Репетиция Страшного суда
http://www.kasparov.ru.3s3s.org/mate...=49887513ED2D1
26-08-2011 (15:56)
Грядущая революция должна избавить Россию от путинской опричнины
Благодаря юбилею, августовские события 1991 года оказались в центре жарких дискуссий. Споры с духовными "гэкачепистами" не так интересны: полемика со сторонниками сохранения империи, со сторонниками государства-педагога (т.е. идеократического "воспитывающего" государства) и со сторонниками авторитарного патернализма идет в Европе (а потом и в мире) с 20-х годов XIX века. Сейчас эта полемика оттеснена на историческую периферию — в Российскую Федерацию, Исламскую Республику Иран и Китайскую Народную Республику…
Даже честный левый (т.е. последовательный марксист) в России должен признать, что только Август-91 обеспечил возможность народам в будущем свободно избрать форму союза (в свое время, откликаясь на "президентскую программу" Эдуарда Лимонова, я отметил, что равноправные "горизонтальные" объединительные инициативы в Западной Европе — Священная Римская империя, Венский конгресс, Лига Наций, "Общий рынок" — стали возможны только после очередного краха попытки выстроить "вертикальную" империю вокруг страны-гегемона). А также дал коммунистам и другим радикально левым движениям свободу политической и идеологической дискуссии, отделил коммунистическое движение от собственности и от госаппарата, вернув ему первозданную общественно-политическую роль (так Реформация отделила церковь от феодализма). А дальше — все зависит от способности убеждать и организовывать массы.
Значительно интересней дискуссии в демократическом и либеральном стане. Понятно, что скрытый смысл разногласий — не прошлое, а будущее — спор о путях будущей — Пятой — русской революции.
Проблемы (удача и несчастье) Четвертой русской революции были такими же, как проблемы первых двух — 1905–1907 годов (современники называли ее Освободительным движением пятого – седьмого годов) и Февральской 1917-го — очень широкая коалиция революционеров.
С осени 1904 года к конституционализму и обширным буржуазным реформам стремились почти все общественные силы. Поэтому за год они добились фактической ликвидации четырехвекового русского деспотического абсолютизма. Но после легализации Октябрьским манифестом 1905-го публичной политики от революционеров откололось все умеренное крыло. Дальше радикалы разных мастей призывали к новой всероссийской политической стачке, штурмовали Пресню, взрывали губернаторов, подписывали Выборгское воззвание и с треском побеждали на выборах в Государственную думу, но это уже была растянутая на полтора года агония. Единый антисамодержавный фронт развалился окончательно, и большая часть конституционалистов поддержала Столыпина.
Еще шире и разношерстней была коалиция против Николая II и "темных сил", сложившаяся в ноябре 1916-го и добившаяся уже в марте следующего года феерического триумфа над монархией. Но эта широта ее погубила — распад революционного лагеря начался уже через месяц. В наступившем хаосе Третью революцию — Великую Октябрьскую — смогла стремительно совершить уже сравнительно узкая по идеологическому спектру коалиция. Но удержать и расширить свою власть большевики в результате смогли только в результате жесточайшей гражданской войны. Да и то им пришлось временно пойти на два очень сомнительных с точки зрения тогдашних марксистских представлений исторических компромисса — с "мелкобуржуазной стихией города и деревни" (НЭП) и с национальным сепаратизмом имперских окраин.
Во время перестройки и особенно подъема Четвертой русской революции (период с марта 1989-го по сентябрь 1991-го) сложилась максимально широкая социальная коалиция против КПСС и союзного централизма. Поэтому так быстро и легко, подобно Февральским дням, удалось победить старый режим. Но затем начался быстрый распад августовской коалиции, который в 2003 году полностью завершился — предавшие КПСС и СССР чекисты "добили" своих праволиберальных попутчиков.
Устранения ГКЧП и ЦК КПСС хотели почти все реальные акторы политической жизни. Почти не было защитников и у Горбачева и его сторонников — кучки умеренных реформаторов в центральном аппарате. Но, с другой стороны, почти не было и организованных сторонников углубления революции до стадии построения "справедливого общества".
Вот тут-то и есть ключевой пункт сегодняшних разногласий — в чем и когда демократы совершили ошибки, приведшие к сегодняшнему торжеству реакции и к Застою-2.
Каждая революция — репетиция Страшного суда: привычный несправедливый мир разрушается и возникает иллюзия, что вот сейчас можно построить тысячелетнее царство праведников.
160 лет назад Герцен оплакивал великие идеалы Французской революции, завершившиеся царством своекорыстных крестьян и лавочников. Но в 1790–1794 годах крестьяне и лавочники поддерживали революцию только для того, чтобы Франция стала их царством.
Нынешние радикально-либеральные оппозиционеры буквально несут по кочкам демократов 90-х за их умеренность, за приход к власти олигархии, за залоговые аукционы и прочие грехи.
Но революция — та же военная кампания, в ней необходимо трезво рассчитать силы. Почти все понимают, что КПСС конца 80-х не могла стать интегратором идеи, вновь способной объединить многонациональную страну с энергией, превосходящей бушующий этнонационализм.
Горбачев не смог повторить Ленина. Поэтому крах КГБ и паралич армии автоматически вели к распаду СССР.
Однако в наши дни уже трудно объяснить, что осенью 1991 года массы отнюдь не рвались к обществу социальной справедливости. У всех активных людей на устах был один лозунг — "Свободу бизнесу!". Поэтому попытки радикального крыла движения "Демократическая Россия" сохранить оппозиционность и в новых условиях и перенести акцент с защиты политических прав на защиту социальных не нашли серьезной поддержки.
И левые силы не смогли использовать уникальный шанс краха партбюрократии и в условиях еще сохранивших (и формально весьма значительных) права трудовых коллективов воссоздать сильное рабочее движение, на базе которого только и возникают значимые левые партии. Но отечественные левые грезили (и продолжают грезить) лишь "восстановлением Советского Союза", понимая под этим сбор пасты обратно в тюбик.
Реальными акторами послеавгустовского развития были две силы: бывшая партхозноменклатура (в марксистских терминах — вросшие в рынок феодалы, например, Лужков) и "комсомольские" банкиры (в тех же терминах — грюндерская буржуазия, например, Ходорковский). Они и боролись за "общенародную собственность".
