[А. Старков]

http://magzdb.elibrary.keenetic.pro/...84%96%2025.pdf
Огонек № ()

Еще не выехав из Москвы,
я совершал уже путешествие по Чувашии.
Читал книги о ней и в
одной из книг прочел запись, которую сделал Карл Маркс,
изучая присланные ему из России
отчеты царских податных комиссий. Он записал в своей тетрадке,
выводя некоторые слова по-русски: «...в Чебоксарском уезде заработки, почти исключительно у
лесопромышленников и на пристанях, так ничтожны, что, по сообщениям управы, народ здесь от
недостатка пищи ослабел...»
Встречался я перед поездкой в
Чувашию с людьми, хорошо знающими этот край. И, конечно же,
побывал у живущих в Москве внуков Ивана Яковлевича Яковлева,
замечательного просветителя, «чувашского Ломоносова», создавшего для своего народа письменность. Я немало знал о нем и
прежде, но теперь, в доме Яковлевых, слушая рассказы Ольги Алексеевны и Ивана Алексеевича, перебирая письма, фотографии, я
как бы заново прикоснулся к удивительной судьбе их деда, сиротинки-поводыря из глухой деревушки, пробившегося к знаниям,
ставшего патриархом чувашской
культуры.
Передо мной в трогательных
подробностях прошла история
необыкновенной дружбы двух
подвижников на ниве просвещения: Ильи Николаевича Ульянова,
директора народных училищ Симбирской губернии, и его молодого
коллеги Яковлева, инспектора чувашских школ Казанского учебного
округа. Он, Яковлев, жил в Симбирске потому, что здесь находилась основанная им Центральная
чувашская школа, готовившая учителей для всех остальных, разбросанных по деревням Поволжья.
Яковлев был на семнадцать лет
моложе Ильи Николаевича и преклонялся перед ним, как перед пастырем своим и наставником. Разве смог бы Иван Яковлевич без помощи Ульянова сделать столько
для просвещения своих соплеменников! Ведь и русскую-то школу
открыть в селе было делом труднейшим. А уж инородческую, чувашскую — мука! И в преодолении этих мук Илья Николаевич был
соратником бесценнейшим. Вместе
добивались разрешения на закладку школы. Вместе раздобывали
строительные материалы, дабы не
походила она на курную избу с
черным полом. Вместе разъезжали
по уездам. Зимой начинали с первого санного пути и до рождественских каникул, а по весне с первого сухопутья и до конца занятий,
инспектируя существующие чувашские школы и подыскивая места
для новых. Между прочим, одна
из них была открыта в селе Пандикове за месяц до рождения в семье Ульяновых сына Володи и стала, таким образом, ровесницей будущего вождя рабочего класса...
Дружеские, можно считать,
братские отношения между двумя
страстными ревнителями просвещения распространились и на их
семьи. Жена Ульянова, Мария
Александровна, многодетная и
многоопытная мать, всячески опекала молоденькую Катю Яковлеву, сравнительно недавно ступившую на эту сгезю. Дружили и дети, особенно сверстники: первенец Яковлевых Алеша и Митя,
младший сын Ульяновых. Но и
гимназист-старшеклассник Володя
не прочь был порой примкнуть к
ним, составляя компанию в заплывах через Свиягу, на берегу которой стоял дом Яковлевых... О д *
нажды в этот дом, в печальный
январский вечер, прибежал Володя Ульянов, разыскивая братишку,
и, найдя его играющим с Алешей,
взял за руку и сказал: «Митя, скорей домой...» А в передней шепнул Ивану Яковлевичу: «Дядя Ваня, папа умер...»
После смерти Ильи Николаевича Яковлев оставался для его семьи ближайшим и самым верным
другом, на которого вдова могла
уповать во всех своих заботах о
детях. Двое из них, студенты Анна и Александр, учились в Петербурге, а четверо жили при матери, и старшим был Володя. Иван
Яковлевич наблюдал, как удивительно быстро мужает этот юноша, каким сильным, волевым человеком становится он. И Иван
Яковлевич попросил Володю об одной услуге: помочь Охотникову.
То был чуваш, воспитанник Яковлева, учитель арифметики, собиравшийся продолжить образование в университете. А для этого
ему не хватало знания древних
языков. И вот Володя по просьбе
Ивана Яковлевича, которого он
очень уважал, начал обучать греческому и латыни взрослого, старше себя на семь лет, семейного человека. Занятия продолжались
полтора года, по три раза в неделю. И Охотников, с отличием сдав
экзамены, получил аттестат зрелости в один день с Володей, закончившим к тому времени гимназию.
