2670. Кто такой консерватор
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/news...vator?full#cut

Попадание термина «консерватизм» в уста самого Путина, а не в документы «Единой России» — следствие декабря 2011 года

Vedomosti.ru

14.07.2014

Откуда взялась современная мода на консерватизм в России и как она укоренена в европейской консервативной традиции? Считается, что сам термин впервые употребил в начале XIX века французский писатель-романтик Франсуа Рене де Шатобриан, хотя к тому моменту основателем консервативной мысли считался англичанин Эдмунд Берк, который в своей книге «Размышления о Французской революции» высказал основные положения консервативной критики революционных попыток изменить общество. Берк описал кровавый характер Французской революции как следствие нереалистичных претензий революционеров изменить культуру с помощью оружия и новых законов.

Потому первоначально консерватизм противопоставлялся революционизму или радикализму — революционному желанию поменять мир своими руками. Консерватизм же подчеркивал ценность традиции и то, что надеяться поменять мир, созданный Богом, невозможно без учета религии и божественного. Только позже, в сeредине и конце XIX века, он стал противостоять либерализму (как идеологии крупного капитала, основанной на желании перемен и свободного рынка, laissez faire). В XX веке, когда основная идеологическая борьба шла между либерализмом и марксизмом, консерватизм отступил на задний план и рассматривался как позиция аристократии и церкви, поддерживающих традиционные порядки.

В России в консерваторы записывали графа Сергея Уварова, придумавшего триаду «православие, самодержавие, народность» (а вернее, адаптировавшего для России идеи французских консерваторов Жозефа-Мари де Местра и Луи-Габриэля де Бональда), или такую вновь популярную в Кремле фигуру, как обер-прокурор Святейшего синода при Александре III Константин Победоносцев.

Но, пожалуй, ближе всего ко двору в нынешней ситуации, если судить по содержанию недавних речей Владимира Путина, пришелся бы Константин Леонтьев, консервативный теоретик конца XIX века, призвавший «подморозить Россию» после того, как Александр II дал ей слишком много свободы и, так сказать, оттепель породила слякоть. Аналогия с лихими 1990-ми здесь понятна: революция 1989-1991 гг. якобы привела к практически полной «разморозке» системы, раскрепостила самые худшие стороны человеческой души, породила хаос, бандитизм, ничем не ограниченную жажду наживы. В этой ситуации нужно было срочно навести порядок, что и сделал Путин.

Цитирование Николая Бердяева — шаг вперед по сравнению с тем, что в конце 2000-х Путин в посланиях Федеральному собранию цитировал Ивана Ильина (идеолог Белого движения, умер в 1954 г.), единственного из русских консерваторов, который подчеркивал не только роль морали и Бога в истории России, но и выдвигал идею нерасчленения России как приоритет государственной политики. Тогда это, наверное, было главной моральной скрепой и ключевой темой, вдохновлявшей многих в Кремле. Сейчас Владислав Сурков, любивший Ильина, не в моде и речи стали писать более проницательные люди, которые апеллируют к философам, не привлекающим к себе внимания чрезмерным антилиберализмом. Бердяев потому пришелся со своей книжкой против революционизма (и «болотного» порыва как проявления оного) очень к месту.

Конечно, еще при Суркове апеллировали к либерал-консерваторам типа Петра Столыпина (тот тоже подморозил Россию успешно, да жаль, его застрелили не вовремя — так обычно изображается его роль), устраивали тематические клубы и круглые столы в партии «Единая Россия». Но попадание термина «консерватизм» в уста самого Путина, а не в документы «Единой России» — следствие декабря 2011 г. Власти в том декабре осознали, что 100 000 человек, выходящих на улицу с плакатами и картинками, — это сила, а молчаливое большинство власти на улицу никак не выведут. Так как оно инертно, не осознает, что оно-то и есть большинство, и т. п. Pussy Riot и антигомосексуальные законы в Санкт-Петербурге поэтому были настоящим подспорьем: с их помощью Путин смог консолидировать консервативную базу своего правления — нормальных мужиков и женщин, понимающих, что такое семья и приличия. Ну а некоторое время спустя, уже после Сирии и успешной защиты норм международного права, которое запрещает всяким наднациональным союзам и коалициям вмешиваться во внутренние дела суверенных государств, термин попал и в речь самого Путина.