Россия была бедна, дать достойную цену за предприятия внутри страны никто не мог. Выхода было два: распродажа иностранным корпорациям (и существенное пополнение казны) или раздача своим за бесценок, но создание тем самым мощного национального капитала.
Весной 1993 года Ельцин однозначно определился в пользу экономического национализма. После этого его противники осенью 1993-го и летом 1996-го были обречены столкнуться со всей мощью отечественного капитализма.
Вынужденная умеренность Четвертой русской революции привела к сохранению и восстановлению номенклатуры — монопольно правящей властной корпорации, в которой разделение социальных функций подменено разделением социальных ролей.
Путин пошел по пути бонапартизма — с опорой на спецслужбы создал автономный от основных социальных акторов центр власти. "Переступая с левой ноги на правую и обратно", он не только парализовал возможное организованное противодействие, но успел сформировать средневековый по стилю "опричный" класс — корпус правоохранителей или выходцев из спецслужб, имеющий право перераспределять и присваивать собственность путем инициирования уголовных репрессий. Этот опричный класс буквально вырос на деле "ЮКОСа", и потрясшее цивилизованный мир "дело Магнитского" далеко не самый жуткий эпизод в его истории.
В этот момент стало ясно, что опричники превратились в прямую угрозу российской буржуазии — формального гегемона послеавгустовского строя, и на повестку дня закономерно вышел вопрос об их "снятии" (в гегелевском смысле).
Сейчас, когда неумолимое соскальзывание к новой — Пятой — русской революции обсуждается с назойливостью салонных прорицаний 1916 года, идет мучительный поиск идеологической и политической формулы освободительного движения.
Существующий (старый) режим предпринимает отчаянные усилия, чтобы не случился новый Август.
Генералы всегда готовятся к прошлой войне. Советские военачальники и советское (ветеранское в свой основе) руководство приложили множество усилий, чтобы сделать невозможным повторение 22 июня 1941 года. И фатально влезли в афганскую трясину. Советское руководство и госбезопасность 1973-го года делали все, чтобы избежать нового — антисоветского — Октября. И проморгали повторение событий 1905–1907 годов, только с иным, удачным для революционеров, финалом.
Но и оппозиционеры мечтают не повторить ошибок августовских революционеров.
Сейчас "августовцев" пинают за умеренность. Но эскадра не плывет быстрее самого тихоходного судна. Умеренность и оппортунизм — это всегда следствие широты революционной коалиции. Широкая коалиция дает возможность для быстрой и сравнительно бескровной победы. Попытки радикального крыла затем "кинуть" умеренных и развить революцию дальше чреваты кровавым кризисом. 1993 год стал прямым следствием того, что правые либералы безжалостно отбросили тех, кто воспринимал 1991 год как путь к истинно-демократическому социализму, к "правильной" советской власти.
Самым свежим примером развала широкой оппозиционной коалиции стал кризис "Стратегии-31" год назад: умеренные (условно "конституционалисты") вышли из игры, как только стало ясно, что для радикалов борьба за 31-ю статью — только повод для героического вызова режиму, для состязания с властями в упорстве.
Узкая революционная коалиция — это долгий и тяжелый путь борьбы без гарантии победы.
Те, кто сейчас нападают на олигархов, должны учесть, что единственной силой, способной уравновесить путинских опричников, являются владельцы крупного бизнеса. Ликвидация путинской опричнины дает им гарантии правовой защиты от повторения участи Ходорковского или Магнитского. Призывы к искоренению коррупции и "верховенству права" так же идеальны для создания максимально широкого объединения антипутинистов, как лозунг "За восстановление ленинских норм внутрипартийной демократии и социалистической законности" объединил антисталинистов полвека назад.
Мудрые лидеры будущей объединенной оппозиции должны выстроить такую программу, которая учла бы и стремление богатых к гарантиям безопасности, и стремление широких масс к социальной справедливости. Крупный капитал должен понять, что за народную поддержку "движения за правовой строй" придется хорошо заплатить. И не только налоговым бременем, но и существенным расширением социальных и трудовых прав, в первую очередь прав наемных работников, включая элементы контроля за производством. Но одновременно очень важной задачей становится обуздание популистов и демагогов, ибо стремление урвать политический капитал, спекулируя на этнонационализме, ксенофобии или "уравнительной справедливости", могут стать детонатором поистине грозных событий.
К этому примыкает вопрос о люстрации. Отказ от нее российских демократов 20 лет назад помог восстановить сначала номенклатурный, а затем и репрессивно-полицейский характер власти в стране. Но, с другой стороны, призывы к люстрации могут помешать привлечению "раскаявшихся" аппаратчиков и силовиков на сторону освободительного движения, в то время как их поддержка может сберечь множество человеческих жизней, как сберег их переход на сторону Ельцина целых отрядов номенклатуры и командного состава армии в Августе-91.
Историческим компромиссом здесь может стать четкое доведение до сведения власть имущих, что в случае пролития ими крови или "бескровных", но вызывающе грубых действий против гражданского общества их ждет самая безжалостная и последовательная люстрация. Но готовность к мирной капитуляции будет встречена милостиво.
Лидеры оппозиции должны будут решать безумно ответственную задачу — выбрать вариант революционной стратегии:
нанести однократный удар, парализующий репрессивную систему, после которого ограничиться лишь созданием институциональных гарантий демократии (в надежде на постепенное вызревание гражданского общества и многолетнюю эволюцию в сторону социально-политических идеалов);
или рискнуть принудительным выстраиванием нужной (правильной) общественной модели, идя к ней через каскад революционных кризисов, преодолевая нарастающее сопротивление всех недовольных и безжалостно отталкивая вчерашних союзников по освободительному движению.
Но в любом случае Пятая русская революция должна будет решить три основные задачи:
Подавление опричнины и создание такой системы общественного контроля над правоохранительной и судебной системами, которые сделали бы в дальнейшем мафиозно-бюрократический или политический террор невозможным.
Ликвидация номеклатурно-сословной структуры власти и создание условий для периодического демократического обновления госорганов.
Уход от имперского характера государства с отказом от унификации и финансового обескровливания различных частей страны.
Только выполнив их, Пятая революция получит право именоваться так, как не смогла заслужить Четвертая, — Великой, став революцией, полностью сменившей властную систему в стране.
