[Сергей Королев]

На протяжении десятилетий утверждалось, что советская шахматная школа-едина в своих творческих основаниях. Поскольку советские шахматисты стоят на плечах великих русских гениев, Чигорина и Алехина прежде всего, продолжают лучгие традиции игры яркой, комбинационной, основанной к тому же на самостоятельном развитии теории, а не на прагматичном использовании заимствованного, чужого, открытого другими.
При желании это можно было даже соотнести с загадочной русской душой, что, кажется, одним из первых сделал Ефим Боголюбов, чемпион России и едва ли не первый шахматный «невозвращенец»: он отметил славянское происхождение Чигорина, Алехина и его самого и вытекающую отсюда некоторую общность творческих установок.
Потому что преимуществами социального строя специфика отечественных шахмат не могла определяться-строй еще не затвердел, не кристаллизовался. Но затем, когда он определился, когда его основные блоки отлились, оформились, можно было эту победность соотнести уже и со строем.
О советской шахматной школе начали говорить незадолго до войны, после того, как в 1939 году вышла действительно замечательная книга историка шахмат Грекова о Чичерине, этот по определению Ботвинника «патриотический труд», а отлилось в бронзу, отчеканилось это понятие в первые послевоенные годы. Причем нарастание пропагандистских акцентов и муссирование сюжета о превосходстве советкой шахматной школы хронологически более или менее совпадает с началом полномасштабной борьбы с космополитизмом.
И в этом новом социально-историческом, формационном контексте советская, отечественная шахматная школа, традиция Чигорина-Алехина, а потом Чигорина-Алехина-Ботвинника в известном смысле противопоставлялась западной, нерусской шахматной школе. Хотя историческими антиподами Чигорина и Алехина и в этой концептуальной аранжировке по-прежнему оставались Стейниц и Капабланка. Люди, конечно, великие, но игравшие в более прагматичные, рациональные, с оттенком мертвенности, можно сказать, буржуазные шахматы. Голый расчет против порыва.
Боязнь риска и толки о ничейной смерти шахмат, стало быть, шли с той стороны, насаждались загнивающим капиталистическим Западом. Зато в СССР, где жизнь, в соответствии с принципами диалектического материализма, принималась как вечная борьба старого и нового (или, в философских терминах, как единство и борьба противоположностей), никаких разговорах о ничейном, сглаживающим все конфликты и противоречия вырождении шахмат не допускалось ни идеологически, ни политически.
Как хотите, что-то в этом от алехинского (или квазиалехинского?) противопоставления «арийских» и «еврейских» шахмат. Подвернутый миф о хорошей («нашей») и плохой («ненашей») школе, высоком нашем духе и их низком мещанском мироощущении.
Впрочем, это были скорее подтексты, презумпции. Впрямую данные тезисы, насколько мне известно, нигде и никогда не отстаивались.
Но если мы станем исходить из того, что советская шахматная школа продолжила творческую традицию Чигорина и Алехина, то Петросян и Карпов, эти предельные рационалисты и прагматики, да, возможно, и сам Ботвинник, всегда игравший в логичные, «правильные» шахматы, окажутся весьма и весьма относительная продолжателями чигоринско-алехинский идей.
Таль и Бронштейн-также, но по совершенно противоположным основаниям-романтики, фантазеры, а Таль еще и человек с авантюрной игроцкой жилкой. Недаром его дипломная работа в Латвийской госуниверситете была посвящена роману Ильфа и Петрова «12 стульев». Так что образ незабвенного Остапа Бендера незримо витал над молодым Талем, был как бы встроен в его персональный миф.
А «ранний» Корчной с его почти патологической жадностью к чужому шахматному материалу, готовностью ради конечной цели терпеть, страдать, ограничить себя-это гипертрофированная, почти что протестанская аскеза! Прихватить где-нибудь в дебюте какую-нибудь пешечку, вызвать огонь на себя, выдержать, вытерпеть,-и перейти в сокрушительную котратаку. Но контратака, игра от обороны, супербетон-это считалось тогда недостойным, ненашим в любом виде спорта (кроме бокса, может быть). Позор всяким там искусственным офсайдам! Ибо это противоречит национальному характеру, каким он понимает сам народ (а он, может, сам себя и не вполне адеквтно понимает). Ведь антирусский характер-это расчет вместо надлежащей размашистой удали.