Охотников был так благодарен
своему искусному юному репетитору, что первенца-сына назвал в
его честь Владимиром.
В тяжкую годину, когда на семью его умершего друга обрушилось чуть не вослед еще одно
страшное несчастье — арест и
осуждение к смертной казни
Александра Ульянова,— Иван
Яковлевич в отличие от большинства знакомых Марии Александровны, боявшихся даже здороваться с ней на улице, мужественно поддерживал Ульяновых в их
беде. Он предпринял через близких ему людей, имевших связи в
высших кругах столицы, энергичные, хотя и тщетные, хлопоты, чтобы спасти жизнь приговоренному... Об этом хорошо знал Владимир Ульянов, помнил это и на всю
жизнь сохранил теплое чувство к
Ивану Яковлевичу.
И был час, когда Владимир Ильич помог старику. Это случилось в
первый год существования Советской власти. Ретивые головы в
Симбирске хотели отстранить старого Яковлева от заведования чувашской учительской семинарией.
Он пожаловался на то в письме
сыну, жившему в Москве, профессору-историку. Алексей Иванович,
знавший Ильича с детских лет,
много раз встречавшийся с ним в
эмиграции, отправился с посланием отца в Кремль. И в Симбирский Совдеп ушла телеграмма
председателя Совнаркома: «Меня
интересует судьба инспектора Ивана Яковлевича Яковлева, 50 лет работавшего над национальным

подъемом чуваш и претерпевшего ряд гонений от царизма. Думаю, что Яковлева надо не отрывать от дела его жизни».
Этот документ широко известен.
А недавно, года три назад, внуки Яковлева обнаружили в архивах
своего покойного отца еще один
бесценный ленинский документ.
В записке на имя управляющего
делами Совнаркома Владимир
Ильич просит послать в Симбирский Совдеп вторую телеграмму
по поводу старика Яковлева. А на
обороте еще просьба: достать подателю пропуск, как гостю, в ЦИК.
— «Податель» был мой отец,—
говорит Ольга Алексеевна.— Он
пришел к Владимиру Ильичу проинформировать его, как обстоят

информировать его, как обстоят
дела в Симбирске. И между разговором высказал желание побывать на очередном заседании
ЦИК...
Ольга Алексеевна, как и ее
отец,— историк. Она кандидат наук, занимается древнерусским бытом. Ей принадлежит честь открытия ныне знаменитой Пискаревской летописи, по-новому освещающей ряд событий на Руси
XVI— XVII веков... Иван Алексеевич, брат, тоже, как отец, профессор Московского университета, но
его научные интересы лежат совсем в другой области: он доктор
физико-математических наук. Оба,
брат и сестра, родились и всегда
живут в Москве. Но родина их деда дорога им, они прекрасно
знают этот край, там у них множество друзей. И уходя от Яковлевых, я уносил в своем блокноте
десятки адресов, где, приехав в
Чувашию, «должно непременно
побывать».
...Среди прочих адресов был и
такой: село Аликово, школа-десятилетка.
Вхожу на школьный двор,
сплошь заставленный ребячьими
велосипедами, отворяю дверь и
сразу ловлю на себе два строгих
взгляда. Два пожилых человека в
старинных форменных сюртуках
испытующе глядят на меня со стены: кто такой? Откуда явился?
Школе 88 лет. А считается, что
она еще старше, что ей за сто. Но
разве то была школа? С пяток ребятишек собиралось у попа в церковной караулке. А потом приехал
Яковлев, созвал мужиков на сход,
представил им молоденького учителя-чуваша, которого привез с
собой из Симбирска, уговорил
бревна возить с Волги. Дом, собранный из тех бревен, и ныне
стоит, подновленный, голубенький.
Тут — младшие классы. А начиная
с пятого — в большом полукамениом здании. Рядом еще один
учебный корпус, мастерские, дома для учителей, гараж, своя маленькая электростанция, крольчатник, свинарник — целый школьный городок с собственным стадионом, садом, пасекой, огородом...