Редуты и прорывы
http://www.kasparov.ru/material.php?id=4E68C1B896725
Рушащийся режим предложит оппозиции компромисс
08.09.11 (17:43)
Четверть века тому назад, когда академик Сахаров еще был в ссылке в Горьком (Нижний Новгород), я написал самиздатовскую статью "Куда упадет дерево" о неизбежности антисоветской революции. Как выяснилось, очень многие из последующих через несколько лет событий я предугадал правильно. Что основа советского режима — КГБ и для свержения режима необходимо совратить генералов и офицеров госбезопасности рыночной перспективой. Получив возможность стать миллионерами и мистерами Миллиардами (по названию забытой книги знаменитого в свое время американиста Зорина), они вместе с директорским корпусом (термина "номенклатурная приватизация" еще не было) охотно сменят "развитой социализм" на полуавторитарный "государственно-монополистический капитализм" (тогда все общественные процессы осмыслялись в марксистско-ленинской терминологии) и вместо диссидентов-правозащитников начнут преследовать романистических "истинных коммунистов". Что республиканская номенклатура с удовольствием сменит "ветхие меха" коммунизма на "молодое вино" национализма и, отказавшись от идеи "мировой революционной борьбы" (в терминах того времени — "прекратив кормить Африку, Кубу и Вьетнам"), наперегонки бросится дружить с НАТО…
В той статье, отталкиваясь от советской залихватской песенной формулы: "Есть у революции начало — нет у революции конца", я выстраивал обратную закономерность: очень трудно отследить начало революции, поскольку ее предпосылки вызревают за много лет до начала финального кризиса старого режима, но зато
конец революции обозначается достаточно четко — формированием нового (трудносменяемого) правящего класса и торжеством охранительных тенденций в идеологии.
Попытаемся же заглянуть в будущее. О следующей, Пятой, русской революции говорят уже открыто. Уже давно сложился прочный антиреволюционный фронт интеллектуалов, убежденно твердящих, что "не стоит будить спящую собаку". Парадоксально, но меньше всего сегодня верят в революцию ее будущие творцы и зачинатели…
Будем рассматривать революцию как военную кампанию, в которой столкнулись две коалиции — защитников режима и его ниспровергателей. Как всеми коалиционными войнами, революцией (и контрреволюцией) руководить очень сложно: союзники постоянно стараются если не предать, то по крайне мере "крепко подставить", в лучшем случае — въехать в рай на чужом горбу… Есть свои "голуби" и "ястребы", радикалы и оппортунисты, любители простых и сильных решений, сторонники осторожного маневрирования…
Необходимо учитывать закономерность — подобно тому, как генералы вечно готовятся к прошлой войне, режимы всегда готовятся к предупреждению бывшей революции
(без разницы: отраженной или, напротив, приведшей его власти). Царизм очень боялся повторения гигантских манифестаций осени 1905 года и в марте 1917-го приказал косить смутьянов пулеметами… Николай II помнил, как первые две Думы фактически стали штабами революции, и постарался разогнать парламент превентивно.
Всю свою историю советская власть делала все возможное и невозможное для предотвращения появления нового большевизма, нового революционного подполья и оказалась беспомощной перед открытыми мирными выступлениями с требованиями соблюдения советских законов и исправления недостатков советского строя.
Условно говоря, атакующие прорываются всегда в нежданном месте, и потому мощные укрепления, много лет заботливо возводимые на, казалось бы, наиболее угрожаемых, "танкоопасных" направлениях, оказываются пригодными лишь в качестве тыловых складов.
Будем исходить из того, что большие социальные циклы не просто образуют "диалектическую спираль". Проводя аналогию с первой знаменитой компьютерной бродилкой "Принц Персии" — каждый уровень заново проходится как бы в альтернативном варианте (если в прошлый раз за правым поворотом ждала падающая секира, то следующий раз "Принц" сворачивает налево, где, возможно, его ждет коварная пери).
Например, типологически очень сходная с Первой русской революцией (1905–1907) Четвертая (1989–1993) не угасла через два с половиной года, но достигла кульминации: там, где первый раз столыпинский переворот удался, при втором проходе "того же уровня" ГКЧП позорно провалился. Вожди Первой русской революции ничего не могли предложить царским сановникам и генералам, а вожди Четвертой — о-го-го сколько могли (см. начало статьи). В Октябре 17-го якобинское крыло Февраля победило. В октябре 93-го попытка восстать против либерально-консервативного режима была абортирована. С этой точки зрения указ Ельцина 1400 был удачной попыткой Корниловского выступления.
Попробуем рассортировать русские революции по двум критериям. По тому, кто предлагал условия завершения революции — власть или оппозиция, и по тому, был ли у нее оборонительный или наступательный пафос.
Первая русская революция была завершена на условиях власти: легализация публичной политики и независимого профдвижения, введение крупного бизнеса в политическую элиту, снятие большинства ограничений с национальных и религиозных меньшинств, консервативно-буржуазная аграрная реформа. Однако у нее был ярко выраженный наступательный пафос: долой цензуру, царский гнет и помещичьи латифундии… Ее поражение было вызвано быстрым развалом революционной коалиции — уход умеренных сил в лагерь защитников режима после Октябрьского манифеста 1905 года.
Вторая русская революция (март — ноябрь 1917 года) завершила программу радикального крыла Первой революции и победила уже в первые несколько дней на условиях революционеров: отстранение от власти царя и "темных сил" (тогда — официальный юридический символ, аналог сегодняшнего понятия "чекистская олигархия"), установление представительной демократии, широкая аграрная реформа… Ее пафос был сугубо оборонительный — защищались от попыток царя разогнать Думу, от расстрелов мирных демонстраций. Поражение было вызвано авантюрой Корнилова: правое крыло "февралистов" ударило по левому, разрушив созданный в июле единый антибольшевистский фронт.
Третья русская революция (ноябрь 1917 — весна 1921 года — НЭП) завершила радикально-утопическую часть Первой русской революции ("безгосударственное" государство Советов и "мужицкое царство"). Она была фактически завершена на условиях предложенного большевиками компромисса: возвращение рыночных отношений в деревню и в городскую торговлю и поворот к имперской политике (новое "собирание русских земель", новый авторитаризм). По своему пафосу большевистская революция была сугубо наступательной (после краха движения генералов Корнилова и Крымова никакой реальной угрозы справа социалистическому крылу "февралистов" не было), хотя постоянно говорилось об угрозе контрреволюции. Просто большевики сами все время старательно искали все новых и новых врагов.