Надо подчеркнуть при этом, что сами консерваторы не считают себя реакционерами, т. е. не борются только за восстановление того, что было. Также не считают они себя борцами за приостановку всех и всяческих перемен. Они лишь стремятся укреплять и закреплять то хорошее, что есть. Консерватор в Англии — это человек, который, прежде чем мостить дорожки на университетском кампусе в Кембридже, посмотрит, где толпы протоптали тропинки. Ведущий программы «Вести недели» Дмитрий Киселев не зря цитирует Уинстона Черчилля: «Тот, кто в молодости не был революционером, не имеет сердца; тот, кто к старости не стал консерватором, не имеет ума». Кремлю вдруг пригодился Бердяев с его фразой: «Смысл консерватизма — в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах». Кто, как кажется, с этим не согласится? Но есть и другой вопрос: а кто тогда займется ангельской, а не звериной природой человека?

Автор — ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Андрей Кончаловский снял фильм о настоящей России
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/news...ossii?full#cut
Каждый дом должен иметь доступ к возвышенному; тот, кто блокирует доступ соседа к высшему, будет наказан

Vedomosti.ru

05.09.2014

Каждый дом должен иметь доступ к возвышенному
http://vdmsti.ru/img/newsline/2014/0...ews_bigpic.jpg
Фото: PhotoXPress

На Венецианском кинофестивале 5 сентября покажут новый фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Это исключительный фильм по многим параметрам.

В фильме снималась всего одна профессиональная актриса. В этом отношении новый фильм Кончаловского превосходит его прежнее достижение в три раза. В «Асе Клячиной» (1967 г.) тоже играли жители реальной деревни, но там было задействовано и три профессиональных актера.

Главное в новом фильме, однако, не то, что жители деревни в Архангельской области играют сами себя. Это не удивительно: миллионы деревьев и десятки тысяч домов тоже играют самих себя во множестве фильмов, и это никого не поражает. Но то, что люди сняты в этом фильме так, как деревья или дома, показывает, что главное действующее лицо — не они.

Да и повествовательного сюжета в фильме почти нет. Как говорит Тряпицын, Кончаловский сначала просто просил их снять, как они живут: «Как сделаете, так и сделаете». Интрига и фабула были добавлены в конце съемок.

Главное действующее лицо фильма — Россия, которая и состоит из сплетения этих людей, домов, деревьев, земли, воды, пропавшей моторки почтальона Тряпицына и космического корабля космодрома Плесецк, находящегося неподалеку. Снимать Россию сложнее, чем человека или дерево: она не попадает и никогда не попадет в объектив вся сразу. Поэтому люди играют в фильме роли не менее, но и не более важные, чем дома.

Это особая Россия. Не новая, хоть в фильме есть и космодром, и современный город с его удобствами и расстройствами, а старая, святая Россия. Кадры с деревенскими домами, за которыми видны заливы, разливы и просторы Кенозера, дают неизбежное и неизбывное ощущение: ты находишься в прозоре. Это термин, знакомый историкам русской культуры и архитектуры. Дмитрий Лихачев писал об экологии культуры, ссылаясь на тезис книги Гали Алферовой о древнерусском градостроительстве. Она утверждала: якобы хаотичная застройка некоторых древнерусских городов (от которой потом попытались отказаться начиная со времен Екатерины II) была воплощением принципов византийского градостроения.

При строительстве зданий надо обязательно делать большие зазоры между домами, дабы каждый из них имел прозор — вид на церковь, холм, воду, море. Теперь архитекторы называют это «архитектурной доминантой». Так говорится в византийском «Прохироне» — буквально: подручном справочнике, переведенном на русский язык в XIII в., а в середине XVII в. включенном в первую печатную Кормчую царя Алексея Михайловича как «Закон градский».

Каждый дом должен иметь доступ к возвышенному. Тот, кто блокирует доступ соседа к высшему, будет наказан. Потому в древнерусском городе обычно не было сплошной застройки стеной к стене вдоль одной линии улицы. Если мы посмотрим на исторические виды и планы северных городов Устюжны-Железнопольской и Каргополя (последний совсем рядом с Кенозером, где снимал Кончаловский), то увидим двухрядную застройку. Дома стоят, чередуясь по диагонали, почти как шашечки такси — чтобы один дом не блокировал прозор другого.

