по позвоночнику. В глазах искры, а в голове одна мысль: "вот и всё".

С этого момента не слышала больше ни грохота боя, ни свиста пуль, наступило какое-то безразличие. Попробовала пошевелить одной ногой – шевелится, попробовала другой – тоже шевелится, значит не всё потеряно. Пробую рукой ощупать спину – там что-то мокрое. Смотрю на руку: пальцы красные, но от них идет какой-то забытый на войне запах. И вдруг вспоминаю, что так пахнет рыба, но не могу понять, откуда тут рыба. В голове одна мысль: надо добраться до воронки, там жизнь. Подтягиваю под себя ноги, резко отталкиваюсь ими и лечу головой вперёд прямо в воронку, и в этот момент что-то раскалённое вонзается в ногу выше колена. Немец в меня попал в полёте и прострелил ногу навылет. В воронке я оказалась не одна. Один боец уже умер с кишечником в руках, а у второго была агония. Я перевязала свою ногу и стала ощупывать спину. На спине у меня был немецкий вещмешок, в котором были личные вещи: буханка черствого хлеба, маленькие ботинки и две банки консервов – это командир роты принёс из тыла и сегодня утром меня наградил. Всё своё таскали с собой, так как не знали, где придётся ночевать. Стала разбирать мешок и обнаружила, что немецкая пуля пробила хлеб, две банки консервов, новые ботинки. Консервы оказались килькой в томате и их содержимое текло через дыру на спину.

Когда стало темнеть, услышала, кто-то зовёт: "Сестричка". Это ребята приползли меня искать. Меня вынесли с поля боя, переправили через Волгу и отправили в госпиталь в Москву.

После выздоровления меня восстановили в офицерском звании на ступень меньше и направили в резерв

Остовы разрушенных зданий у Успенского собора в оккупированном Смоленске.

"Историческая правда" (по материалам портала "Я помню")