Для разгрома "мелкобуржуазной стихии" (главной угрозы большевизма) потребовалось целых 15 лет и "вторая революция" (революция сверху) — сталинская коллективизация. Только после Голодомора и Большого террора страна безоговорочно склонилась перед коммунистами.
А еще одна важнейшая цель большевистской революции — Мировая революция, то есть мощный выход коммунизма за пределы ареала византийской цивилизационной традиции: в центральную Европу, исламский мир и Восточную Азию — начала реализовываться еще спустя полтора десятилетия, уже во второй половине 40-х годов.
Четвертая русская революция (март 1989 — декабрь 1993 года) как бы переиграла поражение Февраля и антибольшевистских коалиций 1918–1922 годов, восстановив буржуазную демократию. Она шла от победы к победе и была завершена на условиях оппозиции — сдачей партхозноменклатурой союзных структур и КПСС, принятием элитой национально-рыночной идеологии. Ее пафос всегда был оборонительным: каждая победа "демократов" была следствием отражения очередной атаки "сил реакции": травли Межрегиональной депутатской группы летом 1989-го, "выхода коммунистов из окопов" осенью 1990-го, февральско-мартовской чрезвычайщины 1991-го, ГКЧП, "белодомовского" восстания в октябре 1993-го.
Только через 10 лет после политического триумфа Ельцина над любой оппозицией новообразованные путинские опричники смогли победить "олигархов" — второй (рыночно-комсомольский) эшелон посткоммунистической номенклатуры. Затем понадобилось еще несколько лет, чтобы новый режим окончательно распрощался с надеждами на частичное восстановление СССР в форме российской сферы влияния, начав мучительный переход от имперских представлений к национально-российским.
Мы не знаем, когда начнется Пятая русская революция — через пару месяцев, через пару лет или через еще два новых президентских срока Путина… Но исторически она объективно неизбежна.
Важнее попытаться угадать ее сущностные характеристики, исходя из выявленных нами чередований, из закономерностей "революционной синусоиды".
Поскольку Кремль сделал все, чтобы не повторились события 20-летней давности, чтобы не возникла вторая "ДемРоссия", чтобы в парламенте никогда не образовалась Межрегиональная депутатская группа, то удар судьбы обрушится на него совсем с другой стороны. Если в обществе нет структурированной оппозиции с договороспособным руководством, то это значит, что оно может полыхнуть в любую секунду и по любому поводу. Мало было стирано подштанников в декабре 2010 года?!
Принципиально сфальсифицированные выборы лишают нынешнюю власть любой легитимности. Следовательно, любая новая власть, которая не будет лить кровь реками, освободит политзаключенных, обуздает нынешнюю оргию коррупции и предоставит хоть какие-то гарантии того, что в стране будут восстановлены право и демократия, будет признана и российским обществом, и международными кругами.
Многочисленные траншеи и минные поля, нагроможденные сурковыми всех мастей и разрядов, на пути легального политического процесса и огромные усилия по предотвращению любой попытки силового мятежа не защитят режим ни в случае "дворцового переворота", ни в случае спонтанного выступления ожесточенных миллионов. Так пал бы Верден, если бы в 1916 году его штурмовали танки Гота и Гудериана из 1940-го, так бесславно ушла из Афганистана армия, реально способная за несколько дней скинуть бундесвер в Ла-Манш.
Принцип чередования подсказывает, что следующая русская революция завершится на условиях власти — то есть именно рушащийся режим предложит оппозиции компромисс.
С другой стороны, пафос революции будет сугубо наступательным — она будет свергать старую власть, а не "улучшать" ее и не стараться "защищать реформы".
Скорее всего, в ее идеологии будут старательно переплетены сегодняшние идейные антагонисты: движение радикальных демократов во имя завершения задач Августа-91, вечный порыв утопистов ко "Второй революции" и одновременно движение Октября-93 — реванш борцов с буржуазно-номенклатурной системой.
Не получилось по-хорошему
http://www.kasparov.ru/material.php?id=4E76E204D8CE1
19.09.2011
Кремль сделал из Прохорова потенциального лидера оппозиции
Молодая российская политология по своему стилю является наследницей западной советологии с ее вычислением порядка построения членов Политбюро на трибуне Мавзолея и ожиданием, когда же в КПСС возьмут вверх продолжатели дела Николая Бухарина… В то же время все оппозиционеры согласны с тем, что в нашей стране дикий капитализм в условиях полицейско-бюрократического режима. Нечто латиноамериканское 60-х—80-х годов… Или Франция, или Пруссия второй половины XIX века — эпохи Наполеона Третьего и Бисмарка. Давно отмечено, что анализировать подобные общества наиболее удобно, опираясь на так называемую марксистскую социологию с ее немного маниакальным "классовым подходом". Попробуем с этой точки зрения рассмотреть ситуацию с Михаилом Прохоровым.
Прохоров не великосветский повеса, обманом втянутый в политические интриги, и не ошалевший от денег нувориш, решивший "зажигать" в политике. Он очень сильный и самодостаточный человек. Прохоров "химически заместил" в ОНЭКСИМ банке Потанина, которому сам Путин поручили после куршевельской провокации выкинуть из бизнеса Прохорова. А ведь это был тот самый Потанин, который 14 лет назад победил альянс Березовского и Гусинского в ходе кризиса вокруг "Связьинвеста". Такому Прохорову, уже отсидевшему во французском полицейском комиссариате по обвинению во ввозе несовершеннолетних проституток в Куршевель, мечтать о том, чтобы торчать в Охотном ряду коломенской верстой среди нарфонтовских выползков? Оставить "Норильский никель" ради места заместителя комитета Госдумы по промышленной политике?
Тогда зачем он пошел в склочную и клоунскую российскую легальную политику?
Выдвинем гипотезу. Но сначала — обещанный классовый анализ.