Надо отдать должное Кончаловскому: сознательно или несознательно он искал старую Россию в правильном месте. Еще один греческий трактат по «градским законам» — Константина Арменопула (XIV в.) — остался в рукописном переводе в двух экземплярах. В Москве его сделал знаменитый Епифаний Славинецкий (теперь кто-то скажет, что он был малороссом, а кто-то — что украинцем) в 1663 г. Второй перевод сделали в архиерейском доме в Холмогорах в 1686 г. и передали архангелогородскому и холмогорскому воеводе. Не потому ли многие, шедшие по стопам Алферовой и Лихачева, искали древнерусскую или греческую святость в архитектуре и градостроении северных краев?

Фильм Кончаловского продолжает эту традицию. Было бы натяжкой сказать, что разброс нескольких домов деревни, которую снимал Кончаловский, воплощает в себе принципы византийского «Прохирона» или русского «Закона градского». Но солнце, вода, природа Кенозера, схваченная камерой умелого оператора, сообщает зрителю «океаническое чувство». Так, Фрейд с подачи Ромена Роллана говорил о кажущейся основе всех мировых религий: тебя захватывает что-то бесконечно большее, чем ты, и ты чувствуешь себя как на океанском лайнере посреди безбрежных далей. Тебя пронизывает острое чувство единения с этим безбрежным миром, с вышним существованием, ты чувствуешь себя песчинкой этого мира, связанной с ним единой судьбой.

Кончаловский дает зрителю возможность оказаться в прозоре. Его камера сажает зрителя в позу и позицию древнерусской веры. От этого никуда не деться, этим фильм и велик: он дает доступ к величию, которое мы обычно не видим, живя в застройке современных городов.

Важна и манера медленного разглядывания любого феномена. Не потому, что это может напомнить манеру съемок Тарковского. Это дает новое видение, отбирает предметы у скучной обыденной реальности. Ведь что, казалось бы, может быть привычнее для русской деревни, чем несколько покосившихся серых домов на берегу реки или озера?

Кончаловский заставляет нас видеть заново, блокирует наше предзнание того, что мы сейчас увидим («а, ну да, это обычная серая деревня»), и заставляет медленно, детально рассматривать. И чувствовать, что мы не знаем, хоть и думали, что знаем. Это сродни тому, что настигает Сартра в «Тошноте», когда пропадает предзнание, что ты видишь дерево, и можно, сидя на скамейке в саду, с замиранием и ужасом смотреть на поверхности и переплетения («а что, если это не кора, а клубок темных змей?»).

Это сродни тому, что Тимоти Лири описывал в лекциях про ЛСД, а Вальтер Беньямин — в эссе про опиум и «мирское озарение». Эти вещества лишают человека предзнания, и можно часами с неподдельным интересом рассматривать мелкие детали простого стола. Ребенок имеет ту же способность без одурманивающих веществ или упражнений по стяжанию мирского озарения. Кончаловский возвращает ее нам через свой фильм.

В нем много алкоголизма — и не потому, что русская деревня им пропитана, а потому, что алкоголь играет для русского человека роль суррогатной «лестницы в небо». Быстро и дешево человек получает доступ к иной реальности (часто кажущейся прекрасной по сравнению с той, из которой он только что улетел) и к настоящей, истинной коммуникации (способность критического суждения подавляется, становится возможным задушевный разговор, когда слова летят прямо в душу). Церковь потому и боролась веками с одурманивающими веществами как суррогатом спасения и доступа к миру иному, возвышенному и полетному. Кончаловский дает нам нецерковный доступ к миру древнерусской веры, обходясь без суррогатов.

Многие современные фильмы обзорны, а не медленно детальны, озорны, а не серьезны, позорны, а не достойны. Иногда их зазорно смотреть. А этот фильм ставит нас в прозор. Первое значение этого древнерусского слова — «вид на что-то, перспектива, окно». А второе — «дар провидения, прозорливость». Фильм Кончаловского на фоне всей нынешней консервативной риторики о России дает нам прозрение в то, что она есть.