8 историческом журнале школы,
который ведется издавна, я прочел,
что в Аликове не раз бывали с инспекторскими смотрами И. Н. Ульянов и И. Я. Яковлев. Оба были
строги, взыскательны. И мне подумалось: а что, если Илья Николаевич и Иван Яковлевич нагрянули бы сейчас с инспекцией в
Аликовскую школу? Какой нашли
бы они ее? Что записали бы в свой
инспекторский акт?
Полагаю, что им доставило бы
удовольствие познакомиться с директором Петром Димитриевичем
Димитриевым, человеком хозяйственным, домовитым, преподающим географию, которую сам он
начал изучать практически еще на
войне, командуя дивизионом гаубичных пушек, прошедшим из глубины России до Берлина... Как сторонники необходимости трудового
воспитания в школе, употребившие на это немало сил, инспектора нашли бы в Димитриеве ярого
приверженца такого же взгляда.
Они узнали бы, что школа выпустила в прошлом году 13 шоферов, 18 киномехаников, 20 столяров, 15 садоводов, чья квалификация удостоверена дипломами; что
четверо из прошлогоднего выпуска работают уже бригадирами
в колхозе; что на десяти гектарах,
предоставленных колхозом школе,
ребята вырастили 5 тысяч центнеров кукурузы... Но не перетруждают ли здесь школьников? О, у них
только аппетит разгорается от работы! Как приятно прикатить с
поля на грузовике, капитально отремонтированном собственными
руками, в столовую, где все столы
и табуретки сколочены ребятами
же в школьных мастерских, и получить на первое щи, сваренные
юными поварами из капусты со
«своего» огорода, а на второе —
котлеты из «своей» свинины и запить все это чайком с вареньем,
которое приготовили девочки-«домоводки» из ягод пришкольного
сада, взлелеянного, конечно же,
ребячьими усилиями...
Думаю, что и завуч Иван Алексеевич Агафонов произвел бы на
строгих инспекторов благоприятное впечатление. Им достаточно
было бы заглянуть ну хотя бы в
физический кабинет, чтобы убедиться, на каком уровне ведется в
школе учебное дело. В распоряжении учителя физики — действующие модели реактивных самолетов и ракеты, такой же действующий макет автоматической насосной станции, зарядный агрегат для
аккумуляторов, радиоприемники и
передатчики разных конструкций и
множество других «наглядных пособий», среди которых лишь изредка попадаются покупные — почти все сработаны кружком юных
физиков. Сам завуч — преподаватель немецкого языка, первые навыки которого он приобрел несколько в необычных условиях —
в лагере для пленных, куда попал
контуженным в бою. Из лагеря бежал и изучение языка продолжил
уже в качестве начальника штаба
партизанского отряда, сражавшегося в Судетах. У чуваша Агафонова чехословацкая медаль «Русскому партизану». Он показал мне
письмо, недавно полученное им из
университета города Брно. Кафедра истории просит прислать
воспоминания о партизанской поре... Кстати, о международных связях Аликовской школы. Ученики
ее в переписке со школьниками
десятков городов Европы и Азии.
Наиболее оживленная связь с
ГДР, поскольку аликовцы изучают немецкий. Почтальон, кроме
писем, приносит пачки газет и
журналов из Берлина. В школе выходит стенная газета на немецком
языке «Фрейндшафт». Валечка
Архипова, из 10-го класса, читала
на школьном вечере стихи Гете,
переведенные ею с оригинала на
чувашский язык...
Покидая школу, я снова прохожу мимо портретов Ульянова и
Яковлева. И мне кажется, что суровый взгляд Ильи Николаевича
смягчился, стал добрее. «Ну, что,—
как бы спрашивает этот взгляд,—
понравилась вам школа, основанная моим коллегой? Мы с ним считаем, что она находится в хороших
руках. Не правда ли, Иван Яковлевич?..»
...Побывал я еще в одной из девятисот школ республики — в Пандиковской, в той, что — помните?—
была открыта за месяц до рождения Володи Ульянова. А к 90-летию со дня рождения Ленина ученики Пандиковской семилетки посадили лес. Пока он, этот лесок,
с ноготок. Да-да, в буквальном
смысле вышиной с ноготок. На
площади в гектар с небольшим
высажены две с половиной тысячи
лиственниц-однолеток. Каждый саженец в полтора сантиметра ростом. Крошечные, тоненькие веточки. Как легко их растоптать, как
легко погубить весь этот лесок! Но
никто его не растопчет, не сгубит!