20 лет назад, после запрета КПСС, опускания госбезопасности ниже плинтуса и начавшейся диссипации демократического движения, новая российская власть была обречена попасть в полную зависимость от капитала. В "Острове пингвинов" —блестящей французской версии "Истории города Глупова" Анатоль Франс ядовито заметил, что "богатство почитаемо в любом обществе, в демократическом обществе почитаемо только богатство". Некоторую самостоятельность государственной власти придали собранные в кулак Ельциным и региональными боссами обломки советской партхозноменклатуры. Свою роль в этом сыграла и инерция почитания высшей государственной власти как таковой, ее неизменный гипнотизм, несмотря на смену псевдонимов: царский двор, ленинский ЦК, президентская администрация. Через 10 лет Путину удалось скорректировать закономерную эволюцию: он воссоздал монопольную партию власти, соединив ранее яростных политических соперников — лужковское "Отечество" и березовское "Единство". Затем Путин, опираясь на ветеранов КГБ и жаждущую реванша ФСБ, использовав "оголодавших" при разгуле демократии следователей и прокуроров, сформировал настоящую "опричнину", подчинившую и бизнес, и политику.
Но это только историческая флуктуация. История неумолимо свидетельствует, что такого рода "бонапартистские" режимы в итоге разлагаются и все равно утрачивают свою субъектность, подпадают под контроль олигархических кланов. Вот к этому моменту неизбежного распада путинизма очень выгодно иметь отлаженную политическую машину, опирающуюся на крупный бизнес. Тем более что
маятник конституционно-государственной системы от авторитарного президентского режима сдвинется к парламентаризму.
Обкатать партию на "учебных" выборах 4 декабря, протестировать в рабочем режиме все партструктуры, отладить их работу, провести инвентаризацию лозунгового хозяйства… И быть готовым к постпутинским выборам. Возможно, прикупить обломки разваливающейся "ЕдРы" и пришпандорить их к собственной, уже отлаженной партийной машине… Разумеется, для такой подготовки нужна реальная диктаторская власть в партии, подобная власти хозяина фирмы, готовящей крупное расширение бизнеса, власть, не оставляющая места для рассуждений о демократических условностях.
Партия крупного капитала, выступающая с лозунгами защиты прав собственников, в период "восстановления демократии" имеет все шансы стать мощным фактором завтрашней политики. Эти соображения и могли подвигнуть Михаила Прохорова "поддаться" на посулы Медведева и Суркова в мае и приступить к реанимации "Правого дела". А в ожидании финала путинской опричнины, не затрагивая в своих предвыборных лозунгах основ путинской вертикали, помочь местному бизнесу в его изматывающей борьбе с бюрократией на городском и региональном уровнях.
Возглавить "земскую партию", которая станет рычагом для влияния бизнеса на власть на местах, где эрозия путинизма наступит раньше, чем в центре, — очень заманчивая и перспективная стратегия.
Может быть, именно понимание этого и привело к спешному "затаптыванию" Кремлем собственного проекта. Несмотря на все гигантские издержки такого шага.
Вот краткий перечень этих издержек. В ряды врагов Кремля (Кремль — это парадный псевдоним Суркова) перешел очень-очень богатый и очень-очень самостоятельный человек. Причем человек, уважаемый и бизнес-сообществом, и светскими кругами. В статусных кругах прошла еще одна волна оппозиционности. И не стоит иронизировать: 30 лет назад про генсека Брежнева говорили почти не таясь, что в учебники он войдет как "мелкий политический деятель эпохи Пугачевой и Высоцкого".
Демонстративно наглое вмешательство Кремля в вопросы внутрипартийной жизни указывает и российской, и мировой общественности на управляемый, а значит нелегитимный характер начавшихся парламентских выборов.
Такой скандал по уровню дискредитации отечественных "демократических порядков" вполне сопоставим с "избранием" Матвиенко.
Еще больше дискредитировал себя Медведев, лично пригласивший Прохорова в политику,
а сегодня бессильно наблюдающий, как распалась его дебютная заготовка. И наконец, старательно сконструированная партия "статусных либералов" из разряда дам полусвета окончательно перешла в ранг уличных барышень.
Не будем гадать, какое конкретно "страшное политическое преступление" совершил Прохоров в глазах Кремля. Очевидно, что дело не в Ройзмане. При таких издержках, на которые пошел Кремль, пытаясь якобы остановить включение в партийные списки главы фонда "Город без наркотиков", он мог решить вопрос намного проще, например попросив того же Хабирова позвонить Ройзману и предложить ему место зампредседателя комиссии Общественной палаты России "с пожизненной привилегией сморкаться за королевским столом". Очевидно, что подобные авансы Ройзману для Кремля куда дешевле, чем превращение Прохорова в нового Рябушинского — потенциальный мотор праволиберальной оппозиции.
Возможно, что Прохоров поддержал не того, кто решил назначить себя следующим президентом.
"Присягнул он Константину, а воцарился Николай". К публичным же заявлениям самого Прохорова о том, что истинной причиной партийного переворота является банальное "кидалово на бабки", надо относиться с пониманием — обманутый бизнесмен всегда называет своих противников ворами и мошенниками. Таков ритуал бизнес-сражений.
Пока же по соотношению результат — издержки для власти история с Прохоровым необычайно напоминает историю с генералом Корниловым ровно 94 года назад. Корнилов, как и Прохоров, был вне политики, но очень уважаем в своей среде. Именно праволиберальная часть истеблишмента совратила летом 1917 года боевого генерала Корнилова стать участником политических комбинаций, точно так же как она совратила бизнесмена Прохорова весной 2011 года. После своего выступления с разоблачением интриг Прохоров был точно также предан главой государства, как Корнилов был предан Керенским. Выступление Корнилова провалилось из-за "переманивания его солдат" большевиками. Сейчас "переманили" делегатов партсъезда, правда, так сказать, "не снизу, а сверху". Дальнейший ход событий, связанных с Корниловым и Керенским, мы хорошо помним.
Не будем злорадствовать над судьбой Прохорова.
Он, как и многие сильные люди, живущие при деспотических режимах, пытался играть по правилам, медленно расширяя степень свободы.
Попрекать Прохорова конформизмом — это то же самое, как если бы 24 года назад говорить, что изгнание Ельцина из Московского горкома и Политбюро — расплата за членство в безбожной компартии и особливо за срытие дома Ипатьевых.
Так пожелаем же Михаилу Прохорову удачи в создании еще одного оппозиционного движения. Движение, которое сможет объединить предпринимателей в борьбе за незыблемые гарантии частной собственности, за прямую выборность глав исполнительной власти всех уровней, за соревнование депутатов (антиконституционно отнятые у нас мажоритарные выборы), за формирование правительства парламентом… Не надо ревновать. Как говорится в старом детском стишке, "мамы всякие нужны, мамы всякие важны".