Автор — ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, профессор факультета политических наук и социологии

Достоинство как политическая категория
 

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...aya-kategoriya
http://cdn.vedomosti.ru/image/2015/8...fault-1und.jpg
О том, что нельзя поднять с колен страну, граждане которой продолжают стоять на коленях

20.10.2015

Похоже, отдельный гражданин (а не страна в целом) у нас все еще стоит на коленях, раз «Левиафан» вызывает такие сильные эмоции у зрителей

Похоже, отдельный гражданин (а не страна в целом) у нас все еще стоит на коленях, раз «Левиафан» вызывает такие сильные эмоции у зрителей

20th Century Foх

Существует любопытное сходство между аргументами тех, кто вместе с президентом Путиным определяет политику России, и тех, кто находится в оппозиции к этому курсу. И те и другие апеллируют к понятию достоинства. С одной стороны, от консерваторов часто приходится слышать высказывания, что Россия долгое время была унижена, с ней не считались. Например, по украинским вопросам Европейский союз просто игнорировал позицию РФ в течение долгих переговоров 2013 г., настаивая на том, что отношения «ЕС – Украина» – это предмет двусторонних переговоров между этими странами, а Россия здесь ни при чем. Америка же до этого просто практиковала двойную мораль – навязывая России такие правила поведения (например, соблюдение прав человека, невмешательство в дела суверенных государств), которым сама не следовала. И те и другие просто не замечали легитимные интересы России или относились к стране как к пустому месту или как к ребенку, которого можно легко проигнорировать или обмануть. Достоинство России было унижено, но теперь она самым решительным образом «встала с колен».

С другой стороны, в конце 2011 – начале 2012 г. «разгневанные горожане» тоже утверждали, что их достоинство было решающим образом унижено. Аргумент, повторявшийся сотни раз, звучал так: «Когда Путин и Медведев поменялись местами осенью 2011 г., они даже не спросили нас! И они даже не претендовали на видимость честных выборов – настолько явны и поощряемы были прямые подтасовки и нарушения. Иными словами, они к нам относятся как к пустому месту, как к скоту. Они не относятся к нам как к людям». Потому люди вышли на улицу, чтобы вернуть себе достоинство.

Однако, хотя в России многие интуитивно понимают, что такое прожить жизнь достойно, мало кто может доходчиво объяснить, что такое достоинство. Как часто бывает, помогают зарубежные авторы. Например, известная книга Авишая Маргалита (The Decent Society, 1995) занялась именно проблемой достоинства как центральной политической проблемой, хотя американские и европейские коллеги этого аналитического философа традиционно пишут о свободе или справедливости как основных проблемах их политических систем. Маргалит же исходил из специфики политической ситуации в Израиле, а не в Западной Европе или Северной Америке и хотел сказать своим согражданам: пока мы унижаем достоинство палестинцев (например, мы смотрим как бы сквозь них, когда они приезжают работать к нам, – не замечая их, как если бы они были прозрачны), интифаду никогда будет не остановить. Достойные люди не выносят, когда к ним не относятся как к людям.

Анализ Маргалита показывает, что достоинство человека унижается, когда к человеку начинают относиться как к животным, машинам, предметам или как в какой-то степени к недочеловеку. Вы унижаете другого, когда вы относитесь к нему как к скоту, всего лишь орудию для реализации ваших целей или как к несмышленому ребенку, не способному на самостоятельное действие. После философии Канта мы знаем, что достоинство отдельного человека опирается на признание за ним права на самостоятельное действие, на способность управлять собой, т. е. на автономию зрелого рационального индивида. Но это понимание разделяли многие и до Канта. Римляне называли рабов словом puer, «ребенок» (в русском языке аналогом является «холоп», которое близко к слову «хлопец»), так как если человек предпочел рабство смерти, то он явно еще не вырос, не дозрел до свободной жизни. Однако относиться к другому как к недочеловеку – это не обязательно третировать его как ребенка, еще не ставшего до конца человеком. В недочеловеки можно записать и целые стигматизированные слои населения – например, евреев в Третьем рейхе или бомжей в современной России. К ним относятся так, как если бы они не были до конца людьми.