Ребячья охрана бдительна — даже
цыпленку не проскользнуть на эту
поляну. Хотите представить себе,
какой поднимется здесь лес?
Взгляните вон туда, где темнеет
густой, подпирающий небо лесной массив. Там ели, четыре тысячи елей-громадин, стоящих сомкнутым солдатским строем. Кроны их высоко взметнулись над землей. Они похожи на корабельные
сосны — так высоки и стройны.
А тоже ведь были, ну, не с ноготок, так с ладошку. Я видел там,
на опушке, столб с мемориальной
доской; «Этот лес заложен в
1925 году в память Владимира
Ильича Ленина». Сажали ребята из
Пандиковской школы, те, которым
сейчас за пятьдесят. У каждого
своя судьба, своя жизнь. А вот общее дело их рук— чудесный памятник вождю, могучий, вечно зеленый, ветвями шумящий...
II
В чебоксарских архивах обнаружился прелюбопытнейший документ. В рапорте за № 148-12 от
1911 года полицейский чин доносит своему начальству; «В 25 верстах от Чебоксар в селении Томаккассы некий валяльщик сапог и
плетенщик тарантасных корзин
Гаврил Федоров занимается распеванием вольнодумных песен...»
На донесении резолюция: «Оному
еретику не позволять распевать
песни. Пусть занимается у себя
плетением и валянием...»
Спрашиваю Филиппа Мироновича Лукина, председателя Союза
композиторов Чувашии:
— А что сталось с Федоровым?
— Как что? Продолжал петь.
И нынче поет...
— Сколько же ему сейчас?
— Восемьдесят третий. Хотите
повидаться? Можем съездить к старику.
Поехали. По дороге Филипп Миронович рассказывал мне о Федорове, народном певце Чувашии.
О нем услышали в начале тридцатых годов. В то время Лукин кончал музыкальное училище в Чебоксарах, директор которого, композитор Максимов, был большим
знатоком народной музыки. Услыхал он, что в Томак-кассы живет
человек, знающий на память множество песен. Забрал учеников,
поехали поглядеть на певца и застряли в деревне на месяц, вызвав к себе на помощь еще студентов Ленинградской консерватории. В тот раз записали 424 мелодии. Сокровище необыкновенное!
Песни трудовые, рекрутские, гостевые, свадебные, масленичные,
посиделочные, хороводные, игровые. Федоров не сочинял их, а ловил всю жизнь с губ поющих. Родится песенка на посиделках, прозимует зиму и растает, уступив
место другой. Но Федоров ту,
прежнюю, уже успел упрятать в
свой невидимый музыкальный сундучок. Ох, сколько их там набралось! И какой в том сундучке порядок! Каждая песенка знает свой
шесток, свою полочку. Вот услышанные в детстве. Вот подобранные в своей деревне. А вот подслушанные в деревнях, которые
на восток от Томак-кассы. А эти с
берегов реки Цивиль. А те северянки... Певца не собьешь, у него
абсолютная музыкальная память.
Перетасуйте его песни, спойте их
в любом порядке, пропустив одну,
и он тут же обнаружит пропажу.
Или назовите только номер, под
которым много лет назад записали
мелодию, и певец сразу же найдет ее в глубинах своей феноменальной памяти. Он как бы приоткрывает крышку своей волшебной шкатулки — и уже вспорхнула,
взлетела нужная вам песня. Их записано ныне от Федорова 750!
Издан сборник его песен, готовится к выпуску полное их собрание. Но говорят, что запасы этой
редчайшей песенной кладовой далеко не исчерпаны...
...Старик он еще крепкий. Борода седая, а в густой шевелюре
каждую сединку нужно выискивать. Глаза широко раскрытые, подетски ясные. Но, здороваясь,
протягивает руку мимо моей. Слепой. Зрение потерял 42 года
назад. Вот судьба! Полжиэни, в
темную глухую пору, прожил зрячим, а посветлела жизнь — начал
слепнуть. А вот голос, голос почти
не утратил былой свежести — не
очень сильный, но чистый, как слезинка, тенорок.
Знает ли он о найденной в архивах бумаге? Нет, не слышал об
этом. Но помнит, как явился к нему урядник и запретил петь. Да
разве упрячешь песню в клетку!