Обращение к радикальным демократам
http://www.kasparov.ru/material.php?id=4E80683F19391
Оппозиция должна быть готова к удару со стороны путинизма
02.10.11 (14:20)
Но в собственную паутину
вконец запутывался он,
и присягнул он Константину,
а Николай взошел на трон.
История грубей расчета.
В расчете чуть перетончи —
и на тебе самом чечетку
другие спляшут резвачи.
Евгений Евтушенко "Казанский университет"
Совсем недавно, говоря о провокации против Михаила Прохорова, вспомнил строчки из поэмы Евгения Евтушенко полувековой давности. Речь идет о коллизии декабря 1825 года, когда надеялись, что после смерти Александра I, постепенно впавшего в реакционно-мистический маразм, на трон сядет наместник вассального Царства Польского — умеренно либеральный Константин, который, разумеется (вот только ботфорты наденет), возобновит "дней Александровых прекрасное начало". Но Константин отказался в пользу Николая Павловича.
Многократно писал, что при повторении больших исторических циклов в следующий раз события развиваются по альтернативному сценарию. Сейчас произошло приблизительно следующее: как будто весной 1987 года Горбачев на пленуме ЦК КПСС внезапно предлагает место генсека своему оппоненту Егору Лигачеву, а сам заявляет, что согласен стать вторым секретарем для идеологического обеспечения перестройки и гласности… Понятен шок "прорабов перестройки".
В связи с произошедшим я обращаюсь к представителям радикальной демократической оппозиции.
1. Те, кто сформировал придворную "партию" медведевцев в надежде начать возвращение страны к либеральным принципам демократии, используя аппаратный ресурс формального президента, были правы. Они в очередной раз попытались провести необходимые преобразования по сценарию эволюционного реформирования, стремясь (как всегда, напрасно) избежать революционной смуты. У многих аппаратных либералов была реальная политическая корысть — сформировать наиболее комфортный для себя и своей социальной группы вариант "просвещенного" правления. Но и у части радикальных лидеров, особенно оседлавших националистического и ностальгически-сталинистского конька, была своя политическая корысть — оседлать волну "вновь разрешенной демократии" для реванша за поражения 1990–1996 годов.
2. Не надо иронизировать над тем, что статусная оппозиция делала ставку на Медведева. При деспотии политический плюрализм начинается именно как борьба придворных партий. Эта борьба постепенно идеологизируется, формируются четкие альтернативные программы, политический класс постепенно поляризуется. И только затем происходит переход к публичному партийному соперничеству, разрешаемому в ходе свободных — ибо каждый ревниво следит за соблюдением противником правил игры — выборов. Так было в 1988–1991 годах в нашей стране. Политика диктует свои законы. Только действуя в команде "обновителя социализма Горбачева" и непрерывно повторяя ритуальные марксистские мантры, убежденные сторонники либеральных реформ могли продвинуть перестройку до стадии невозврата. Да, у них была альтернатива — гневно проклясть коммунистический тоталитаризм и у микрофонов "Свободы", "Немецкой волны" и "Голоса Америки" горестно оплакать участь России под игом неосталинистской хунты. Ну, а еще через несколько лет робко призывать восставших не расстреливать коммунистов и чекистов без суда…
3. Не надо злорадствовать. У радикальных демократов зимой 1991 года хватило мудрости не попрекать старыми обидами сторонников Горбачева, отшатнувшихся от него после кровавого вильнюсского января. Потом они вместе достаточно легко победили ГКЧП. Сейчас наша страна получила еще один шанс вернуть себе политическую демократию. Из придворно-аппаратной фазы партия медведевцев (а это действительно много чиновников, предпринимателей, интеллектуалов, задыхавшихся в атмосфере путинской опричнины) обречена перейти в фазу диссидентства, пусть и осторожного по тактике, но стратегически нацеленного на "диалектическое снятие" путинизма. Так, в середине 20-х годов разношерстная внутрипартийная оппозиция, столкнувшись с тоталитарными методами сталинско-бухаринской группы, подняла забрала и открыто объявила себя "объединенной левой оппозицией".
4. Сейчас, когда и российское общество, и демократические страны утратили надежду на органическое эволюционирование России в сторону демократии, когда замаячила реальная перспектива фашизации режима и холодной войны с Западом, очень важно продумать формы совместного ненасильственного, но фронтального давления на путинский режим. Игры в стравливание тандемцев и в игрушечную возню в парламентские бирюльки завершились. Но это не значит, что власть не готова идти на уступки. Режим сейчас внутренне нестабилен и хрупок как никогда. Поэтому он будет рад откупиться социальными подачками (которые все равно съест инфляция), чтобы не идти на политические изменения. А потом нанесет ответный удар. Так поступили большевики, откупившиеся НЭПом от восстаний 1921 года, но, консолидировав власть, ударили коллективизацией и чистками. Так поступил растерянный Мао, предложивший было в 1957 году "цвести ста цветам", убедившись в прочности своих позиций, потом приказавший "дурную траву с поля"… Так готовил крючковский КГБ чрезвычайщину в самый разгар демократизации… И к этому удару со стороны путинизма оппозиция должна быть готова, объясняя людям, что экономические уступки без политических гарантий — ничто.
5. Радикалы должны протянуть руку умеренным для создания единой "антиопричной" коалиции, выступающей за торжество права и за демократию. Радикалы должны избавиться от тех, кто использует стихию недовольства для создания расистских и тоталитарных, необольшевистских движений. Именно для удержания баланса в пользу либеральных принципов радикальным демократам важен союз с умеренными. Но и радикалы имеют право требовать гарантий того, что умеренные не постараются "кинуть" их, как поступали начиная с 22 августа 1991 года.
Маневр
http://www.kasparov.ru.3s3s.org/mate...=49887513ED2D1
26-10-2011 (17:00)
Кремль взял курс на русский этнонационализм
В виде исключения буду прямо называть своих лирических героев. Когда Юлия Латынина признала русский этнический национализм Навального предпочтительным (по сравнению с либеральной демократией) инструментом модернизации России, пазл в моей картине постмедведевской политики почти сложился.
