[Артем Анфиногенов]

НЕ ЗНАЮ дня, оставившего во мне более глубокий след, чем 22 июня сорок первого года. Радиотрансляция из столицы настигла меня, пермского школьника, на углу Луначарского и Горького. Слух резануло слово "агрессор", исчезнувшее из обихода после заключения договора с Германией. Оно пронеслось из открытого окна углового дома, где на первом этаже жил прикованный к постели инвалид, герой боев у озера Хасан. Полученный им в награду приемник он делал предметом общественного пользования, выставляя его на подоконнике. Проходя мимо этого окна, я с неловкостью здорового малого всегда невольно убыстрял шаг. Но в ту минуту я встал с теннисной ракеткой, как вкопанный, под дождиком, прервавшим соревнования на кортах стадиона "Крылья Советов". Потом кинулся бежать и ворвался в дом с криком: "Война!" "Ты с ума сошел?!" - не поверила мама и заплакала... Одно из первых решений тех минут: "Вести дневник!" Намерение, исполнявшееся, вопреки армейским запретам, и в лётной школе, и на фронте.

Записи того дня сохранились. Вот несколько строк из них.

"В райкоме от нашей 21-й школы дежурили Толя Столяров, Олег Житников, Володя Левин и я. "Будете разносить повестки", - сказали нам. Но никаких повесток не было. От секретаря райкома Семенова ждут новостей, спрашивают про запись в сандружины, запасники демонстрируют свою готовность. "Я полный старший лейтенант! Полный!" - радостно заявил один из них и посмотрел на нас с превосходством. Треволнения и обиды нашего выпускного вечера не забыты, но они отошли, померкли. Глубокой ночью в кабинете Семенова при свете настольной лампы с зеленым абажуром мы сидели одни. Толя Столяров, ссутулившись, изобразил "как, наверно, сейчас в Кремле товарищ Сталин думает над картой...".

Рядовой Толя Столяров, болезненный мальчик, писавший хорошие стихи, погиб в сорок втором под Волчанском, лейтенант Олег Житников - в сорок пятом, в Восточной Пруссии.

Но это не всё и, может быть, даже не главное, что я обязан сказать сегодня о рубежном дне 22 июня 1941-го. Многолетние архивные разыскания, освобождая день начала войны от пропагандистского камуфляжа, привели к пониманию этого дня как Кровавого воскресенья. Второго Кровавого воскресенья. 9 января 1905 года, как нас учили, была расстреляна вера народа в царскую власть. Двадцать второго июня сорок первого года народ расплачивался за свою веру в режим сталинской диктатуры.

Другого события, которое бы так мощно поспособствовало ускорению и развитию порока безответственности, в нашей пооктябрьской истории не сыскать. О чьей-то ответственности за чудовищный общественно-политический дефолт сорок первого года речь просто не заходила. О ней не заикались, не могли заикнуться - ее не существовало в помыслах. Никто не виноват, никто ни за что не отвечает - недуг российского общества плодил метастазы, парализуя рост народного самосознания. Отсюда Афганистан, отсюда Чечня - все дозволено бесконтрольной власти. Отсюда же, в сущности, постыдная, глумливая кампания СМИ по созданию "новой версии" войны 1941 - 1945 годов, согласно которой она не была ни Великой, ни освободительной, ни народной, а была сталинской агрессивной войной ради установления мирового господства.