С ней, с песней, как бывает? И старик поет по-чувашски про песенку, которую один певец держал
меж зубов, долго ее не выпуская,
а пошел в дремучий лес, раскрыл
рот — и потерял свою пленницу,
и пошел дальше в чащу искать
песню, и никак не мог ее найти, и
вдруг увидел сторожку лесника,
постучался, выглянула в окно Лесникова дочка с найденной ею песенкой в зубах, и только открыла
рот, как та взмахнула крыльями
и в небо — лови!
Песня не может принадлежать
одному человеку. Вот он, старик,
счастлив, когда радио приносит к
нему обратно напетые им мелодии. Он подслушал их у людей и
людям отдал, и, облетев родную
его землю, песни, обновленными
возвращаются в этот дом.
А вчера радио принесло совершенно новую, незнакомую мелодию. Старик напевает нам ее.
— О,— говорит Лукин,— как вы
верно схватили, Гаврил Федорович... Это «Шывармань», первая
чувашская опера,— поясняет он
мне.— Действие происходит в чувашской деревне накануне революции 1905 года. Шывармань —
водяная мельница... Вчера передавали фрагменты. Скоро премьера в нашем музыкально-драматическом театре.
Старик еще и еще раз повторяет понравившуюся ему мелодию.
— Хорошая музыка, очень хорошая,— говорит он.
И мне приятно было передать
эти его слова автору «Шывармани», композитору Федору Васильеву, который музыкальную
свою карьеру начинал когда-то с
пастушечьей дудочки. Мы встретились на репетиции. А представляете, что такое репетиция, когда
до объявленной премьеры осталась неделя? Крик, душераздирающий крик дирижера: «Ужасно,
ужасно! Вы губите меня!» И падающая вдруг с грохотом декорация, которой потребовалось рухнуть в самый трагический момент
действия. И застрявшая так же
вдруг на полпути платформа с артистами: театр тут старенький, с
примитивной техникой... Васильев
рассеянно отвечает на какие-то
мои вопросы, внезапно вскакивает и бежит через темный зал на
сцену, и я, не слыша его голоса,
вижу его руки, возмущенно взлетающие перед носом главного тенора; возвращается, что-то опять
говорит мне и, на полслове обрывая, снова бежит через зал, но
уже не на сцену, а в оркестр, к
дирижеру. Нет, брать интервью у
композитора во время репетиции
его собственной оперы — предприятие совершенно безнадежное.

риятие совершенно безнадежное.
Главного режиссера театра я
застиг в перерыве между репетициями двух сцен, уже за полночь.
Он сидел с закатанными рукавами
ковбойки, небритый, очень усталый. Разговор с Борисом Семеновичем Марковым был мне интересен не только как с постановщиком спектакля, но и как с выпускником Аликовской школы, где мы
уже побывали с вами, читатель. Ту
школу окончили и два брата Маркова и две его сестры. Братья —
экономист и физик, сестры — филологи. Два кандидата наук и два
аспиранта. Вот какой серьезный,
ученый народ в отличие от него,
Бориса! Он с юных, комсомольских лет деревенский «комит», балагур, весельчак, гармонист. Он и
в армии был таким. И, между прочим, в силу этого обстоятельства
принес с войны оружие в дом —
охотничье ружье, которым наградил его командующий армией
за участие в самодеятельности.
Образование? Что ж, в этом смысле он даже опередил своих
братьев и сестер. У него два высших образования. Он окончил два
факультета московского ГИТИСа:
актерский и режиссерский. Второй — с музыкальным уклоном.
В Чувашии был только драматический театр. Теперь он становится
музыкально-драматическим. Чуваши — народ певучий. В республике сотни хоров. Какие здесь чудесные праздники песни! А оперы
своей не было. И вот рождается
первая чувашская опера. Трудно
быть ее повивальной бабкой... Но
опера будет!
На столе у главного режиссера
я видел список лиц, которых он
собирается пригласить на премьеруВ том списке, конечно, старик
Федоров.. И Петр Николаевич Осипов, который дважды заслуженный: заслуженный деятель искусств и заслуженный врач; и
трудно определить, в какой области у него больше заслуг — в искусстве ли, коему он служит сорок лет как режиссер, артист,
драматург, или в медицине, как у
главного терапевта республики,
автора и редактора многих научных трудов, воспитателя молодых
эскулапов...