А Полугаевский с его почти патологической приверженностью к получившему его имя гнилому и кривому, едва ли мазохисткому варианту в сицилианской защите? В котором он был неоднократно-и страшно, чудовищно бит?
«Чигоринцам» и «алехинцам», возможно, могли бы именовать себя Спасский и Каспаров. Впрочем, как раз Спасский обьявил, что советской шахматной школы не существовало, как не существовало фашистской шахматной школы, что все это ярлыки чисто идеологические. Что не помешало «позднему» Спасскому, обьявившему себя русским националистом, заявить (в разговоре с Корчным), что существует, существует сионистский заговор в шахматах, и Фишер, уже давно толкующий об этом, совершенно прав…..
Другой поворот темы, другая грань официозной постановки вопроса: советская шахматная шкала-это уникальное понимание шахмат как синтеза науки, спорта и искусства. Но если так, то что у Таля от науки, а у Карпова от искусства?
Несомненно, понимание шахмат как синтеза искусства, науки и спорта, подразумевающего постоянный поиск новых, неизведанных путей, непрерывное развитие, отсутствие шаблона, рутины и догматизма, широчайшие (как было принято писать тогда) возможности для творчества, интуиции и фантазии и т.д. и т.п.-идеологично. Определение советской шахматной школы становится, таким образом, адекватным определению в тогдашнем обществоведении социализма как самого передового, первопроходческого общественного строя.
Официальная пропаганда долгое время представляла дело так, будто советские шахматисты-это корпорация, где есть предельно советские Ботвинник или Карпов, а за ними-множество таких же помельче, но качественно, по своей внутренней структуре от грандов не отличавшихся……
На самом деле все наши лидеры были в творческом и в человеческом отношении очень-очень разные, все они были индивидуальностями, и в известном смысле каждый великий шахматист-Ботвинник, Смыслов, Таль, Петросян, Штейн, Геллер, всех перечислить невозможно, сам себе школа.
То есть в хрестоматийном, энциклопедическом смысле советской шахматной школы как сообщества шахматистов, имеющих общие творческие взгляды, не существовало, и не так уже не прав в конце концов Спасский, не без остроумия заметивший некогда, что самым ярким и типичным представителем советской шахматной школы был Роберт Фишер….. Хотя, быть может, мы обнаружим школу, если охватим взглядом не только 20-30 гроссмейстеров (примерно столько их было в 60-70-е годы), но несколько сотен мастеров и много тысяч кандидатов в мастера….. И это более массовое и, следовательно, стереотипное творческое, профессиональное сознание, сформированное советскими шахматными книгами и журналами, массовой литературой, наверное, более гомогенно. И в социальном плане, конечно, ближе к сознанию «среднего» советского человека, чем менталитет «гроссов»-насколько может быть близко к среднестатическому сознание человека, делающего какое-то получившее общественное признание дело лучше, чем 99, 9 процента его соотечественников.
И еще: в 40, 50, 60-е гг., несомненно, произошел гигантский качественный скачок в понимании шахмат, и главную роль в этом сыграли шахматисты из СССР. И уж это истинная правда. Так что если не школа-то плеяда уж точно. Против этого слова, наверное, никто не будет возражать. Плеяда, встроенная в госструктуру удобным для власти образом.
Но не все можно обьяснить строго научно, особенно в сфере творческой, культурной. Никто ведь так и не смог обьяснить причин той фантастической концентрации гениев, которых породила русская литература и музыка в ХIХ веке. Игра природы… Так и шахматы. Чисто рациональный систематизированный подход-организация, идеология, жесткое целеполагание-до дна проблему не исчерпывает. При всех организационных предпосылках должно было родиться сверхнормативное число потенциальных гениев, и только после этого, после акта появления на свет, они, потенциальные пока еще гении, могли быть погружены в такую среду, которая обрекает их на постоянное, порой каждодневное общение друг с другом-и на постоянное непримиримое соперничество. Но потенциальный гений не является в самый момент рождения гением шахматным, и, быть может, прав Алехин, заметивший в конце 20-х, что ограничение интеллектуальной свободы дает выход в расцвете шахмат и в других видах абстрактного подконтрольного интеллектуального творчества?