Недавно случилось одно событие, которое показало, что для понимания основных положений философии достоинства нам, однако, не надо ездить за моря. Фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» не оставил никого равнодушным, так как опирается на наши повседневные интуиции о том, что такое достойная жизнь. Звягинцев как бы дистиллировал и усилил моральные чувства, связанные с этим. Отметим основные моменты этих моральных интуиций. Во-первых, унижение часто связано с демонстративным физическим понижением высоты. Например, главный герой (Николай) говорит своему сыну в начале фильма (цитирую по памяти): «Великое дело сделал Димон. Он сегодня мэра нагнул». «Это как?» – спрашивает сын. «А вот так: взял его за фаберже... и тихонечко так потянул книзу». Дмитрий – это приятель Николая, приехавший из Москвы помочь другу в борьбе с мэром, на которого у Дмитрия есть компромат и которого он только что удачно шантажировал. Взять за фаберже, потянуть за них вниз к земле и нагнуть – все эти метафоры механического движения говорят нам: мэра сделали ближе к земле, наклонили, перевели на низкую высоту, т. е. опустили или у-низили. В самом корне слова «унижение» заложено это ощущение физического понижения высоты, когда человека нагибают или ставят на колени. Реакция мэра становится известна через пару дней: вывезя со своими охранниками Дмитрия за город, он под дулом пистолета ставит его на колени, почти буквально втаптывая его в пыль и грязь. Стрелять в него уже не надо: человек физически принижен, психологически у-нижен и раздавлен. Дмитрий уезжает в Москву; он больше не угроза для мэра.

Во-вторых, достоинство человека унижается, когда к нему относятся как к скоту. Когда пьяный мэр в начале фильма решает ночью ехать к дому Николая, он говорит своим охранникам: «Поехали к этому козлу!» Один охранник отвечает: «К какому? У нас тут их много!» Отношение к людям как к козлам (не к метафорическим козлам, а к рогатому скоту, который можно вытеснить или прогнать с участка) – базовая черта местной власти. Но унижение человека не всегда идет от власти, а иногда и от ближнего. После того как на выездном дне рождения вдруг вскрылась связь между Дмитрием и женой его друга – а все вокруг пьяные и вооруженные, – следует такой диалог между мамой и маленьким сыном, оставшимися у костра. Мать: «Уберу ружья от греха подальше». Сын: «Мам, а что такое грех?» Мать: «А это... Помнишь, как ты кошку поджег?» Сын: «А кто в этот раз кошку поджег?» Получается, что жена отнеслась к Николаю не как к человеку, а как к кошке, с которой недобрый или несмышленый человек может сделать все, что угодно. Достоинство Николая очевидно унижено.

В-третьих, фильм Звягинцева не просто воплощает наше интуитивное понимание того, что такое достойная жизнь, но он и задействует чувство достоинства зрителя, для того чтобы достичь своего мощного эстетического эффекта. В одном из комментариев Андрей сказал, что если б фильм заканчивался восстанием, то все бы решили, что это логично. Но он не хотел давать такой конец фильму. Мне кажется, что здесь ключ к пониманию. Слово «вос-стание» подразумевает, что кто-то распрямляется, встает с колен, начинает прямо, не смущаясь, глядеть в глаза. Этого-то зрителю Звягинцев и не дает. Зрителя вместе с Дмитрием (а потом и вместе с неправедно посаженным в тюрьму на громадный срок Николаем) ставят на колени, и он хочет снова встать на ноги, вос-стать, т. е. снова встать во весь рост. Но не может. У кино специально нет хеппи-энда или какой-либо другой ожидаемой зрителями концовки, после которой можно было бы спокойно вздохнуть: ну, справедливость хоть в чем-то восторжествовала! Потому что задача этого кино – дать зрителю желание и возможность встать с колен самому. В этой, нашей жизни. Без помощи режиссера в пространстве придуманного кино. Зритель выходит из кинозала с желанием распрямиться, встать во весь рост и снова обрести попранное достоинство человека.

Получается, что Звягинцев схватил интуитивное понимание того, что такое достойная жизнь, которое разделяют как те, кто определяет политику в Кремле, так и те, кто ему иногда противостоит. Ну или как те миллионы во многом аполитичных зрителей, которые посмотрели «Левиафана». Урок фильма, как кажется, стал ясен всем. Если страна встала с колен, то это восстанавливает ее когда-то униженное или приниженное достоинство. Но, похоже, отдельный гражданин у нас все еще стоит на коленях, раз это вызывает такие сильные эмоции у зрителей «Левиафана». И призыв к нынешней власти, который содержит фильм, – прост, а потому и мощен. Вы не любите двойную мораль? Мы тоже! Поэтому нельзя говорить, что надо вернуть достоинство стране, а отдельному гражданину – не надо. Потому дайте гражданину то, что вы пытались вернуть стране. Нельзя поднять страну с колен, держа отдельного гражданина на коленях.

Автор – ректор Европейского университета в Санкт-Петербурге, профессор факультета политических наук и социологии