И еще одна знакомая фамилия:
Степанов. Михаил Степаныч? Так
он же не имеет никакого отношения к искусству, он каменщик. Ах,
вон что: соседи они с Марковым,
иэ одной деревни, и однокашники
к тому ж... Я уже взял у Степанова интервью. Мы стояли на
плите перекрытия, и хотя это было не так уж высоко — четвертый
этаж, — но дом строится на горушке, и отсюда далеко видать.
Степаныч вел рукой вдоль линии
крыш и называл корпуса, построенные его комплексной бригадой.
— Вот прядильный... Вон ткацкий, красильный, набивной. Туда
подальше — химводоочистка...
Школа Ф ЗО . ТЭЦ. А это мастерские ремонтные. Склад, еще
склад. А на котором стоим,— административный корпус...
— Так вы, что ж, весь хлопчатобумажный комбинат отгрохали?
А он продолжает:
— Школа № 11... Пожарное депо... Жилые дома, на улице Франко. Еще жилые...
Передохнул секундочку.
— Десять лет здесь строю. По
четыре дома на год получается...
До пенсии мне двадцать пять лет.
Выходит, за мной еще сто домов.
А говорят, каждый д о а . — это памятник каменщику.
Сказал и хитро прищурился.
Это, мол, я специально для вас,
журналиста, про памятники-то...
— Михаил Степаныч, а вон там
что за здание?
— С колоннами? Театр строим.
Там мои ученики работают.
Так что я был неправ, утверждая, что Степаныч не имеет никакого отношения к искусству.
Имеет.
Ill
Председатель Чувашского совнархоза Николай Александрович
Оболенский — человек новый в
Чебоксарах, четвертый месяц как
из Москвы. Инженер-электрик, он
работал директором прожекторного завода... Узнав об этом, я,
грешным делом, подумал, что ему,
наверно, не очень-то сподручно в
краю, где преобладает лесная
промышленность. И спросил его
об этом. А он мне в ответ:
— Вы, батенька, живете безнадежно устаревшим представлением о нашем экономическом
районе. Ныне формируется и,
можно сказать, уже определился
новый его индустриальный облик.
И в этом облике главное, пожалуй, электротехника! Замахнулись
на славу ленинградцев и харьковчан, для которых электротехника
всегда была, так сказать, фамильной гордостью. Кстати, харьковчане и посеяли тут, в Чебоксарах,
первые электротехнические семена. Приехали в войну группкой в
двадцать человек, а ныне вон какой электроаппаратный завод вымахало! И не так по размерам он
велик, как по техническому своему размаху. Магнитные его станции повсюду знают. Собирали для
Бхилаи. Отправили на прошлой неделе в Аргентину... А реле? Сказал про реле, так уж похвастаю.
Всесоюзная-то научно-техническая
конференция по релестроению на
нашем электроаппаратном проходила! Съехались электрики в Чебоксары, вроде как в релейную
Мекку... А наш завод исполнительных механизмов! Первокласснейшее предприятие, скажу вам, и с
каким будущим! А завод измерительных приборов! А слаботочных
реле в Алатыре! А кабельный, который в проекте!.. Нет, тут раздолье для электрика! Вы обязательно пройдитесь по нашим заводам.
Прошелся. На электроаппаратном видел, как монтируют магнитные станции. Это, кажется,
единственный участок на заводе,
где человеческие руки не уступают и не собираются уступать
своих функций машине, автомату.
В отделе кадров, подбирая монтажниц, непременно спрашивают:
«Вышивать умеешь?» Только чуткие, гибкие пальцы вышивальщицы, привыкшие плести тончайший
узор, могут разобраться в этом
хитросплетении проводков, образующих кровеносную систему магнитной станции.
А вышивать чувашские девушки
умеют! Прежде учились этому в
деревнях с семи лет, а .в тринадцать уже начинали вышивать 8
подарок суженому жениховый
платок, которым накрывался на
свадьбе ковш с пивом...
У меня такая осведомленность
от Екатерины Иосифовны Ефремовой, главной вышивальщицы республики, прошедшей практику в
этой области у своей бабушки, а
теорию — в Московском высшем
художественно - промышле ином
училище. В экспериментальной
мастерской, которой она заведует,
Екатерина Иосифовна показывала
мне чудесные эскизы и образцы
вышивок. Теперь я знаю, что такое «мудреный шов», образующий
двусторонний рисунок и которым
владеют только в Чувашии. Теперь
я влюблен в филигранный чувашский орнамент. И мне понятен
восторг, вызванный им у египтян
в Каире, куда Ефремова ездила
консультантом советской выставки...