Завершающими штрихами стали:
участие "национал-либерала" Милова в митинге ярых националистов "Хватит кормить Кавказ";
слова известного бадмингтониста о свинствах приезжих в российские города лжестудентов (из контекста ясно, что имеются в виду выходцы с Северного Кавказа, мусульмане, поступающие на платные отделения вузов);
77-го стратега Охлобыстина к "полумиллиону своих сторонников" в городах и весях выйти на "Русские марши" 4 ноября.
Очевидно, мы становимся свидетелями завершения грандиозного идеологического маневра Кремля, стремительно переводящего вектор своей политики с неоимперского великодержавия на русский этнонационализм. Только месяц назад мы видели завершение филигранно проведенной спецоперации "Медведев". Я искреннее аплодирую ее красоте и изяществу. Шедевры полководческой мысли — ганнибаловы Канны, план Шлиффена и операция "Малый Сатурн" (Сталинград) бледнеют перед ней… О, это гениальное заманивание противника в стратегическую пустоту и эффектнейшее перерезание ему путей к отступлению в качестве завершающего штриха! Лишь маоцзэдуновская кампания 1957 года "Пусть цветут сто цветов и борются сто школ!" как образец политической провокации по выманиванию всех затаившихся инакомыслящих и просто "усомнившихся" может сравниться с "медведевской оттепелью". Председатель Мао был один, и ему пришлось лично провозглашать наступление нового этапа "цветения" — "Дурную траву с поля вон!". У Путина есть Медведев, и можно было поделить роли доброго и злого копа.
Но не успела победоносно завершиться операция по окружению ИНСОРа (Прохорова по пути снесли почти случайно — так, выполняя сложный маневр, танковая колонна на своем скрытом марше к беззаботно открытому флангу неприятеля сносит некстати попавшийся под ее гусеницы городок), как начала раскрываться во всем своем величии еще более грандиозная стратагема — замена "Федерации" на "Русь".
Нечто подобное мы видели только 20 лет назад, когда коммунистическая номенклатура меняла СССР на национальные суверенитеты. Но тогда это была отчаянная попытка вписаться в революционные перемены и оседлать их. Сейчас — это хорошо продуманный замысел.
Для мобилизации протестных настроений "системной оппозиции" открытым оставлен только один путь — "борьба с кавказским засильем".
Фальшивое гневное возмущение властей антикавказскими лозунгами, очень вялое по своему содержанию (главенствует единственный аргумент — Большая страна лучше, чем Небольшая), только канализирует оппозиционную риторику на данном направлении. При этом Кремль еще подмигивает в "Твиттере" кавказофобам — в принципе, нас "эти" тоже раздражают, но ведь и единство державы "от финских хладных скал до пламенной Колхиды" надо блюсти…
Вот Латынина, долгие месяцы сражавшая что было сил либеральную демократию, в качестве противостоящего ей идеала вдруг выдвигает не прославляемый ею киплинговский романтический империализм и не просвещенную автократию, а популистский этнический национализм. Долго и старательно взращиваемый интернет-диссидент Навальный, не успев стать кумиром прогрессистов, бросает весь свой немалый политический капитал на чашу такого достаточно ординарного события, как "Русский марш — 2011". Следом за ним такое же моральное харакири сотворяет Иван Охлобыстин. Явку Владимира Станиславовича Милова на митинг, участников которого приходится предупреждать от "древнеримских" приветствий, можно уподобить только выступлению Павла Николаевича Милюкова где-нибудь в чайной Союза русского народа. Нет, Владимир Митрофанович Пуришкевич в 1917 году демонстративно преклонялся перед внезапным патриотизмом отца русской социал-демократии Плеханова, также вдруг возмечтавшего о том, как "поедут по Берлину наши казаки", но ни самому Георгию Валентиновичу, ни рафинированному либерал-империалисту Петру Бернгардовичу Струве в страшном сне не могло присниться братание с "героями" еврейских и немецких погромов.
Благородный Олег Козырев поддерживает идею создания этнических русских землячеств для защиты от обид со стороны землячеств нерусских. Он надеется, что все будет цивилизованно. Просто по столице будут ходить этнические дружины с лицензионными "стволами" и защищать этнически своих. Мушкетеры короля, гвардейцы кардинала… И поочередно штурмовать суды и полицейские участки при попытке чужаков, естественно, подкупая юстицию, привлечь к ответственности этнически своих. Вообразим: англосаксонское землячество в Лондоне защищает своих от покушений со стороны шотландских и ирландских землячеств. И вместо Великобритании такой большой Ольстер. Отряды ирландского землячества в Нью-Йорке защищают своих от польских и итальянских покушений…
На дискуссии в Национальной ассамблее выдвигают тезис о том, что подлинная социальная справедливость — в "устранении перекосов" в пользу "титульной нации".
И сказочным образом вчерашняя "партия жуликов и воров" оказывается единственной мощной политической силой, не выступающей в качестве глашатая русского этнонационализма. Тем самым она как бы становится "последним бастионом" на пути ксенофобских страстей.
Не надо ничего рассказывать о естественном стремлении политиков оседлать массовые настроения! Лозунги насчет кавказского засилья, разумеется, популярны. Но лозунги социальной справедливости, призывы к "черному переделу" итогов приватизации популярны не менее. Здесь и политики, и публицисты становятся мудро-сдержанными и охотно объясняют вред экономического популизма: сегодня отберешь у олигархов "прихватизированный" "ЛУКОЙЛ" или "Русал", а завтра у самого спросят, почему у тебя лишняя трехкомнатная квартира (для сдачи внаем), а рядом в жалкой двушке теснится многодетная семья очередников.
На известном историческом этапе, особенно при сломе традиционного феодального общества, при распаде империи идеи этнического национализма начинают приобретать огромную притягательность.
Благодаря тому, что полемика вокруг допустимости и пользительности умеренного национализма ведется на фоне очередного обострения борьбы с педофилией, эта полемика может быть уподоблена следующему несколько рискованному сравнению.
Как известно, в определенном юном возрасте отроки (и отроковицы) начинают интересоваться тем, почему так волнительны прикосновения к гениталиям. Вокруг тут же начинают суетиться суровые дяди и тети с рассуждениями о том, как опасны эти преждевременные гормональные сдвиги, этот эмоционально-психический дисбаланс… Но на смену этим занудам приходят приторные доброжелатели, которые вкрадчиво объясняют, что ничего в этих интимных играх плохого нет, предлагают показать "настоящие взрослые" ласки. Затем — неизбежное: а давай вот так, смажем вазелином, и больно не будет… Почему-то общество мечтает таких "доброжелателей" кастрировать (и не всегда химически), а иные норовят и вовсе линчевать. А ведь национал-популисты в незрелом обществе — такие же растлители. И, как всякие опытные растлители, они яростно обрушиваются на врачей и педагогов: не мешайте нам "налаживать отношения с молодым поколением", что вы-то им сами можете предложить?
При рассуждениях о допустимых градусах национализма необходимо прежде всего исходить из того, что имеется в виду только и исключительно русский этнический национализм. Государственно-гражданский национализм, столь сильный, например, в США, Великобритании или Франции, сочетается с тем, что любой открытый сторонник этнического или конфессионального национализма в этих странах немедленно становится презренным политическим маргиналом.
У нас же речь не идет о "России превыше всего!", но о "правах титульной нации". Я четко представляю диапазон радикализма этнического национализма зависимой нации — от простого стремления к культурной самобытности и до политической самостоятельности, включая полную государственную независимость (любой ценой) и включение в одно государство всего этнического и исторического ареала (также любой ценой). Понятен и диапазон национализма господствующего этноса — от попыток принудительной ассимиляции меньшинств до их сегрегации и изгнания.
Между прочим, первая гитлеровская программа по еврейскому вопросу (лишение евреев политических прав и возможности политического, экономического и духовного влияния в Германии) по контрасту с Нюрнбергскими расовыми законами, не говоря уже о планах выселения евреев на Мадагаскар и, тем более, о холокосте, потрясала своей "умеренностью". Я это говорю потому, что лозунги "Русских маршей" очень напоминают раннегитлеровскую национальную программу. Когда Сергей Алексашенко косвенно уподобил Навального Гитлеру, борец с распилом не на шутку обиделся, сочтя сравнение несправедливой полемической гиперболой. Но так ведь сравнение было не с Гитлером-43, а с Гитлером-23.
Надо понимать, что каким бы "умеренным" по сравнению с программой Ванзейской конференции "по окончательному решению" не был призыв Гитлера "всего-навсего" перевести германских евреев из категории "граждане" в категорию "подданные", это все равно разрушало с трудом созданную к концу XIX века концепцию единой германской нации трех равноправных вероисповеданий: евангелического, римско-католического и иудейского.
Так и в Российской Федерации самый умеренный русский этнический национализм взрывает концепцию многонациональной гражданской нации. А иного средства сохранить государство не существует. Российские этнические и религиозные меньшинства в своей основе не чувствуют себя диаспорами. Они живут на территории своих стран, исторически ставших провинциями Московского царства и Российской империи, или чувствуют с этими странами неразрывную связь.
ФСБ, центрами "Э" и "в чистом поле системой "Град" такую страну не сохранить. Нация — это прежде всего национальная солидарность.
Если в Москве безработица 1–2 процента, а в Ингушетии — 50, то без выравнивающей помощи нет и национальной общности. Италия едина потому, что Милан "кормит" Неаполь. Нация, как семья, и один брат не давится пирожным на глазах второго, падающего в голодные обмороки. Неспособность Кремля побороть коррупцию и клановость на Северном Кавказе лишний раз демонстрирует, что "Единая Россия" (в отличие от КПСС) не является инструментом политики.
Очень жалко денег? Но ведь нет массовых выступлений против эскалации военных расходов. Леволиберальная оппозиция и отставной Кудрин единственные, кто решился поднять голос против путинско-медведевской милитаристской оргии. Нет и антиолигархического движения.
Итак, мы видим завершение первого этапа "русской стратегии": на фоне тотального пропагандистского давления на демократически-либеральные круги "левой, правой и умеренной" оппозиции оставили один путь для выражения протестных настроений — русский этнический национализм и кавказофобия.
Так с конца шестидесятых годов единственной не ведущей в лагерь или в психушку формой оппозиционности в Советской России стал латентный ностальгический русский "краеведческий" национализм. Который за два десятилетия полностью перемолол большевистский интернационализм и позволил объединить широкий спектр оппозиции вокруг идеи российского суверенитета.
Одновременно "легким движением руки" Кремль возвращает себе респектабельность "единственного европейца" и статус защитника меньшинств.
Далее начнется второй этап "русской стратегии" — режим, научившийся управлять, лишь безудержно эксплуатируя русскую великодержавную мифологию и истерический патернализм, в критической ситуации угрозы утраты власти идет на территориальное сокращение государства (и даже на связанную с этим утрату статуса региональной державы).
Возникает новая страна, консолидированная русским романтическим национализмом. Подобно тому, как 20 лет назад РФ сменила СССР. А отколовшиеся части можно попытаться влить в путинский Евроазиатский союз, этот новый аналог покойного СНГ.
Мне решительно непонятно, каким образом русский этнический национализм будет, по Латыниной и Милову, содействовать модернизации России. Для модернизации действительно очень важен переход от традиционалистской в своей основе континентальной империи к нации. Но речь идет о гражданской нации, о свободном гражданском обществе в условиях терпимости и верховенства права. Романтическая этническая мобилизация может стать почвой для фашизма, но для России сейчас неактуальна модернизация по-муссолиниевски. Если Российской цивилизации суждено сохраниться, то единственной адекватной моделью развития может быть только ее сомасштабный аналог — США. Ни в Израиль, ни в Сербию (два тайных образца для русского этнопатриотизма) 140- или даже 120-миллионая Россия не превратится.
Москва не похожа на Варшаву не потому, что в ней Соборная мечеть, а потому, что в ней Тверская, 13. И борьба с курбан-байрамом на Проспекте мира — это уход от борьбы с бюрократическим молохом, в десять лет превратившим город Четвертой русской революции в политический аналог постсоветской азиатской деспотии.
О том же, чем заканчивается впрыскивание трупного яда национализма и ксенофобии в демократическое движение, лучше всего свидетельствуют хорошо спровоцированные столкновения с коптами, отравившие чистоту и благородство идей египетской революции.
Автор благодарит Андрея Андреевича Пионтковского и Игоря Григорьевича Яковенко за энергичный стимул к написанию данной статьи.