Но мы отвлеклись, сойдя с электротехнической тропы. Нам — на
завод исполнительных механизмов, к главному его конструктору Юрию Сергеевичу Яковлеву,
сыну чуваша, учителя. Мы окунемся здесь в мир автоматики, 8 мир
электроники. Нам расскажут о системах автоматического регулирования. Регулировать надо многое
в жизни — отношения между
людьми, например. Это, конечно,
гораздо трудней, чем отрегулировать, скажем, температуру в
плавильной печи, или давление в
паровом котле, или расход горючего в топке. Но и сие довольно
сложно. Человек крутил-крутил
рычаги, нажимал кнопки. Устал человек, захотел, чтобы его сменили
автоматы. И появилась автоматическая система регулирования
производственных процессов. Это
набор, цепь приборов, среди которых, вернее, замыкает которые
исполнительный механизм. Он исполняет дошедшую до него по цепи команду: поднять температуру
на столько-то градусов... Система
хороша, но, рискуя скаламбурить,
скажем: в применении ее не было
системы. В каждой отрасли промышленности имелась своя схема
регулирования: у металлургов одна, у химиков другая, у энергетиков третья. Принцип схожий, исполнение разное. Скажете: и производства разные. Но, оказывается, можно сконструировать систему регулирования, годную для
любого производства. Такую, из
приборов которой, как из кубиков, складывается любая схема.
И все это можно поручить одному заводу. Понятно, заводу,
отлично оснащенному, богатому
умелыми людьми. Есть такой!
В Чебоксарах. С чьим главным
конструктором мы сейчас беседуем. Завод, только-только родившись, уже готовится взять очень
высокий и трудный рубеж: не один
прибор делать, а всю систему.
Возьмет!
Теперь уж никого не удивишь
автоматической линией станков.
Но увиденная мной на заводе
тракторных запасных частей привлечет внимание не только дилетанта. Станки шлифуют деталь,
передавая ее «иэ рук в руки».
Так, это — дело обычное. Наладил
автоматы — и они пошли, пошли!
Подналаживай лишь, если собьются с размера. Но вот тут-то и вся
хитрость. Эти в подналадке не
нуждаются. Они приняли на себя
часть обязанностей наладчика.
Электронные контролеры следят
за размерами и сами командуют
шлифовальным кругам: сблизиться! Абразивы-то стираются, зазор
между кругами увеличивается. Но разве уследит за этим человеческий глаз! Микроны... «Контролеры» стоят по всей линии, и самому
махонькому микрончику не проскользнуть у них «между рук».
А наиболее бдительный караульщик в конце линии — на приемке.
Подержите деталь в ладони, суньте «контролеру» — не примет, отшвырнет в сторону. Вы нагрели ее,
она «потолстела» на четыре микрона, и такую «толстуху» аппарат
бракует. Он ощупывает детали
придирчиво, проверяя по всем
статьям. А статьи такие: овальность, конусность, бочкообраэность, корытность. Чуть «фигурой»
не вышла — брак, загорается красная лампочка... Контрольный этот
аппарат работает на электронике,
на полупроводниках. Устройство
настолько сложное, что главный
инженер сказал мне:
— Принцип могу объяснить, а о
деталях — слово наладчику!
Наладчик молоденький, бойкий,
чуточку с гордецой: еще бы, такая машина в руках! Записываю
имя: Геннадий Новиков. Побывал
уже в армии, служил радистом в
авиации. И сейчас в авиации: летчик-спортсмен, планерист. Откуда
родом? Есть такая деревня Томаккассы. Ого, так он земляк старика
Федорова! Он из деревни, где
когда-то родилась песенка, упрятанная ныне в федоровской «шкатулке»:
Чем приметны такие, как мы,
бедняки?
Подолом шубенки в грязи —
тем мы и приметны.
Попробуйте сказать такое про
этого юного хранителя электронных тайн!..
...Вернулся в Москву, а путешествие в край чувашский продолжается. Встретился тут с Василием Алексеевичем Алексеевым, который сорок лет назад
присутствовал в составе чувашской делегации на заседании Совнаркома, когда принималось решение об автономии Чувашии. Ленин сказал тогда делегатам:
— Желаю успеха всем трудящимся чувашам!